Капитал нельзя синтезировать или увеличить по указу правительства. Потому он является одним из наиболее ценных товаров в мире. На первый взгляд может показаться, что рынок ценных бумаг — место, где торгуют капиталом. Это нормальный, но близорукий подход. Торговля капиталом, если она принимает национальные масштабы, способствует решению многих задач общественного развития. Рынок ценных бумаг добавляет к правам человека еще одно: право свободно распоряжаться своими сбережениями.

В самом общем виде инвестиционный капитал — это сбережения, преобразованные в богатство: как реальное (например, фабрика), так и представительное (например, деньги или ценные бумаги).

Капитал имеет три важных свойства.

• Первое — редкость. Капитал нельзя синтезировать или увеличить по указу правительства. Потому он является одним из наиболее ценных товаров в мире.
• Второе — мобильность. В своей денежной форме капитал быстро появляется и быстро исчезает.
• Третье — обостренная чувствительность к изменениям в среде обитания и отсюда крайняя разборчивость.

Курсируя по всему миру, капитал пускает ростки развития там, где для него существует питательная среда. Эта среда не возникает сама по себе, а является результатом борьбы различных политических сил. Одни политические силы боятся зависимости от иностранного капитала и создают враждебную для него среду. Другие приветствуют такую зависимость и проводят политику открытых дверей. Нигде та или другая сторона не побеждает до конца. Везде политика по отношению к иностранному капиталу строится на компромиссах. Даже те государства, которым он принес очевидные экономические и социальные плоды, временами обращаются с ним довольно жестко.

Специалисты в области финансов и эксперты по возникающим рынкам полагают, что плюсы рынка ценных бумаг перевешивают его минусы. Эту чистую выгоду можно представить себе в полной мере, если рассматривать рынок ценных бумаг как часть финансового рынка и средство достижения экономических и социальных целей страны. Кроме того, полезно анализировать ее на микроуровне, где рынок ценных бумаг выполняет две функции: открывает цену и поставляет ликвидность.

На первый взгляд может показаться, что рынок ценных бумаг — место, где торгуют капиталом. Это нормальный, но близорукий подход. Торговля капиталом, если она принимает национальные масштабы, способствует решению многих задач общественного развития. Среди них:

• мобилизация сбережений;
• эффективность финансовой системы;
• гармонизация интересов эмитентов и инвесторов;
• эффективное распределение инвестиций между субъектами хозяйства;
• контроль за денежной массой;
• развитие национального предпринимательства;
• приватизация на взаимоприемлемых условиях.

Хорошо отрегулированный рынок ценных бумаг может повысить эффективность финансовой системы, так как он создает конкуренцию между различными финансовыми активами и финансовыми институтами за кошелек инвестора. Предоставляя инвесторам широкий ассортимент средств для достижения инвестиционных целей, такой рынок в состоянии повысить номинальную норму сбережений и понизить процентные ставки. А если капитал обходится компаниям и государству дешевле, то быстрее развивается экономика и все общество.

В тех странах, где господствовала безрыночная экономическая система, возникновение рынка ценных бумаг означало гигантское улучшение для владельцев сбережений . В СССР банковские вклады приносили до 3% годовых, и никаких легальных альтернатив этому не было. Аналогично обстояло дело и с коллективными сбережениями в форме прибыли предприятий. После нормативных отчислений прибыль просто отбиралась, а денежные средства предприятий передавались банкам на беспроцентные счета. Предприятия пользовались практически бесплатным банковским кредитом, а инвестиционные деньги получали от своих министерств из Москвы в соответствии с планом. В странах с рыночной экономикой к известным демократическими свободам (слова, печати, собраний и др.) добавляется свобода распоряжаться своими сбережениями как товаром, извлекать из них максимальную выгоду.

Безусловно, рынок ценных бумаг дает возможность нажиться нечестным путем, и поэтому правительственные органы, ассоциации профессиональных участников рынка и сами участники делают много для профилактики и раскрытия злоупотреблений. Но кто осмелится утверждать, что безрыночная экономика не плодит махинаторов, которые расхищают национальное богатство? Но главный ее минус — то официальное расточительство, с которым расходуются личные и коллективные сбережения, образующие инвестиционный фонд страны. Дисциплина рынка, вынуждающая дорожить каждым рублем, умеряющая аппетиты как отдельной компании, так и целого государства, подменялась «плановой дисциплиной», которая на деле оказывалась ширмой для разбазаривания инвестиционного фонда.

Там, где собственность сильно концентрирована, возникают монополистические тенденции, особенно если процентные ставки лимитируются или как-то иначе администрируются. В тех странах, где банки тесно связаны по капиталу с нефинансовыми компаниями, «свои» получают льготные кредиты, а аутсайдеры, «пробивающие» более доходные проекты, не получают ничего. Рынок акций позволяет расширить социальную базу собственности, ослабить унию банков и промышленности, а с ней и проблему несправедливого распределения кредитных ресурсов.

Рынок ценных бумаг содействует повышению устойчивости отдельных компаний и всей финансовой системы . У компаний, лишенных возможности получать капитал посредством выпуска акций, отношение долга к уставному капиталу может быстро достигать опасной отметки. Это угрожает не только их долгосрочной жизнеспособности, но и жизнеспособности их кредиторов из банковской системы. И наоборот, у компаний, лишенных возможности получать капитал посредством выпуска облигаций, плата за капитал может быть завышенной из-за необходимости иметь дело с отдельными финансовыми институтами. Предоставляя компаниям обе эти возможности, рынок ценных бумаг позволяет им иметь оптимальную структуру капитала.

Правительства и компании хотят занимать много и надолго, а инвесторы настаивают на ликвидности. Этот конфликт разрешается на вторичном рынке, где ценные бумаги меняют своих владельцев. Чем ликвиднее вторичный рынок, тем охотнее инвесторы вступают в долгосрочную связь с заемщиками. Без долгосрочных заимствований общественное развитие не может быть полнокровным. Если бы в свое время правительства и железнодорожные компании не смогли размещать в Лондоне свои долгосрочные облигации, то такие страны, как США, Канада или Россия, остались бы без железных дорог.

Рынок ценных бумаг способствует росту нормы сбережений. Инвесторы быстро откликаются на изменения реальных (за вычетом налогов и инфляции) процентных ставок. Когда государственное вмешательство делает реальные ставки отрицательными, вклады в кредитные учреждения сокращаются, инвесторы находят иные, менее социально значимые сферы инвестиций — от покупки избыточной недвижимости, драгоценных металлов до «бегства капитала» за границу. Подсчитано, что в менее развитых странах уровень развития финансовой системы, в частности, уровень «рыночности» процентных ставок, положительно связан с уровнем общего экономического развития.

В той мере, в какой ценные бумаги надежны и привлекательны своей доходностью, они стимулируют сбережения и финансовые инвестиции за счет потребления, покупки недвижимости или вывоза капитала за границу. К пользе для всей финансовой системы они конкурируют с банковскими депозитами, которые могут быть объектом государственного контроля.

Рынок ценных бумаг ставит правительства и компании в равные условия в их соперничестве за кошелек инвестора. Больше денег получает тот, кто работает эффективнее, хотя один рынок ценных бумаг не может «заставить» весь капитал работать на благо общества. Он — важный компонент финансовой системы. Когда вносимые государством искажения становятся избыточными, рынок ценных бумаг служит клапаном, через который эти опасные пары выпускаются из финансовой системы.

Одной из болезней роста государств, особенно тех, которые зависят от иностранного капитала и помощи, является экономический национализм. Это политическое течение пытается ослабить иностранное влияние, иногда ценой экономического роста, за счет благосостояния граждан. В некоторых странах оно становится важным фактором общественной жизни. Рынок ценных бумаг полезен здесь в том смысле, что население имеет возможность приобретать ценные бумаги отечественных компаний и филиалов зарубежных компаний и тем самым усиливать национальный контроль над экономикой.

Еще одна серьезная проблема многих стран заключается в медленном развитии частного сектора. Если имеется хорошо отлаженный рынок акций, то возможен упорядоченный переход собственности из рук государства в частные руки (не создающий отрицательных побочных эффектов). В странах с большим государственным сектором приватизация не только увеличивает государственные доходы, но и повышает эффективность производства, так как рынок акций направляет имущество туда, где оно используется лучше и дольше.

Рынок облигаций позволяет государству тратить больше, чем оно«зарабатывает» на налогах и продаже своего имущества. Бюджетный дефицит, финансируемый выпуском государственных ценных бумаг, можно удерживать в разумных рамках, которые определяются прежде всего способностью государства собирать налоги. Если рынок облигаций позволяет наращивать государственный долг, то рынок акций позволяет его сокращать. Когда государство продает пакет акций предприятия, выручка может пойти на погашение государственного долга. Возможен и прямой обмен ГЦБ на акции частных, смешанных или государственных компаний.

Перечисленные выгоды от рынка ценных бумаг находятся на макроуровне, т.е. они касаются таких общих понятий, как сбережения, инвестиции, процентные ставки, государственный долг. Но рынок ценных бумаг имеет и микроплюсы. Он может приносить пользу не всем сразу, а отдельным компаниям или группам компаний.

Не все компании крупные и известные. Но только крупные и известные попадают в торговые списки признанных бирж. Только такие компании могут использовать местный рынок акций для получения капитала из-за границы. С этой целью известные иностранные банки, покупают акции таких компаний, хранят их в стране выпуска, а для своих инвесторов выпускают ценные бумаги, именуемые депозитарными расписками. Эти расписки являются гарантией того, что акции куплены и депонированы в стране выпуска. Эмитенты акций получают деньги от иностранных банков, а иностранные инвесторы получают дивиденды и пользуются иными правами акционеров (хотя акции не покидают страну выпуска).

Там, где нет рынка ценных бумаг, компании часто прибегают к краткосрочным банковским ссудам и овердрафтам, чтобы пополнить свои оборотные средства. Это приводит к несовпадению активов и пассивов по срокам погашения долга и росту отношения долга к акционерному капиталу. В результате риск для кредиторов нарастает.

Есть компании, для которых шанс получить капитал связан почти исключительно с рынком акций. Это венчурные компании. У них есть идея, концепция, проект, может быть, прототип нового изделия и больше ничего. Эти компании источают такой высокий риск, что получить помощь от банков или выпустить облигации почти невозможно. Даже акции продать очень трудно. Вся надежда на посредников, которые специализируются на изыскании венчурного капитала. Эти посредники часто «вкладываются» в венчурные компании с надеждой продать их акции, когда цена последних намного повысится. Чтобы эта надежда оправдалась, нужен рынок акций.

Развитие рынка ценных бумаг не обходится без проблем для местной экономики. Рынок чутко реагирует на внутренние и международные события, и часто нельзя понять, почему он реагирует так или иначе. На ранних этапах этого развития сильнее проявляется рыночный цикл: если курс падает, то падает с большой высоты. В результате потери (и прибыль) участников рынка выглядят особенно внушительными. Инвесторская психика травмируется, и доверие к молодому рынку от этого не возрастает. Проблема доверия усугубляется самим переходом от привычной финансовой системы к непривычной и потому опасной. Из-за своего малого размера нарождающийся рынок уязвим для монополистических тенденций, нестабильности цен, процентных ставок и валютных курсов. Не понимая этого поначалу, участники склонны винить в своих потерях саму идею торговли ценными бумагами.

Рынок ценных бумаг дает возможность нажиться нечестным путем. Среди инвесторов и профессиональных участников всегда есть желающие вступить на этот путь. Даже самое изощренное регулирование (как в США) не избавляет рынок от махинаторов. Когда многие пытаются манипулировать рынком в одно и то же время, происходят трагедии вроде краха на Уолл-стрит в 1920-х годах, в Гонконге в 1973 г. и Кувейте в 1982 г. Миллионы россиян стали жертвами махинаторов из МММ, Чара-Банка, «Властелины», «Российского дома Селенга» и тому подобных организаций.

С точки зрения национальных интересов, рынок ценных бумаг — не средство от неэффективного распределения инвестиций. Он безразличен к социальной сфере и другим сферам общественной жизни, где не действует мотив денежной прибыли. Может даже показаться,что он отвлекает деньги из этих сфер. Рынок ценных бумаг добавляет к правам человека еще одно: право свободно распоряжаться своими сбережениями. Одновременно он добавляет к обязанностям государства еще одну: обязанность регулировать сам этот рынок.

Рынок ценных бумаг может создавать или обострять сложности в отношениях с внешним миром. Беспрепятственный доступ иностранных инвесторов на рынок акций создает угрозу национальному суверенитету, национальной самобытности и национальному капиталу. Например, иностранный контроль над кредитными учреждениями может вызвать отток сбережений за границу и проблемы для кредитно-денежной политики.

В развитых странах в целом можно говорить об устойчивой и продуманной политике регулирования иностранных инвестиций. Вот ее основные параметры.

• Некоторые отрасли полностью или частично закрыты для иностранных инвестиций, среди них:
• Ограничены способы проникновения иностранных инвесторов(новые инвестиции, скупка действующих компаний).
• Проникновение иностранных компаний связывается с выполнением ими определенных «заданий», например, по производительности труда и занятости местных кадров.
• Государство следит за тем, чтобы иностранные инвестиции не противоречили национальным интересам.
• В некоторых отраслях национальный режим не распространяется на филиалы иностранных фирм.

В тех странах, где иностранные инвесторы имеют свободный доступ к рынку ценных бумаг, существует возможность дестабилизации финансовых потоков с негативными последствиями для обращающейся массы и цены местных денег. Правительства неохотно открывают рынок ценных бумаг для иностранцев еще и потому, что не могут контролировать приток и отток иностранных фондов.

Здесь важно отметить, что некоторые страны, в том числе США, Великобритания, Канада, Австралия, ввели ограничения на иностранные инвестиции через много лет после того, как в полной мере испытали на себе их созидательную силу. Великобритания превратилась в индустриальный центр мира, поглотив избыток голландского капитала. США и бывшие британские доминионы выросли на иностранных инвестициях как на дрожжах. Дореволюционная Россия была близка к тому, чтобы реализовать эффект масштабного иностранного присутствия в своей добывающей и обрабатывающей промышленности. Но здесь реакция на частную, в том числе иностранную, собственность была неадекватной. Упущенная выгода от интеграции в мировое хозяйство гигантски превысила «плюсы» социалистической индустриализации и развитого социализма. В общем, открытие рынка ценных бумаг для иностранцев только повышает благосостояние местного населения.

Интервью профессора менеджмента университета McGill, Henry Mintzberg, Канада.

Беседовал Александр Мягков, партнер «Международного бюро управления изменениями».

- Что в Вашем понимании трансформация? Как это происходит с организациями? Как Вы можете это описать?

- Мы говорим о конкретных организациях, так? И мы говорим о бизнесе?

- Да, в основном о бизнесе.

- На самом деле, в настоящее время, я предпочитаю термин регенерация или обновление, а не трансформация. На сегодняшний день, доминирующей моделью проведения изменений в организациях, по меньшей мере в Соединенных Штатах, является «героическое лидерство», о чем пишет John Kotter в «Harvard Business Review» или в других изданиях, когда великий лидер приходит и сильно кардинально меняет организацию. Иногда это работает. Это требует очень сильных людей. Тогда это может сработать. Но я думаю, что долгосрочные, так называемые глубинные изменения происходят при гармоничном внутреннем развитии организации, чему способствует взгляд на организацию как на сообщество. И здесь особенно важна роль руководителей среднего звена, которые могут быть очень активными при условии, что их роль признается и уважается. Когда все идет сверху, люди перекладывают ответственность на руководителей или просто делают, что им скажут.

Я написал статью для «Harvard Business Review» пару лет назад. Она называется «Перестраивая компании как сообщества». И когда вы осознаете, насколько сообщество это сильный институт, в котором люди работают с энтузиазмом и большой отдачей, я бы сказал, с верой в свою организацию, в этом случае вы получаете глубинные изменения. Конечно, лидерство это фактор. И может потребоваться лидер для того, чтобы активизировать людей. Но настоящие изменения начинаются, когда люди становятся вовлеченными в эти изменения. И это создает новую культуру, хотя зачастую это не новая культура, это лишь открытие уже существующей культуры и ее развитие.

- По каким причинам лидерам может понадобиться регенерация организации?

- Обычно по причинам ухудшающейся производительности, очевидно, это причина для регенерации, недостаток инноваций, потеря доли рынка, недовольные потребители, тому подобные причины. Но я также видел бы причины и в организационной культуре, если организация «плохо себя чувствует». Когда люди приходят на работу без энтузиазма. Если их не заботит, что происходит в организации. Это причины для обновления. И тогда вы начинаете движение, вы начинаете задумываться об изменениях. И это касается не только лидера, это касается каждого в организации, это должно ощущаться всеми.

Я считаю, что мы слишком переоцениваем значение лидерства. Не то чтобы оно не было важно, но мы относимся к нему так, как будто кроме него ничего нет. Вот почему я вбросил слово «общинство» (community-ship). Такого слова нет, но это продолжение такого ряда как гражданство, лидерство, теперь «общинство». И организации не состоят из одного лидера и отдельных индивидуальностей.

С другой стороны, по мере развития организаций… Вы знаете, James March из Stanford University опубликовал работу, в которой он различает «эксплуататоров» от «первооткрывателей», как он их называет. Новые компании всегда начинают как первооткрыватели, практически всегда, поскольку они должны проложить себе дорогу, должны занять свою нишу, где они могут функционировать. Поэтому им надо быть первооткрывателями. Им надо открыть что-то новое. Но по мере того как они становятся успешнее и вырастают, они превращаются в «эксплуататоров». Это видно и на примере Microsoft, начинает проявляться у Google, который был настоящим «первооткрывателем». Есть множество примеров подобного рода.

Так что по мере того, как такие компании растут, они начинают использовать свои связи с правительством, начинают покупать своих конкурентов, чтобы им не приходилось сильно конкурировать. В то время как с точки зрения общества от этих компаний требуется совершенно другое.

- Вы затронули очень интересный вопрос, поскольку, как Вы сказали, причины для перемен могут быть обусловлены внешними факторами, падение продаж или что-то в этом духе, а могут быть и внутренними, как например, если компания просто не очень хорошее место для работы.

- Да, гнилое место.

- Да. Но если внешние факторы могут быть легко учтены, как лидерам измерить внутренние?

- Вы собираетесь опубликовать это интервью. Если Вы сможете найти способ измерить ценность интервью для Ваших читателей, тогда… Измерение - проблема, а не решение. Слишком много важных вещей в жизни не поддаются измерению. Обучение самый лучший тому пример. Нельзя измерить то, что кто-то изучил. Никто не может. Никто не сможет измерить, что он думает, он изучил. Можно спросить, насколько люди были счастливы в процессе обучения, но это нельзя измерить. Поэтому когда вы измеряете, всегда оказывается, что измеряются вещи, которые в большинстве своем экономические или количественные, понимаете, это цифры, нельзя измерить качество.

- Прошу прощения, возможно, не совсем корректно использовано слово «измерять». Не имелось в виду измерение в точном смысле, а в смысле принять во внимание, учесть или осознать.

- Да, оценить, взвесить. Хорошо, но Вы опять задаете вопрос о лидерах. Дело не только в лидерах, дело во всех. Не только лидеры должны оценить ситуацию, ее должны оценить все. Я ни в коем случае не эксперт по России, но несомненно в вашем правительстве слишком много лидерства. Вам нужно больше вовлеченности, а не построения всего и вся вокруг культа одного индивидуума. Корпоративная среда в этом смысле не отличается от политической. Таким образом, лидеры должны оценить ситуацию, но и все остальные также должны ее оценить. Должно существовать общее ощущение, что эти вещи важны.

- Какие методы Вы бы порекомендовали для трансформации организации?

- Я бы начинал с отношений, а не с методов. Иногда мне кажется, что методы, инструменты или техники зачастую используются вместо мозга. Поэтому я не думаю, что все начинается с методов. Я думаю, все начинается с отношений и веры, и тому подобного. И отсюда все вытекает. А методы применяются по необходимости в соответствии с потребностями.

Методы очень широкое понятие, включающее в себя и реальные инструменты типа «Шесть Сигм». Но и в таких инструментах имеют значение не они, а здравый смысл, который помогает оценить, чего вы пытаетесь достичь, и выбрать соответствующие инструменты. Любые методы могут быть полезны, если применять их разумно. Одна из самых больших проблем развивающихся стран, это то, что они берут методы из развитых стран и применяют их бездумно, автоматически, и это не срабатывает. Каждый должен сам для себя оценить, что ему подходит, а что нет.

- Говоря о методах, имелось в виду, что в Ваших работах также были разработаны некоторые методы, например «Куб изменений».

- Я бы не назвал это методами, я называю это концепциями. Так же и «Куб изменений». Это просто способ структурирования мышления. Поэтому «Куб изменений», например, просто способ размышления о многомерности изменений. Я полагаю, что все, что способствует анализу ситуации, может помочь. Так что это просто вопрос анализа ситуации.

- Чтобы подвести некоторые итоги, правильно ли я Вас понял, что сначала необходимо создать правильное отношение и мотивацию у персонала, а затем применять методы, соответствующие ситуации?

- Это в какой-то степени интегрированный процесс, что-то типа общего ощущения, что необходимы перемены, и тогда, конечно, нужно лидерство, чтобы их осуществлять. Но лидер не может все сделать сам.

Одна из наиболее популярных статей на тему изменений - статья John Kotter «Восемь шагов изменений» в «Harvard Business Review». Прочитайте эти шаги. Каждый из них идет сверху. Это не способ изменения организации. Абсолютно нет. Все это «давай, давай, давай, выработай видение, доведи его до организации, мобилизуй всех, и т.д».

Вы знаете, как ИКЕА пришла к решению продавать свою мебель в разобранном виде? Рабочий пытался погрузить стол в машину, и ему пришлось его разобрать. И кто-то сказал: «Если нам нужно было его разобрать, то и нашим клиентам тоже надо так делать!». Вот откуда появляются изменения! Они идут от людей, работающих «на земле», которые знают, что происходит. Они не идут от людей, сидящих в кабинетах и разрабатывающих великие стратегии. Великие стратегии вырастают из мелких деталей, подобно тому, как рисуется большая картина. Понимаете, вы не просто разворачиваете большую картину, вы ее рисуете, и она появляется из небольших мазков кисти, из мелких подробностей, и постепенно она превращается в большую картину. И эти мелкие подробности приходят от людей «на земле» и складываются из таких вещей, как необходимость разобрать стол и тому подобное.

Вот как вырастают стратегии!

А не так, как этому учат в Гарвардской бизнес-школе, когда в шикарном офисе собирают кучу людей, не имеющих понятия о компании. Они не знают о компании ничего, за исключением двадцати страниц, которые им удастся прочитать. И они берут на себя смелость заявлять компании, что ей нужно делать. И если вы тренируете людей это делать, как Jack Welch и другие, то вы получаете наихудшую стратегию из всех возможных.

- В таком случае, означает ли это то, что образовательный тренинг равняется трансформации?

- Нет, но является ее компонентом. Он способствует ей. Мы разработали большое количество программ, если мы переходим к этому вопросу. Они все построены вокруг идеи, что руководители лучше всего обучаются, анализируя свой собственный опыт в группе своих коллег. Мы называем это социальным обучением. Другими словами, когда руководители садятся за круглый стол и обсуждают концепции типа «Куба изменений» или какие-то другие. Они говорят: «Хорошо! Как мы можем все вместе использовать это в свете нашего собственного опыта в нашей компании?». Таким образом, вы создаете группы из людей, работающих вместе в компании или организации, и они совместно и с энтузиазмом применяют концепции, теории, или методы, называйте их как угодно. И они вырабатывают идеи, и, возвращаясь на свои рабочие места, они меняют свою компанию. Совместно, коллективно. Всеми возможными способами.

У нас есть три программы, направленные именно на это.

Есть программа уровня мастера International Masters Program in Practicing Management IMPM¹, где люди, приходящие на обучение, сидят за столами в комнате без кафедры, и половину времени им представляют различный материал, идеи, концепции, теории, методы, техники, и половину времени они совместно обсуждают, каким образом они могут использовать все эти вещи для изменения своих организаций.

Таким образом, они фокусируются на обучении друг от друга, обучении на опыте своих коллег, в противовес обучению в классной комнате, где собираются в большинстве своем очень молодые люди, у которых или нет опыта или он совсем небольшой, слушают профессора и принимают решения по представленным кейсам на основе чужого опыта, вместо того чтобы учиться на собственном опыте.

Кроме этого, у нас есть эквивалентная программа в области здравоохранения International Masters for Health Leadership.

И у нас есть другая программа, отдельно от нашего университета McGill, называемая CoachingOurselves². Мы переносим обучение из классной комнаты непосредственно на рабочее место. В компании формируется группа для обучения, ей предоставляют материалы, составленные знаменитыми профессорами, и эта группа обсуждает эти материалы на полуторачасовых сессиях. Они встречаются еженедельно в удобное время, обсуждают представленные концепции в свете своего собственного опыта, и таким образом они изменяют компанию как группа единомышленников.

Создавая такие группы и проводя через них сотни руководителей, компания пробуждается и обновляется. Возможно, читателей заинтересует этот подход (благодаря International Bureau of Change Management материалы доступны на русском языке).

- Пара вопросов по этому поводу. Первое – Вы видите ценность в том, что люди, собирающиеся в эти группы, работают в одной компании, или они могут быть из разных компаний?

- В IMPM, к примеру, есть несколько компаний, которые уже в течение 15 лет направляют людей к нам на обучение. Lufthansa, например, направляет 4 – 5 человек каждый год. Компания LG из Кореи направляет своих сотрудников. И они обучаются совместно.

Но теперь мы пошли дальше. Сотрудники авиакомпании Lufthansa работают в различных подразделениях, кто-то из обслуживания, кто-то из отдела перевозок. Связанные, но отдельные подразделения. Мы предложили Lufthansa, и им очень понравилась эта идея, что люди, прошедшие обучение, возвращаясь на рабочее место, набирают группу из 6 – 8 человек и проводят с ними обучение по изученной программе. Таким образом, мы объединяем академическую программу IMPM с обучением на рабочем месте в стиле CoachingOurselves. И такой подход работает очень эффективно. Направив 5 человек на программу, компания обучает 40 человек.

- И другой вопрос по этому поводу. Вы сказали, что после такого обучения изменения инициируются руководителями среднего звена. Каким образом компания обеспечивает соответствие инициируемых изменений своему стратегическому направлению развития?

- Они могут не только не совпадать со стратегическим направлением развития, но могут также и изменять его! Стратегия это не нечто застывшее, стратегия это рост. Поэтому рабочий, грузивший стол в машину, не думал, насколько его действия соответствуют стратегии, его действия изменили стратегию.

Должно быть взаимное влияние, не просто совпадение. Я не хочу сказать, что все изменения должны идти от руководителей среднего звена. Я просто хочу сказать, что руководители среднего звена находятся в прекрасном положении, позволяющем им видеть детали, и в то же время они способны увидеть картину в целом. Понимаете, руководители среднего звена представляют собой в некотором смысле «мост». Высшее руководство может быть слишком оторвано, слишком ориентировано на финансовые показатели, или слишком занято внешними задачами, например общение с чиновниками и прочее. Руководители нижнего уровня не всегда способны на широкий взгляд. Поэтому руководители среднего звена способны сыграть роль моста между ними. И они могут быть двигателями (агентами) перемен.

- То есть, это должна быть улица с двухсторонним движением?

Лидеры должны прислушиваться к руководителям среднего звена?

- Да, да, конечно.

- Наше интервью подходит к концу, есть ли какой-нибудь вопрос, который Вам никогда не задавали, но Вы хотели бы на него ответить?

- Я заинтригован Россией, поскольку люди настолько интеллектуальны, хорошо образованны, яркие, и вместе с тем, в политическом смысле, страна не может действовать согласованно. Я полагаю, что в каком-то смысле это обусловлено непродолжительной историей демократии. Но возможно также, влияние заложенного в российском менталитете мнения, что необходимо сильное лидерство. Единственный закон в отношении человеческой природы, который я знаю и который действительно почти закон, это высказывание лорда Acton, сказавшего «власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно». И я думаю, это именно то, что происходит в России. На самом деле это происходит везде, не только в России, но в особенности в России.

Вы знаете, сейчас много говорят о БРИК, но похоже, что БИК развивается лучше, чем БРИК. Бразилия, Индия, Китай. Мы проводим наши программы IMPM в странах БИК, как я их называю. В Англии, Канаде и БИК. Мы проводим модульное обучение, 5 – 10 дней модуль. В Монреале, Бангалоре, Пекине и Рио-де-Жанейро. На постсоветском пространстве нашу программу CoachingOurselves представляет International Bureau of Change Management. И очень жаль, на мой взгляд, что хотя Россия и считается частью БРИК, но отстает в развитии.

Сноски:

1) Paul Brown «Краткая история управления изменениями
2) http://impm.org
3) http://ibcm.biz/Genri/coachingourselves.html

Нуриэль Рубини назначил «идеальный шторм» на 2013 год. В принципе не он первый высказывается на данную тему (тот же «Хазин сотоварищи» на http://worldcrisis.ru уже лет десять обещают что «завтра грянет»), но основное отличие в том, что Рубини сегодня по данному вопросу мировая знаменитость, можно сказать, даже «звезда». А это означает, что компания по раскрутке сюжета мирового кризиса началась: ведь если пропагандистская компания стартует … правильно, значит это кому-нибудь нужно, кто-то за нее заплатил.

У меня, если честно, по этому поводу двойственное чувство.

С одной стороны я тему кризиса изучаю с 1995 года, когда тряхнуло Мексику и первый раз в 1990-х годах серьезно (но кратковременно) пострадал доллар. Прошло с того момента, как нетрудно подсчитать, уже 17 лет. Первые десять лет надо мной откровенно смеялись, потом, когда из напророченного стало кое-что сбываться, вроде бы стали прислушиваться – вроде бы живи и радуйся, вещай себе да и только. Но проблема в том, что после 2008 года это стало модным трендом в СМИ и тут уже в этом самом тренде сгинуло главное – здравый смысл.

Сегодня тема кризиса – это как тема распада СССР. Надо всего лишь произнести волшебное словосочетание, и дальше каждый уже погружается в свои воспоминания, размышления, ассоциации и в кучу летит Сталин, Брежнев, дефицит колбасы, Молотов-Рибентроп, масоны, американцы, Атлантида – в общем, поток сознания исследователей рождает самые причудливые объяснения. Большинство из которых, ни к науке, ни просто к логике вообще отношения не имеют.

Так и с мировым кризисом. Вполне понятно, что явление сложное и до конца никто не понимает, что в экономике сегодня происходит. Как мудро заметил, правда, совсем по другому поводу Ю.В.Андропов: «мы не знаем законов общества, в котором живем». Ну так и здесь: информации много, но продуктивных теоретических идей, которые бы системно могли описать феномен, пока что не выработано. Это факт, и с ним надо смириться.

Точно также как надо смириться с тем, что кризис обязательно будет. Причем будет долгий затяжной и неприятный. Вызванный, если говорить уж совсем в общем, несбалансированностью развития мировой экономики. Мы не сможем его предотвратить. Он просто наступит и всё. Но, проанализировав два сопоставимых кризиса, которые имели место в ХХ веке, мы хотя бы можем понять, что нам ожидать. Чем и предлагается заняться.

Часть первая - цифрологическая

Итак, в ХХ веке мы имели два крупных кризиса.

Кризис №1 – всем известная Великая Депрессия. Началась биржевым крахом 1929 года в США, потом распространилась по всей Европе и всему миру. Сопровождалась падением физического объема материального производства, дефляцией.

Если говорить, о США, то кризис в общей сложности имел место 11 лет: 4 года – с 1929 по 1933 год была фаза собственно депрессии, потом 7 лет фаза восстановления. Номинальный ВВП США вышел на уровень 1929 года только к 1940 году. По Европе количественные оценки делать довольно сложно: как известно с 1939 по 1945 год в Европе шла Вторая мировая война, в результате которой некоторые страны были просто в руинах.

Кризис №2 – 1970-е годы. Официальным началом можно считать отказ США де-факто от золотого стандарта 15 августа 1971 года (юридически оформлено было в 1973 году). Окончанием можно считать 4 квартал 1981 года[1], когда ФРС начало снижение учетной ставки с 19,1% и постепенно довело её до нынешних 0,25%. Европа и Япония, в общем и целом, следовали в своем экономическом развитии за США, как, впрочем, и сегодня.

Второй кризис, таким образом, тоже продлился почти 11 лет, но в нем не было

дефляции и спада материального производства. Наоборот, была высокая инфляция и нулевой (если не отрицательный) реальный экономический рост в развитых индустриальных странах.

На собственно драматические события данный период тоже был достаточно богат: можно вспомнить, конечно, упоминавшийся уже отказ от «золотого стандарта» и нефтяной шок 1973 года. Но с Великой депрессией это ни в какое сравнение ни шло.

Конечно же, всего по двум событиям выстраивать какую-то обоснованную теорию невозможно, но, вместе с тем, нельзя не отметить следующего:

1. Оба кризиса были длительные 10-11 лет. То есть, ни о каком «годе-двух», которые иногда можно слышать от аналитиков сегодня, речи не идет. Если принять, что нынешний кризис начался в 2008 году, то закончится он никак не раньше 2018-2019 года (!). Собственно это первый важный вывод. Мы сейчас где-то в первой трети плохого периода и нас еще ждет масса неприятных сюрпризов.

2. Ещё наблюдение из области цифрологии. Между острой фазой двух предыдущих кризисов прошло примерно 42-43 года: 1929 год биржевой крах и начало Великой депрессии, 1971 год – отказ от золотого стандарта, 1972 год – нефтяной шок. Что в принципе почти совпадает с длительностью т.к. «больших циклов» Н.Д. Кондратьева, выделенных в 1920-е годы на основе анализа статистики XIX и начала ХХ веков. Тогда еще не было понятия ВВП и Кондратьев анализировал физический объем материального производства по укрупненным отраслям. Его циклы, если быть точным, составляют от 45 до 50 лет, но тут уже два-три года роли большой не играют, да и мировое хозяйство с тех пор изменилось весьма значительно.

НО: если мы прибавим к 1972 году эти самые пресловутые 42-43 года, то получим 2014-2015 год. Как вполне вероятную дату острой фазы кризиса. Рубини говорит про 2013 год, но тут уже на самом деле вступают не экономические, а социально-политические факторы – может «шарахнуть» и в 2013 году, может и в 2014, и в 2015 году. Так или иначе, мы неумолимо приближаемся к «настоящей» зоне турбулентности, не только экономической, но и социально-политической.

Поэтому, мой личный «цифрологический» вывод состоит в том, что в 2014-2018 годах в мире как раз и наступит острая фаза кризиса. То есть относительно спокойной жизни нам осталось полтора-два года.

Часть вторая – о причинах

С причинами кризиса ситуация складывается очень забавная. Если по-«рабочее-крестьянски», то все предельно понятно: суть любого кризиса – это расплата за управленческие ошибки.

Но если начинать вдаваться в детали, то тут все происходит согласно поговорке «чем дальше в лес, тем больше дров». Причины циклических колебаний в экономике активно изучаются более 150 лет, и в результате ученые мужи пришли к выводу, что факторов, приводящих к кризису, насчитывается аж 27 (!) групп или порядка 50-70 параметров, которые влияют на зарождение, развитие и протекание кризиса[2].

В общем и целом в таких условиях прогнозирование довольно затруднено. Нет, не подумайте, в мире существует десятки, если не сотни подробных количественных моделей. Некоторые из них, наверное, пересчитывают какие-нибудь суперкомпьютеры и все в таком духе. Но проблемы не с тем, чтобы посчитать, а чтобы адекватно описать, что, собственно говоря, в экономике происходит. И основных проблем тут две:

· недостоверность исходных данных. Частично оттого, что не все необходимые показатели наблюдаются официальной статистикой, частично потому, что ряд показателей (например, инфляция и ВВП) целенаправленно искажаются рядом правительств, в том числе и нашим[3] для решения текущих политических задач.

· не до конца понятны взаимосвязи. Вернее сказать, точно известно, что в экономике все процессы взаимно влияют друг на друга (Дж. Сорос назвал этот феномен рефлексивностью [4]), но вот количественно описать это пока что получается плохо.

Отчасти поэтому в современной экономической науке гораздо большей популярностью пользуются методы древнеримских оракулов, гадавших, как известно, по внутренностям животных и полету птиц. Сейчас их сменило: чтение между строк протоколов ФРС США, попытка угадать, что реально стоит за данными о ВВП КНР, камлание на динамику нефтяных цен и мировые фондовые индексы и т.д. В общем, по сравнению с античными временами, появилось много новых увлекательных практик.

Но предоставим небо птицам, а умные речи - аналитикам. Попробуем разобраться по существу и, по возможности, без усложнений.

Кризис 1929 года – это следствие ошибок развития бизнеса, вернее сказать использования старых рецептов в изменившихся условиях. До этого примерно 200-300 лет европейский, а потом и североамериканский бизнес развивался настолько бурно и успешно (череда «промышленных революций», колониальная экспансия, удачные в большинстве своём войны и т.д.). Богатели если не поголовно все, то очень многие и буквально на всём. Поэтому к началу ХХ века никто просто не верил, что может быть как-то иначе. Но оказалось, что может. Тут, опять же, нужно иметь в виду, что в деталях процесс представляется крайне сложным и для историков-экономистов очень неоднозначным. Могла ли Великая депрессия случиться не в 1930-х, а в 1940-х годах? Что было бы с экономикой, если бы не было Второй Мировой войны? Можно ли было пройти кризис мягче и без таких социальных последствий? И т.д. и т.п. Вопросов очень много, а мнений и дискуссий еще больше.

Но главный вывод сомнению не подлежит – то, что случилось в начале 1930-х годов, произошло бы в любом случае.

По сути, выход из кризиса нашло государство, которое напечатало денег, создало рабочие места, подчас не слишком нужные и осмысленные, в ряде случаев так или иначе переписало долги бизнеса на себя. В общем «перезагрузило» экономику, выражаясь сегодняшним политическим языком. У большинства государств, при этом, настолько выросли долги, что возврат их стал делом мало реальным, но это в тот момент времени представлялось как меньшее из зол.

Тем более, что правительства почти всех стран достаточно быстро нашли способ снизить долговое бремя. Попросту говоря, печатая необеспеченные деньги. Как следствие стали расти цены, а чем больше рост цен, тем обслуживание долгов становится проще. Ну, если кто забыл, вспомните историю с советскими вкладами в Сбербанке. Но там все произошло за 2-3 года, да и жульничество было налицо. А когда процесс растянут лет на 30-40-50, и сопровождается правильно выстроенной пропагандой, то, в общем и целом, многих вполне удается одурачить.

На мой взгляд, в период после окончания Второй мировой войны и до кризиса начала 1970-х годов данная система постепенно складывалась и оформлялась организационно.

Основные вехи данного процесса можно проследить на примере использования золота в международных расчетах. До Первой мировой войны бумажные деньги обеспечивались золотом практически во всех странах. И совершенно нормальным делом было поменять банкноту на золотые монеты. После первой мировой войны внутренняя конвертируемость банкнот в золото в большинстве стран мира была упразднена, причем не только в проигравших странах, но и в странах-победительницах. Но золото все ещё оставалось основным мерилом ценности при межгосударственных расчетах.

В 1944 году был подписано Бреттон-Вудское соглашение, на основании которого, доллар США фактически заменял собой золото в международных расчетах. Помимо всего прочего это означало право для США неконтролируемой эмиссии доллара. Чем, в общем-то, оно с большим удовольствием и воспользовалось, начав печатать доллары в том количестве, которое считало нужным. Как следствие – накачка экономики деньгами породила феномен «потребительского бума» в США в 1950-х годах, который с незначительными перерывами продолжается по сей день.

При этом власти США не особенно оглядывались на то, насколько напечатанные доллары реально обеспечены золотом, справедливо полагая, что Европа, да и остальные страны находятся не в том положении, чтобы качать права, и подвергать сомнению финансовую гегемонию США. И первые двадцать с небольшим лет всё ровно так и было.

Но к 1965 году Европа уже достаточно оправилась от последствий Второй мировой войны и потому тоже захотела играть более активную роль на рынке капитала. По ссылке , хороший рассказ о том, как рухнула Бреттон-вудская система, а генерал Де Голль заставил США обменять доллары на золото. А немцы, к слову сказать, долго его прилюдно осуждали, но в итоге сами обменяли в два или три раза больше долларов.

Но в результате краха Бреттон-вудса (формально в 1973 году, фактически в 1971) не золото вернулось на роль мировых денег, а наоборот, все правительства стали активно печатать деньги в гораздо больших количествах (по сути, теперь уже вообще ничем не обеспеченные). Конечно, до масштабов России времен гражданской войны или Германии начала 1920-х годов не доходило, но все равно – ставка ФРС доходящая до 18-19% - это говорит само за себя.

Так что кризис 1970-х годов смело можно назвать «инфляционным» и вызванным ошибками в государственном регулировании. Генералы всегда готовятся к предыдущей войне. Так и с кризисом: воспроизведя рецепты спасения экономики 1930-х годов, в результате правительства западных стран вместо оживления получили стагфляцию.

Выход из второго мирового кризиса произошел опять же в большей степени по внешней причине, нежели потому, что экономисты что-то там особое придумали. Просто в мировую индустриальную экономику «включился» Китай. В 1976 году умер Мао Дзе Дун, а в 1979 году правительство КНР провозгласил новый курс, направленный на индустриализацию, который реализуется и поныне. За Китаем уже в середине 1980-х годов потянулись Индия и страны Юго-Восточной Азии

В самом общем случае, индустриализация – это замена ручного труда машинным, сопровождающаяся резким ростом производительности труда. Вообще-то она происходила в несколько волн, но последняя и самая сильная волна была в Западной Европе и США на рубеже 19 и 20 веков (вплоть до 1929 года), в СССР и восточной Европе – в 1930-1950-е годы. И каждый раз это сопровождалось ежегодным ростом ВВП на 10 процентов в течении 10-20 лет. А если учесть, что трудовые ресурсы КНР, Индии и стран ЮВА – это примерно 70% от всех ресурсов планеты, то совершенно понятно, как мировая экономика легко обеспечивала с 1980 года постоянный рост в 4-5-6-7%.

Кроме того, в лице стран «золотого миллиарда» нашлись и организаторы промышленного подъема, обеспечившие надлежащее перераспределение создаваемых материальных ценностей и производственных мощностей (как мы знаем, львиная доля материального производства из Европы и США переехало в Азию), но вместе с тем, создавшие большие структурные диспропорции в мировой экономике, которые, собственно говоря, и станут причиной грядущего кризиса.

Рассмотрим подробнее.

Во-первых, никакая индустриализация не может длиться вечно. После индустриализации наступает «застой», о чем мы хорошо знаем по собственной истории. Однако, у нас почему-то принято всю вину за застой валить на КПСС и Брежнева, что верно только отчасти. Аналог «застоя» в том или ином виде после бурной индустриализации бывает всегда: взгляните на современную Японию. В общем-то «застой» это нормально, если его не доводить до абсурда: невозможно все время расти, а после нескольких десятилетий бурного роста экономике чаще всего надо просто передохнуть.

Так вот, застой в КНР и ЮВА по факту еще не настал, но обязательно настанет.

Во-вторых, основной ошибкой правительств США и Европы было то, что накопившиеся проблемы они не решали, а, наоборот, усугубляли. Инфляция, призванная облегчить долговое бремя на первых порах со своей задачей справилась, но тут уже, что называется, «аппетит пришел во время еды». Все стали со страшной силой делать долги. Но если США делал их ради мирового господства, то остальные страны просто за компанию: следовали в фарватере так сказать. Ну а с другой стороны, почему бы и не брать, если в долг дают и дают.

И в-третьих, выражаясь словами товарища Сталина, наступило «головокружение от успехов». Титанические сдвиги, произошедшие в мировой экономике в последние 30 лет, и последовавший за этим рост благосостояния, который в масштабах планеты тоже отрицать невозможно, привели к таким же коренным изменениям в сознании. И далеко не всегда благотворным. Советским людям, пережившим 90-е годы это понять легче легкого: коротко говоря, крышу сорвало, причем в основном начальству, то есть тем, кто принимает самые важные решения. Вообще, для всестороннего обсуждения наступившего коллективного безумия у меня не хватит ни времени в рамках данной статьи, ни должной квалификации (я экономист, да и только). Но от пары-тройки наиболее ярких примеров удержаться все же не могу.

Если бы какого-нибудь банкира, или просто предпринимателя из 17, 18 или 19 века каким-то образом перенести в наше время и сообщить ему, например, что:

· ничем не обеспеченные бумажные деньги и долговые обязательства казначейства США (ну или любой другой страны) более надежны, чем золото, серебро или иной драгоценный металл;

· при оценке надежности государства как заемщика его накопленный долг необходимо соотносить не с получаемыми казной доходами, а с очень приблизительной оценкой общего валового продукта (производство и распределение которого государство не контролирует);

· и даже при этом, самыми надежными заемщиками (в частности США, Великобритания, Франция и Япония) признаются страны, которые имеют уровень долга к ВВП больший, чем, например Испания, которая опять же по общему мнению в одном шаге от банкротства[5];

· не важно, может ли должник вернуть долг, важно как он платит проценты.

То наш гость из прошлого, мягко говоря, немало бы удивился, а скорее всего, решил бы, что попал в сумасшедший дом. Что в принципе не так уж и далеко от истины.

Часть третья – о дне грядущем

Итак, суммируя все сказанное, диспозиция перед началом кризиса просматривается следующая.

Основная проблема – это государственный долг. Который не может быть выплачен, и главное который никто не хочет платить.

История свидетельствует о том, что есть два пути решения проблемы:

· не платить (объявить дефолт)

· запустить инфляцию (или даже гиперинфляцию), и тем самым сократить долговое бремя. Но формально говоря долги все-таки вернуть.

Разумеется, возможен и промежуточный вариант, который в частности был реализован в России в 1998 году: сначала дефолт, потом переговоры с инвесторами и возврат примерно 15-20% от реально вложенных средств. Сопровождавшийся ставшим легендарным комментарием Виктора Геращенко: «А кто будет жадничать, тот вообще ничего не получит».

В чистом виде российский сценарий может повторить только одна страна – США. По причине того, что обладает крупными ядерными арсеналами и если кредиторы пребывают в здравом уме, ни у кого и мысли не возникнет в жесткой форме потребовать возврата вложенных денег. Другой вопрос, что прямой и неприкрытый дефолт крайне нежелателен абсолютно всем государствам, потому что один раз списав большой долг, новые средства в таких же объемах ты уже не привлечешь. А значит, не будет финансового потока, сидя на котором можно кормиться едва ли не вечно и только важно надувать щеки.

Поэтому дефолт – это крайняя мера. Он, в конце концов, допустим в отношении периферийных стран: той же Греции, Испании и т.д. Может быть, даже организовать «веселье» в Италии или даже Японии[6].

Но вот дефолт в США, а также Англии, Франции и Германии крайне нежелателен. Потому что капитал в этих странах взаимно переплетен, и проблемы в одной из них практически со 100%-ной вероятностью гарантируют проблемы во всех остальных.

Поэтому в топку мирового кризиса будут бросать «наименее ценных членов экипажа». Более того, имея в виду степень контроля США своих европейских союзников и Японии, на сегодняшний день нет почти никаких объективных предпосылок, способных США помешать это осуществить. Я говорю «почти», потому что есть субъективные предпосылки, которые могут перевесить соображения здравого смысла. Главная из которых: разногласия внутри финансовой элиты в отношении того, как именно и что важно – за счет кого проводить управляемый обвал.

Тем не менее, наиболее вероятным сценарием на 2012-2014 годы мне видится следующий:

· Начнется все с провоцирования дефолтов в «периферийных странах». Греции обещают это знаменательное событие уже 20 августа сего года, недалеко, наверное, уйдет и Испания (ну допустим, в промежутке с ноября 2012 по август 2013). Возможно, кого-то еще пристегнут до кучи: Португалию, Ирландию и т.д. Собственно цель одна – все международные капиталы должны по возможности убежать из ЕС в США. Европейские, китайские, индийские, арабские и прочие инвесторы должны накупить долларов под завязку. Было бы идеально, чтобы и Центробанки всех стран перевели свои ЗВР из евро и золота в доллары. Это собственно главная цель. Еще лучше, если средства инвесторов попадут не на фондовый или ипотечный рынок в США, а прямиком в госбумаги. Именно поэтому ФРС сегодня всеми силами затягивает старт нового раунда эмиссии (QE3) и вообще старается создать на рынках максимальную неопределенность. Чтобы инвесторы и даже спекулянты еще пару (десятков) раз обожглись, потеряли деньги, плюнули на всё и затарились под завязку облигациями казначейства США.

· Так или иначе, я полагаю, что минимум предстоящий год, а то и все полтора (до конца 2013 года) уйдёт на такую вот консолидацию средств в одной кубышке. А потом уже в 2014 году всерьез включат печатный станок на полную мощность. Сценарии тут могут быть самые разные: можно сразу «дунуть» инфляцию процентов на 20-25 годовых – глядишь и четверти долга как не бывало. Ну, или более плавно - 10 лет по 10%. Тут уже вопрос тактики на самом деле.

У меня, разумеется, нет доказательств, что все планируется именно так, но, поставив себя на место любого сорта «мировой закулисы», я именно так бы и сделал.

То есть, организовать некоторое повторение кризиса 1970-х годов, когда деньги отняли абсолютно у каждого, но не сразу, и не так чтобы все. Однако, успех такого мероприятия возможен только в одном случае: если проводя все манипуляции, кукловоды не будут забывать о том, что финансовая система – это еще не вся экономика.

Современная экономика в результате глобализации стала очень напоминать Древнеримскую империю, где материальные блага производились в одном месте (Карфаген, Сирия, Египет), а потреблялись в другом (Италия и Европа в целом). Система была, безусловно, очень выгодной, но столь же неустойчивой: проблемы в одной из провинций неизбежно нарушали благополучие всей Империи. Вплоть до того, что если на море шторм и хлеб из Карфагена не подвезли вовремя в Риме через неделю - голодный бунт и прочие безобразия. Сейчас, с переносом большей части материального производства в КНР, Индию и страны ЮВА мы тоже имеем нечто подобное, просто всё немного сложнее организованно.

Если в результате ожидаемого в 2013-2014 годах включения печатного станка, основные страны производители товаров конечного потребления «вдруг» решат, что им невыгодно больше работать много и продавать за бесценок «золотому миллиарду» результаты своего труда, может получиться так, что материальное производство просто физически сократится. И мы в итоге получим симбиоз сразу двух кризисов: 1930-х и 1970-х годов.

Данный сценарий мне кажется еще тем более вероятным, что сегодня лица принимающие решения – это «чистые» политики (которые по совести говоря ни в какой области, где надо работать и созидать, не разбираются), либо финансисты, которые о реальности тоже имеют, хотя и глубокие, но весьма специфичные представления. Поэтому вероятность неверных решений, на мой взгляд, достаточно высока и история «борьбы с кризисом» в 2008 году во всем мире, мне кажется, яркое тому свидетельство.

Но это мы, как говорится, поживем-увидим.

Резюме – во что же вкладывать?

Самый простой ответ – вкладывать просто не во что. То есть время простых решений на самом деле закончилось. Стратегия «следования за трендом» (делай то, что делают другие) на волатильном или падающем рынке должна использоваться с большой осторожностью, иначе вернее всего вместо прибыли у вас будут большие убытки.

Я для себя решил проблему следующим образом.

Эпоха безумной экономики породила и безумное же сознание, когда всякая ерунда ценится на вес золота, а действительно ценные вещи (чего бы это ни касалось) либо стоят удивительно мало, либо вообще игнорируются. Но когда безумие немного пройдет или хотя бы несколько уймется, здравый смысл должен по идее возобладать. Поэтому, чтобы вложить средства и при этом потом не жалеть надо как ни странно ответить на философский вопрос – а что есть для тебя «подлинная ценность», если она конечно вообще может служить предметом купли-продажи.

Я лично для себя наметил следующие «подлинные ценности»:

- Золото. Его сейчас еще будет колбасить ровно до открытия сезона тотального печатания денег, а потом альтернатив, в общем-то, и не будет. Повториться ситуация кризиса 1970-х годов, когда золото выросло в цене в несколько раз. Не факт что в 5-6-7, но планку в 2000-2500 долларов за унцию оно брать я считаю обязано.

- Предметы искусства. Только здесь важно не ошибиться и не накупить т.н. «современного искусства», потому что оно как раз будет дешеветь. Когда я вижу, что, например, на относительно свежем аукционе вот эта работа Джакомо Манцу стоит 200 тыс. евро, а скажем «бронзовые солдатики» Джакометти стоят 20-30 млн. долларов, то мой мозг это понимать отказывается. Арт-рынок сегодня напоминает фондовый рынок времен первого «бума доткомов», когда удивительный шлак уходил по нереальным ценам. Но каждый «бум доткомов» рано или поздно заканчивается, даже если он растягивается на несколько десятилетий. Так что если вы планируете жить вечно долго – сегодня еще не прошло время выгодно покупать хорошее искусство. Или просто искусство, которое вам нравится: даже если вдруг оно и не вырастет в цене, то будет просто жизнь украшать.

См. также другие публикации Дмитрия Адамидова в авторской колонке.

---