В последнее время информационный фон вокруг возможной войны с Ираном немного затих, однако на днях в СМИ была опубликована новость о том, что в Аравийское море вошла вторая авианосная ударная группа США. Авианосец Abraham Lincoln прибыл в район Персидского залива, где будет нести дежурство вместе с группой во главе с авианосцем Carl Vinson. Данное обстоятельство заставляет в очередной раз вернуться к военной теме.

Вероятность начала военных действий против Ирана вносит существенную долю в создание напряжения на Ближнем Востоке, и удерживает цены на нефть вблизи уровней докризисного 2008 года, 110-115 долларов за баррель марки Brent. Ожидаемое нарушение работы нефтяного рынка привело к тому, что стоимость топлива перестала коррелировать с показателями экономического роста и биржевыми индикаторами. Напомню, цены на промышленные металлы «просели» в среднем на 15% после начала шторма на финансовых рынках в августе вслед за ведущими мировыми индикаторами, в то время как «черное золото» не опускается ниже 100 долларов за баррель с февраля 2011 года.

*Корреляция цен на нефть Brent и WTI с американским индексом Standard&Poor’s 500

Предвоенная наценка на нефть объясняется существованием следующих опасений, которые могут привести не только к энергетическому кризису, но и к стагнации мировой экономики:

Во-первых, самое очевидное опасение участников торгов – дефицит нефти. Иран занимает 4 место в мире по объему добычи энергоресурса и поставляет около 2,4 миллионов баррелей на мировую арену ежедневно, что составляет 5% от общего потребления нефти. Для сравнения, Ливия до гражданской войны давала около 1,5 миллиона баррелей в день – 2% от мировых поставок. Разница ощутима, однако восполнить нехватку иранской нефти возможно. Только страны-экспортеры ОПЕК приняли решение в декабре 2011 года повысить квоты на добычу на 5 миллионов баррелей в сутки – до 30 миллионов. Однако главная опасность заключается в ответных действиях Ирана - перекрытии Ормузского пролива. Через канал транспортируется не только нефть, но и газ из стран Персидского залива (Саудовской Аравии, Ирана, Ирака, Кувейта, ОАЭ и Катара). Компенсация 17 миллионов баррелей нефти в сутки будет невозможна в краткосрочном периоде. Мощности Саудовской Аравии уже на пределе, а возможности других стран не так велики. Таким образом, ОПЕК сможет восполнить лишь порядка 3-4 миллионов баррелей. Конечно, в ход пойдут стратегические резервы, которых в мире насчитывается чуть больше 4 миллиардов баррелей. По некоторым оценкам, их хватит на 3-4 месяца, за которые невозможно построить альтернативные каналы поставок.

Во-вторых, война в Иране грозит политической дестабилизацией в мире. Антииранская политика воюющих стран во главе с США натолкнется на острый протест со стороны основных потребителей иранского топлива (80% экспорта направляется в Азию), главным образом, Китая, Индии и Южной Кореи. Биполярность мира сделает затруднительным решение таких глобальных проблем , как европейский долговой кризис и замедление экономического роста.

В-третьих, военные действия в Иране приведут к «арабской весне», которая неизбежно распространится на другие ближневосточные государства. Эффект «заражения» мы уже наблюдали в 2011 году.

На мой взгляд, материализация указанных выше опасений приведет к следующим последствиям, которые ощутят на себе все мировые экономики.

1. Резкий скачок цен вследствие дефицита важнейшего производственного актива спровоцирует рост сырьевых издержек для компаний в странах нетто-импортёрах нефти. Стоит отметить, «бычий» нефтяной тренд, начатый в 2003 году после Иракской войны, привел к тому, что в настоящее время показатель отношения затрат к прибыли американских компаний находится на чрезвычайно высоком уровне. Так, если посмотреть на график соотношения американского индекса Standard&Poor’s и стоимости нефти WTI, то мы увидим, что с 2003 года цена нефти растет более быстрыми темпами, чем стоимость корпораций. В 2008 году при падении показателя к уровню 8,5 американские власти начали продажи сырья из госрезервов.

*График отношения американского индекса Standard&Poor’s 500 к цене нефти WTI

Пересечение «порога приемлемости» (отмечен красной линией) приведет к рецессии в реальном секторе Америки, что неизбежно вызовет кризис глобальной экономики. Страны связаны друг с другом как никогда тесно и зависят от внешних факторов, как никогда раньше. В 2008 году мы это наблюдали: за несколько месяцев мировая торговля сократилась почти в два раза.

2. Станет невозможным дальнейшее стимулирование ведущих экономик с помощью вливания денежных средств. Ведь негативный эффект количественных смягчений состоит в повышении стоимости сырья. Таким образом, разорвать замкнутый круг получится лишь пройдя через экономические потрясения и отказавшись от существующей парадигмы спасения «утопающих» путем предоставления дешевой ликвидности. Биполярность мира будет лишь усиливать напряжение на валютном рынке, что вызовет продолжение «валютных» войн.

3. Антиправительственные арабские настроения могут перекинуться на развитые страны, в которых урезаются социальные расходы. Недовольство населения, с последующим классовым расслоением, сделает невозможным проведение столь необходимых реформ и уменьшение дефицитов бюджетов и госдолгов.

Очевидно, что указанные выше последствия приведут к обвалу мировых финансовых рынков. Бенефициаром, однако, станет долговой рынок Америки, рассматриваемый инвесторами как «тихая гавань» и не имеющий по объемам альтернативы. Весь долговой рынок Европы – около 3,3 триллионов евро, в то время как аналогичный показатель в США – свыше 13 триллионов. Инвесторы будут вкладывать средства в американские treasuries. Таким образом, военный конфликт поможет справиться с долгами ведущей экономике, которой за текущий финансовый год необходимо привлечь еще около 1,2 триллионов долларов только на рефинансирование старых обязательств.

Учитывая вышеназванные факторы, целесообразно иметь представление о вариантах вложения денежных средств в военный период. На наш взгляд, «Военный» портфель выглядит следующим образом:

1. Валюта.

На фоне бегства из рисковых активов в американские treasuries доллар будет укрепляться. В кризисный 2008 год, а также в проблемных мае-июне 2010 года евро против доллара торговался вблизи отметки 1,18-1,24. Учитывая плачевное состояние европейской валюты, в случае военного конфликта доллар, вероятно, опустится ниже уровня 1,20. При этом возможность проведения очередных раундов количественного смягчения будет ограничена в связи с опасениями дальнейшего разгона цен на сырье. Скорее всего, получат развитие «валютные» и информационные войны, которые будут играть против товарных валют.

2. Сырьевые рынки.

По мере разрастания энергетического кризиса цены на промышленные металлы пойдут вниз вслед за падением спроса, за исключением, конечно, нефти. Стоит напомнить, что именно после событий в Ираке в 2003 году началась эпоха высоких цен на нефть.

*Цена на нефть Brent с момента начала войны в Ираке (серая вертикальная линия)

3. Фондовый рынок

Отрасли, которые могут показать рост, несмотря на проблемы мировой экономики, связаны, прежде всего, с военно-промышленным сектором. В условиях милитаризации экономики можно ожидать подъема транспортного сектора, в первую очередь, авиастроительного и водного. Так, например, в настоящее время в структуре доходов крупнейших американских компаний в сфере ВПК Boeing, Northrop Grumman более 50% занимают доходы от оборонных подрядов. В случае развертывание военных действий их котировки могут взлететь на 20-30%.

Получит импульс к развитию и атомная промышленность, как важная составляющая в расстановке военных сил. Кроме того, взлет цен на нефть побудит стран-импортеров переходить на альтернативные источники энергии, такие, как например, биотопливный. Сырьем для биоэнергетической энергетики являются различные бытовые отходы и удобрения, для создания биотоплива используют аграрные культуры.

В заключение отмечу, что обострение ситуации в Иране может начаться уже в марте, когда в стране будут проходить парламентские выборы. Вполне возможно, США и Израиль используют волнения и протесты в ходе выборов, как повод для начала войны.

Кризис "зоны евро" набирает обороты. Проблемы возникают уже у крупнейших, и до того вполне себе успешных стран. Становится все более очевидным, что проблемы эти связаны не столько с конкретными странами, сколько с общей валютой как таковой.

Как развивались бы события в Греции, будь у нее старая добрая драхма? На фоне обострения долгового кризиса курс драхмы упал бы автоматически. Это означало бы автоматическое уменьшение (обесценение) завышенных госрасходов при сохранении их номинальной величины в драхмах. Внутренний спрос в национальной валюте в этом случае практически не страдает. Покупательная способность снижается только за счет удорожания импорта. Доходы сервисного, ориентированного на внутреннее потребление сектора в национальной валюте страдают значительно меньше. Обесцениваются они только с точки зрения мировых рынков, что и внутреннему производителю, и фискальным органам, в общем-то безразлично.

При этом все экспортные товары и услуги в мировых валютах либо дешевеют, с неизбежным повышением спроса на них, либо остаются на том же уровне, но резко растет их рентабельность. И то и другое означает рост конкурентоспособности, инвестиционной привлекательности и, как следствие - экономический рост - основу преодоления кризиса. Национальный доход автоматически перераспределяется в пользу экспортного сектора, налоговые поступления растут.

Что происходит в рамках единой валюты? Правительство вынуждено урезать госрасходы. Это означает увольнение одних, и сокращение зарплат другим. Эти меры редко вызывают восторг населения и укрепление поддержки правительства. Акции протеста как правило наносят значительный экономический ущерб и не способствуют росту экономики. Слабое правительство обычно склонно к популистским решениям в ущерб рациональным.

Но это наименьшие из потерь. Сокращение госрасходов в номинальном выражении означает сокращение внутреннего спроса и доходов сервисных отраслей. С неизбежным сокращением налоговых поступлений и обострением долгового кризиса. Производители экспортных товаров и услуг при таком сценарии как минимум ничего не выигрывают: соотношение цен на внутренние и импортные продукты остается прежним.

Разумеется, рано или поздно рынок все утрясет: безработица и снижение доходов понизят стоимость рабочей силы и издержки внутреннего производства. Снижение спроса позволит снизить цены на его продукцию и конкурентоспособность вырастет. И, может быть, возникнет экономический рост, который позволит преодолеть долговой кризис.

Но снижение номинальной цены на внутреннюю продукцию означает дефляцию, которая дурно влияет на экономическую активность вообще, и рост в частности. На какое время затянется состояние дефляции и, следовательно, депрессии - никто не скажет. Однако, независимо от того, получаем ситуацию стоматологических манипуляций через задний проход.

Надо признать, сокращение налоговых поступлений происходит и в том, и в другом случае. В первом за счет снижения стоимости национальной валюты, во втором - за счет сокращения налоговой базы. Но благоприятность экономических условий, инвестиционная привлекательность при этом меняется в противоположных направлениях. Не будь Греция в зоне евро, не было бы у нее кризиса.

Разумеется, все это касается не только Греции. Во всей мировой экономике описанный механизм валютных курсов служит автоматическим регулятором жизнеспособности экономик и государств. Не только по состоянию долгов. Долги - один из нескольких факторов, определяющих сотояние экономики. Не меньшую роль играют экономический рост, динамика производительности труда. В общем и целом, если экономика страны растет быстрее среднего, растет ее валютный курс. Если темпы роста низкие, валютный курс снижается.

Включение в единую валютную систему многих стран с разными темпами и потенциалом развития, означает отключение от автоматического рыночного регулирования, и переключение в "режим ручного управления". Примером такого управления может служить любое государство с достаточно дифференцированными по уровню развития или экономическим условиям провинциями. Средствами выравнивания положения могут служить как дифференциация налогового режима, так и различные дотации.

Пока "ручное управление" не действует, или недостаточно эффективно, условия в "системе" усредняются. В результате преимущества получают быстро растущие или беспроблемные с точки зрения долгов страны. А для отстающих условия ухудшаются, замедляя и без того скромный рост. В Европе не было даже попытки включения "ручного управления". Существующие механизмы перераспределения ЕЭС ориентируются на иные цели, и зависят от иных критериев. Поэтому для нее проблема не в Греции: выйдет Греция, проблемы будут с другой страной. Неизбежно.

Насколько сильным должно быть это "управление", насколько значительные средства должны перераспределяться для компенсации отставания - вопрос сложный, и однозначного ответа пока не имеющий. Отсутствуют объективные критерии масштабов вмешательства и индикаторы необходимости. Не есть ли это очередной пример "пагубной самонадеянности", когда люди в очередной раз решают, что их разум и воля позволят управлять экономикой эффективней, чем законы экономики? История учит тому, что ничему не учит?

Долговой кризис - отражение более общей проблемы бюджетной дисциплины. Общая валюта - это своеобразный общий котел, из которого каждый черпает индивидуально, а расплачиваются все солидарно (ответственность - коллективная). Соблазнов по этой причине достаточно. Стойкость к этим соблазнам зависит от национального менталитета и политических традиций, которые в разных странах сильно отличаются.

С этой точки зрения более жизнеспособными могут быть объединения стран с минимальными культурными и экономическими различиями. Это самая очевидная проблема, работа с которой начата довольно давно. Но критерий "близости", актуальный на первой стадии создания зоны евро, чем дальше, тем больше игнорировался. Хотя «близость» сама по себе противоположность интересов не снимает, только снижает остроту противоречий. Объективные противоречия рано или поздно дадут о себе знать.

Сторонники сохранения зоны евро утверждают, что последствия выхода даже отдельных небольших стран для экономики Европы будут иметь катастрофические последствия. Но здесь, похоже, тот случай, когда выбор находится между ужасным концом, и ужасом без конца. Стоят ли эти проблемы довольно незначительного выигрыша в издержках на обмен валюты?

Читайте также:

- Перспективы экономического роста России.

Евроскептики оказались правы, утверждая, что Великобритании лучше держаться от евро подальше, но предложенные ими варианты тоже не внушают доверия.

В начале года я обычно расчищаю свои завалы и, среди прочего, избавляюсь от старых газет, журналов и прочей застарелой печатной продукции. На этот раз я наткнулся на памфлет с кричащим названием “ЕС 2010: оптимистичный взгляд в будущее”, написанный Чарльзом Грантом, директором Центра европейских реформ, в 2000 году. В нем описывался расцвет Европы, частью которой, по его мнению, к 2005 году должна была стать и Великобритания. И вот минуло 10 лет с тех пор, как на свет появились банкноты и монеты Еврозоны - 1 января 2002 года они были запущены в обращение, под всеобщее ликование и восторг. Увы, сегодня памфлет Гранта выглядит несколько оторванным от жизни. Ангела Меркель, Николя Саркози и Дэвид Кэмерон, выступая с новогодним обращением, вынуждены были делать хорошую мину при плохой игре и пытаться сбалансировать мрачную реальность оптимистичными прогнозами на будущее. Конечно, в ретроспективе легко критиковать любые прогнозы, однако, не будем опускаться до того, чтобы самоутверждаться за счет чужих ошибок. Высмеивание прогнозов Гранта вовсе не входит в мои цели. Напротив, хочется обратить внимание на некоторые удивительно точные и проницательные прогнозы, сделанные еще в 2000 году! Некоторые из них сбылись - например, он называет европейского министра финансов и внешней политики “г-жа CFSP” (CFSP - Общая внешняя политика и политика безопасности), хотя в те годы еще и слыхом не слыхивали о Леди Кэти Эштон (баронесса Кэтрин Эштон назначена верховным представителем ЕС по международным делам в 2009 году). Кроме того, Грант указывает на необходимость более жесткой бюджетной координации и дисциплины в Еврозоне, и в этом он прав как никогда!

Евроскептики, конечно, изрядно поглумились бы над этой брошюрой, чтобы лишний раз доказать свою правоту в том, что евро это зло. Но могут ли они предложить взамен что-нибудь адекватное и заслуживающее доверия? Нет. Некоторые хотят, чтобы Британия превратилась в “Швейцарию с ядерным оружием” на периферии ЕС; других уверены, что она должна присоединиться к Североамериканской зоне свободной торговли, со Штатами во главе; кто-то предлагает Великобритании вспомнить свое империалистическое прошлое, упуская из виду тот факт, что Индия сейчас прекрасно себя чувствует и без покровительства королевы. Есть и те, кто выступает за протекционизм, и предлагает отгородиться от остального мира высоким забором. А что, Северной Корее, например, осадное положение никак не мешает радоваться жизни....

Следует отдать должное Тони Блэру, Питеру Мандельсону и всем остальным сторонникам евро: они всегда утверждали, что хотят присоединиться к “успешной Еврозоне”. Такой же позиции придерживались осторожный Гордон Браун и Алистер Дарлинг, а вот Эд Боллс всегда был настроен скептически и заслуживает аплодисментов за свои “пять тестов” конвергенции фунта и евро, которые помогли уберечь Великобританию от валюты с шатким фундаментом и неверной реализацией. Между тем, либерал-демократы, наиболее ярые сторонники немедленного вступления в зону евро в самом начале ее существования, сейчас предпочитают не высовываться. Только лишь Ник Клегг недавно очень эмоционально сокрушался о том, что Британия не присоединилась к евро в свое время, и Дэнни Александр отметил, что экономика страны выиграла бы, если бы перешла на евро по более выгодному курсу. Пэдди Ашдаун навлек на себя гнев читателей Таймс за свое смелое предположение о том, что участие Великобритании в Еврозоне с первых дней помешало бы Германии и Франции нарушить свои собственные правила дефицитов (не более 3% от ВВП), задолго до того, как это сделала Греция.

Немногие энтузиасты готовы признать свою ошибку. Один из них - бывший редактор The Financial TImes Эндрю Говерс, который в прошлом году написал об “ошибочности модели единой валюты, которой управляют ужасно неумело”, при этом он также добавил, что немцы крайне неохотно отказались от своей марки. Главным агитатором за единую валюту была Франция, которой хотелось подрезать крылья набиравшей мощь объединенной Германии. Евро был нужен, чтобы скрыть силу Германии и слабость Франции - сейчас это очевидно. Скептики, склонные к теплым воспоминаниям о победе в двух мировых войнах, как правило, игнорируют такие неудобные факты, как исторически укоренившееся предубеждение о том, что Германия всегда затевает недоброе.

Прошлым летом, примерно в то время, когда член парламента Эндрю Дафф, еще один ярый проевропейский федералист, доводил до совершенства свою прозу (“правильный федеральный бюджет Европейского Союза поможет сократить фискальное давление через снижение затрат”) в буклете, призывающем к более тесной европейской интеграции (в том числе и Британию), журналисты Питер Оборн и Фрэнсис Вивер готовили свой буклет для Центра политических исследований, основанного Тэтчер. С броским заголовком “Виновный”, этот буклет должен был деморализовать всех сторонников европейской интеграции во всех партиях, и, таким образом, повторить успех одноименного собрата, в котором Майкл Фут обвинял всех склонных к миру политиков. Дело было летом 1940 года, когда на смену правительству Невилла Чемберлена пришла межпартийная коалиция Черчилля, полная решимости воевать с Гитлером. Наспех написанный, чрезмерно гиперболичный и не всегда точный “Виновный” образца 1940 года, умалчивал о болезненном выборе, стремлении народа к миру, неуместной вере Лейбористов в “коллективную безопасность” Лиги Наций, не говоря уже об эксцентричной биографии самого Черчилля. И тем не менее, более 20 лет позиция Фута отражала общепринятую точку зрения. Просто было удобно и выгодно пинать миротворцев. В 2012 году складывается аналогичная ситуация.

Творение Оборна и Вивера написано очень живо, хоть и ориентируется в основном на евроскептиков с Вестминстера и Флит стрит. Продвигая романтическое представление о том, что противники единой валюты были в меньшинстве, считались маргиналами и выступали в роли козлов отпущения, точно так же, как сторонники Черчилля в 1938 году, авторы отмечают злобные нападки на проевропейские институты, такие как Financial Times, Британская конфедерация производителей (CBI) и ВВС. Оборн и Вивер, как и все либерал-демократы и лейбористы в течение последних 15 лет, постарались втоптать в грязь таких политиков Тори, как Крис Паттен и Сэр Ричард Ламберт, который покинул свой кабинет редактора в FT, променяв его на кабинет главы CBI, конфедерации толстосумов, откуда заявил (совершенно бездоказательно) о том, что евро нужен не только крупной промышленности, но и малому бизнесу. На скамью “Виновных” отправили и главу Управления финансовыми услугами Адэйра Тернера, авторов колонок, таких как Филлип Стивенс из FT, Уилл Хаттон из Observer, Дэвид Эронович из Times, Хьюго Янг из Guardian.

Все они поддерживали то, что сейчас представляется нам как величайшая политическая ошибка современности, “самая полная и сокрушительная победа” гонимых ранее евроскептиков, людей, которые предвидели практически с пророческой точностью, как и почему евро приведет Европу к финансовым разрушениям и социальному коллапсу. Оставим пока неудобный факт, что этот евро-армагеддон еще не наступил, а также то, что за 10 лет основные издания, равно как и скамейка лидеров в партии Тори несколько раз сменили владельцев и, соответственно, свои позиции по евро-вопросу. Но так ли уж точны евроскептики в своих пророчествах? И тогда и сейчас? Или Грант и Дафф все еще цепляются за призрачную надежду на то, что Меркель и Саркози все-таки выдадут долгожданный план спасения? Между тем, именно Джон Мейджер, который тоже не заслужил одобрения (как неправедный евроскептик), сделал все возможное, чтобы примирить Британию с евро. На саммите в Маастрихте в декабре 1991 года он мастерски увильнул от присоединения Британии и зоне евро и - по просьбе своих “коллег” из кабинета министров - заблокировал новое “социальное положение” договора о защите прав рабочих.

То, что континентальным католикам-консерваторам казалось “социальной солидарностью”, рейнской экономической моделью, которая доброй и правдой служила Боннской республике, для островных Тори выглядело как кабинетный социализм. Только шесть членов парламента от партии Тори, включая ветерана Джона Биффена, но без главного скептика 2012 года Билла Кэша, голосовали против предшествовавшего Маастрихскому договору заявления Палаты Общин в поддержку Мейджера в 1991 году. После серии компромиссов и добровольных отказов, Тори присоединились ко всеобщей похвале интуиции Мейджера и его стальным ноткам. Так писал Ньюго Янг в 1998 году в своей книге “Благословенный план”, посвященной сложным взаимоотношениям Великобритании и Европы с 1945 года. “Мейджер одержал классическую победу, как по учебнику”, писал брюссельский корреспондент Telegraph, Борис Джонсон, бывший проевропеец, который сейчас делает карьеру, развенчивая евро-мифы. “Однозначная победа”, - заявили в Murdoch Times. “Евро, однажды, может стать валютой, достойной внимания”, - утверждали в Mail.

И все же, спустя год, Мейджер оказался в опале. Что случилось? Сначала, в 1992 году он победил на выборах, вопреки ожиданиям. Он отказался полностью исключить возможность участия Великобритании в зоне евро. Затем датчане проголосовали против Маастрихского договора (после незначительных уступок они сказали да), выпустив из бутылки британского джина референдумов - при поддержке Тэтчер и денег ее старого приятеля Джимми Голдсмита. Теперь стало модным обвинять в предательстве тех, кто утверждал, что за суверенитет парламента означает, что парламент принимает решение по определенным вопросам, а не избиратели путем всенародного голосования, которое ранее привело к возникновению довоенного фашизма. Блэр и Браун, напуганные острым языком Тори, не спешили твердо отстаивать свою позицию по европейскому вопросу, как, впрочем, и по всем другим. Кампания за референдумы, в конечном счете, вылилась в Акт Европейского Союза (2011), предложенный Уильямом Хогом, чтобы гарантировать голосование по всем будущим договорам ЕС, подразумевающим передачу власти от Британии в ЕС.

Но дома Хога и Кэмерона ждал сюрприз, традиционный для оппозиционных партий: они хотели референдума по уже принятым решениям (Хог - по Маастрихскому договору в 1992 году), и по будущим, но не по текущим. Если либерал-демократы хотят помочь Меркель укрепить централизованные силы ЕС, чтобы спасти евро от краха в 2012 году, они не станут рисковать и проводить референдум сейчас, после десятилетий использования Европы в качестве козла отпущения и прикрытия неудач внутренней политики. В этой ситуации даже референдумы о входе или выходе из Евросоюза казались нежелательными. Никто в Брюсселе не запрещает британским экспортерам торговать с Китаем: но Германия знает свое дело, и знает, как подойти добиться от Британии послушания. Это вовсе не значит, что евроскептики ошибались по ключевым вопросам. Они были правы в том, что одна валюта на всех, от Донегола до Афин до добра не доведет. Неуклюжий политический инструмент, завернутый в экономическую оболочку с самого начала был обречен на неудачу, хотя мало кто предполагал, даже в теории, что в рамках Маастрихского договора с условием о 3% дефиците, возникнет проблема суверенного долга, которая, по сути, и запустит механизм уничтожения евро.

Немногие понимали это. Бывший министр иностранных дел от Лейбористов, а сейчас беспартийный член парламента Лорд Оуэн, долгое время выступал в поддержку ЕС, но против евро. Его позицию отражают высказывания таких скептиков как Питер Лилли: “В мировой истории еще не было валюты без правительства, которое могло бы ею управлять”. Иными словами, валютному союзу нужно централизованное правительство, чтобы перенаправлять деньги из богатых регионов в бедные в тяжелые времена, как Вашингтон направляет прибыли Теханса в Массачусетс и наоборот. Но ни левым социалистам ил евроскептикам из числа новых лейбористов, ни сторонникам свободных рынков из числа Тори не удалось создать модель, которая бы решала фундаментальные проблемы стареющей Европы, вынужденной конкурировать с молодой и энергичной Азией. Блэр и Браун правили в период формирования и схлопывания огромного пузыря в банковском секторе, пузыря, которым почти никто не управлял, как того и хотели Тори-скептики, ненавидящие “жесткий контроль” Брюсселя.

Европейский центральный банк во Франкфурте и Федрезерв в США допустили множество одинаковых ошибок и заплатили за них высокую цену. Британия сохранила контроль над своей валютой, но тем не менее, в 2011 году многие экономики Еврозоны, в первую очередь, Германия, показали лучший результат, чем экономика Великобритании, и в 2012 году они останутся впереди. У нас свои проблемы с дефицитом, долгом, вялым ростом и нехваткой демократии, но они удивительно похожи на проблемы остальной Европы. Евро может разбиться об упрямство Германии, требующей больше ужесточения, больше консолидации, больше самоистязаний. Но центральные страны, вероятно, сумеют приспособиться и выжить. Призывая Еврозону сплотиться теснее вокруг Германии, Кэмерон и Осборн, фактически, дают добро на то, чему Великобритания сопротивлялась на протяжении 500 лет: на формирование великой европейской силы по ту сторону Канала. В этом случае, евроскептики и их почитатели вновь окажутся перед старыми дилеммами и непростыми выборами о том, как строить взаимоотношения Великобритании с ближайшими соседями - и всем миром. Наступает непростой год, может быть, сейчас стоит отказаться от недалекого триумфализма и кидания камней в один огород, а всем проявить немного смирения?

Подготовлено Forexpf.ru по материалам The Guardian