Заголовок на сайте Newsru.com гласил: «В Копенгагене около 30 тысяч человек вышли на демонстрацию в поддержку изменения климата». Согласитесь, несколько странно поддерживать климат. Или протестовать против климата. Массовость акции в данном случае мало что меняет...

На самом деле, здесь как в старом анекдоте – «то ли он украл, то ли у него украли». Демонстранты в Копенгагене выступали не за изменение климата, а против недостаточности мер, которые предпринимают правительства, чтобы эти изменения остановить.И вышло на улицы не 30 тысяч человек, а, по данным датской полиции, 100 тысяч.

Между тем ошибка сайта свидетельствует не только о небрежности и некомпетентности журналистов, но и представляет собой своеобразную фрейдовскую интернет-оговорку, в которой отражается состояние российского общественного мнения по данному вопросу. Дискуссия сводится к высказыванию совершенно безумных, взятых «с потолка» оценок или обмену обвинениями и контробвинениями в духе столь популярной у нас теории заговора.

Абсурдность ситуации тем более бросается в глаза оттого, что для обнаружения проблемы не требуется специальных знаний. Достаточно просто выйти поздней осенью на московскую улицу.

В начале декабря я прилетел в Каир на академическую конференцию. Местные участники сочувственно спрашивали: «Какая у вас погода? Очень, наверно, холодно?» – «Да нет, – разочаровал я своих собеседников. – Примерно такая же, как и у вас». В Каире было плюс 12 вечером, а в Москве весь день – плюс 9, так что разница невелика. В чем из Москвы уехал, в том и по африканской столице ходил. В том же плаще и домой вернулся. По возвращении в Москву обнаружилось похолодание и даже некоторое количество снега. Но все равно, как не похоже это на прежние зимы!

Может быть, я старею?

Где они, снежные декабри моего детства? Помню, в сугробах мы выкапывали пещеры и прятались в них вдвоем с приятелем. Обычное такое детское развлечение. Когда я об этом рассказывал моему сыну, он недоумевал. На все его детство выпало в лучшем случае две-три зимы, полностью соответствующих «русскому стандарту». А уж моя дочка, растущая в нынешние времена, воспринимает подобные воспоминания исключительно как рождественские сказки. Мало ли что могут взрослые нафантазировать, чтобы морочить голову детям!

Потепление климата на бытовом уровне связано с широким распространением всевозможных инфекций, которые в прежние времена были характерны лишь для поздней осени и ранней весны – зимой холод убивал микробов, распространением сельскохозяйственных вредителей – они тоже не выдерживали русского холода, и со множеством других менее очевидных последствий. Однако самое неприятное – это превращение всей территории Русского Севера, где сейчас вечная мерзлота, в огромное болото. Построенным там зданиям и промышленным объектам грозит обрушение, а доступ к минеральным ресурсам, составляющим, пожалуй, главное богатство сырьевой экономики современной России будет затруднен. Повышение уровня океана уже сегодня понемногу «съедает» территорию, тем более, что огромные пространства наших берегов дамбами не защитишь.

Несмотря на все это, именно у нас проблема климатических изменений либо не вызывает особого интереса, либо провоцирует всевозможные теории, из которых следует, будто климатический кризис специально придуман какими-то злодеями, дабы навредить России. Если мы дадим этим злодеям идеологический отпор (заявив, что проблемы нет), то и о разрушении северных регионов России можно будет уже не беспокоиться. Что касается связи между климатическим кризисом и логикой капитализма, то об этом даже левые не задумываются. Хотя здесь-то все более чем просто: капитал стремится использовать все доступные ресурсы по минимальной цене, либо бесплатно, перекладывая издержки воспроизводства на государство и общество. В данном случае ситуация с климатическими и экологическими ресурсами не сильно отличается от ситуации с образованием, здравоохранением или транспортной инфраструктурой. Производство вызывает у работников профессиональные заболевания, но лечение их является частным делом больных, к которому хозяева предприятия никакого отношения не имеют. Общество и рабочее движение пытаются заставить капитал платить, но тут же возникает дискуссия о том, в какой степени именно предприятие ответственно за состояние здоровья рабочего. Доказать эту связь можно только статистически и только в виде общего принципа. Ведь заболевает, как правило, не 100 % работников. У одних здоровье крепче, у других слабее. Следовательно, можно утверждать, что каждый заболевший сам виноват либо что болезнь вызвана случайными внешними факторами, не имеющими связи с его трудовой деятельностью.

С климатом примерно то же самое. Правда, споры начинаются лишь с того момента, как заходит речь о деньгах. Помню, в те же советские годы на уроках природоведения (или географии?) нам объясняли про парниковый эффект: выброс промышленных газов задерживает в атмосфере солнечные лучи, которые повышают температуру на планете. Поскольку рост температуры на планете не воспринимался тогда как угроза, против которой надо принимать меры (а за эти меры кому-то, ясное дело, надо платить), то и дискуссий не было. А потепление представлялось даже некоторым благом. В конце концов, тепло – лучше холода!

Теория «тепличного эффекта» начала бурно обсуждаться и оспариваться в тот самый момент, как в обществах западных стран возникло понимание социально-экономических проблем, связанных с климатическими изменениями, а вслед за тем встал вопрос о новой экологической политике. Корпорациями были заказаны научные исследования, призванные опровергнуть теорию «парникового эффекта», раньше считавшуюся общепризнанной и вошедшую в школьные учебники. Одновременно большие средства вкладывались в рекламную кампанию – я сам видел такие ролики по телевидению во время поездок в США.

Киотский протокол, принятый под давлением Западной Европы и отвергнутый Соединенными Штатами, сам по себе не только не решал проблему, но создавал новую. Вместо того, чтобы бороться с загрязнением, авторы протокола были озабочены тем, как бы создать на основе экологических проблем новый рынок, позволяющий финансовым спекулянтам заработать на всем этом деньги. Последнюю проблему удалось более или менее решить, только к реальной экологии Киотский протокол и связанная с ним торговля имеет не большее отношение, чем биржевые «пузыри» к реальной экономике. Фактическое крушение политики Киотского протокола вызвало необходимость нового климатического саммита в Копенгагене, но договориться там ни о чем не удается.

С одной стороны, западная общественность требует, чтобы капитал делился своими прибылями, финансируя технологические и экономические меры, которые приведут к снижению выбросов «парниковых газов». С другой стороны, Запад, как всегда, стремится переложить издержки на страны периферии. Поскольку правительства периферийных стран живут по той же логике капитализма, то они стараются избежать оплаты экологических издержек, ссылаясь на то, что в противном случае им будет трудно развивать современное производство. Последнее, правда, не совсем верно: принятие странами Юга жестких экологических стандартов блокировало бы политику западных стран и корпораций, которые используют страны периферии в качестве глобальной помойки, вынося туда «грязные» производства. Беда в том, что местные элиты заинтересованы в подобном простом и прибыльном бизнесе не меньше, чем западные загрязнители. Ведь это готовые инвестиции. Чем ниже экологические стандарты, тем легче привлечь капитал. А если добавить к этому и широкое поле коррупционных возможностей, открывающихся в связи с привлечением в страну подобного бизнеса, то загрязнение собственной страны оказывается одной из самых интересных для чиновников и бизнесменов сфер деятельности.

Политика Соединенных Штатов до прихода к власти президента Обамы отличалась в этом отношении особым цинизмом: с одной стороны, Америка активно выносила грязные производства на Юг, а с другой – отказывалась принимать на себя какие-либо обязательства или вкладывать средства в глобальную экологическую политику. Причем значительная часть мирового загрязнения порождается даже не американской промышленностью, а американским потребителем. Затрата энергоресурсов на одну американскую семью значительно больше, чем на среднюю европейскую семью, не говоря уже о странах «третьего мира». Причем значительная часть ресурсов просто разбазаривается из-за чудовищной энергетической неэффективности, характерной для США – именно с ней Барак Обама обещает бороться, да только когда будет эффект?

Если решение вопроса вообще возможно в рамках капитализма, то наиболее справедливым подходом было бы финансирование экологических программ в странах периферии за счет центра и глобальных корпораций. Однако правящие круги большинства стран ведут совершенно иную политику. Западная Европа все более склоняется к экологическому империализму: проблема будет разрешена, но за счет периферии, которую принудят платить. Если не согласятся добровольно, то введут всевозможные экологические тарифы на импортируемую с Юга продукцию – сразу и защита окружающей среды, и протекционизм. Неолиберальная идеология запрещает протекционистские меры для поддержки собственного производства. Но те же меры можно провести политкорректно, под вывеской охраны окружающей среды, не ставя под сомнение общие принципы неолиберализма. Страны «третьего мира» и Китай пока упираются, но поскольку никакой альтернативы они предложить не могут, то итог можно предсказать заранее. Что касается России, то здесь положение дел еще хуже, поскольку отсутствует даже серьезное понимание и обсуждение вопроса во всей его комплексности.

Российская «общественность», не желая даже сделать выводы из собственного жизненного опыта, продолжает увлеченно обсуждать, не является ли потепление климата «мифом», а если оно все же имеет место (трудно отрицать очевидную реальность, «данную нам в ощущении»), то какова ответственность человека за происходящее? Последняя дискуссия, конечно, имеет право на существование. Ведь не очевидно, что промышленная деятельность и потребление людей являются единственной причиной климатических изменений. Однако по большому счету, выводы из этого научного спора не имеют никакого социального значения. Ведь даже если будет доказано, что человек несет меньшую ответственность за происходящее, чем солнечная активность, вулканы или таинственные космические силы, все равно с загрязнением нужно бороться, а сокращать потребление невозобновимых энергетических ресурсов требует экономическая логика.

Если кто-то хочет убедить меня в том, что меры по защите окружающей среды не нужны в принципе, пусть сначала докажет, что пить загрязненную воду и дышать загазованным воздухом приятнее и полезнее для здоровья, чем чистыми.

Несмотря на многочисленные заявления о победе над кризисом, переломе ситуации и начале экономического подъема, кризис совершенно не думает покидать нас. Конец года ознаменовался новым потоком плохих новостей, как международных, так и местного производства. Финансовые рынки остаются нестабильными, цены на нефть неустойчивыми, курсы валют перемещаются по отношению друг к другу как партнеры в старинном менуэте.

Что касается российского общества, то оно никак не может справиться с социальными последствиями экономических потрясений, начавшихся год с небольшим назад. Стоило правительству заявить об окончании промышленного спада, как он возобновился, грозя резко испортить статистическую картину - в самый неподходящий момент, когда нужно подводить итоги года. Власти находятся в некоторой растерянности. Казалось бы, меры по поддержанию производства дали определенный эффект, замедлив и даже в некоторых отраслях остановив падение. Иностранные лидеры и международные аналитики дружно рассказывают, что кризис уходит в прошлое. Почему же возобновляется промышленный спад?

Как обычно, политики и экономисты не удосужились задуматься о социальных последствиях своих решений. Сокращение персонала, принудительные отпуска и снижение заработной платы позволили компаниям несколько улучшить свои показатели, но люди, лишившиеся доходов и работы, стали потреблять меньше, перестали выплачивать кредиты, начали требовать пособий и льгот в непривычных для властей масштабах. Социальный кризис обернулся новым витком экономических трудностей. Финансовый сектор, спасенный правительством, обнаруживает, что не может справиться со своими проблемами, пока с ними не справились клиенты. В то время как кредитные портфели банков сокращаются, просроченные платежи растут. Их объем к 1 ноября достиг 1 триллиона рублей. Пик просроченной задолженности падает на первую половину 2010 года, так что возвращение финансового кризиса - заранее запланированная новость.

Бюджет на 2010 год, опубликованный "Российской газетой", тоже не внушает оптимизма. Выполнение социальных обязательства государства при упавших ценах на нефть оборачивается дефицитом бюджета в 2,9 триллиона рублей. Наконец, безработица. С точки зрения властей она у нас не так уж велика. Официальные показатели большинства стран Европейского Союза - значительно хуже. Только утешительная статистика получается за счет того, что в нее не включены данные о работниках находящихся в принудительных отпусках, в простое или переведенных на неполный рабочий день. Да и такой специфический российский способ экономии средств как задержка заработной платы, отнюдь не ушел в прошлое. Ситуация усугубляется тем, что около 29% безработных составляют молодые люди до 25 лет. Социальная напряженность дополняется разрывом между поколениями.

Политика правительства сводится к затыканию наиболее заметных дыр и к попыткам предотвратить массовые протесты там, где начальство чувствует угрозу. Например, в Тольятти, где на грани остановки находится огромный автозавод, власти серьезно заботятся о том, чтобы находящиеся в простое рабочие не взбунтовались. Оплата общественных работ в сочетании с оплатой простоев на заводе "Тольяттикаучук", по данным свободного профсоюза, достигает суммарно 90% прежнего заработка. Правда этот заработок и в лучшие времена был невелик. Но зато общественные работы являются в значительной мере фикцией, прикрытием для раздачи денег населению. У многих работников появляется возможность получать деньги, ничего не делая. Такая же модель будет, скорее всего, применена и на АвтоВАЗе и на других крупных предприятиях, где существует риск массовых рабочих волнений.

Нетрудно догадаться, что даже если такой подход сработает, он повлечет за собой массовую деморализацию людей, превращаемых государством в нахлебников. Пособие дает средства к существованию, но не смысл жизни. А главное, если кризис все-таки закончится, захотят ли люди возвращаться на нищенскую зарплату, которая лишь чуточку выше пособия? Забота о предотвращении социального взрыва сегодня грозит обернуться серьезными конфликтами завтра.

Проблему АвтоВАЗа, как и любую другую решают не стратегически, и даже не тактически. Ее просто рассматривают как некий конкретный частный случай, с которым срочно надо что-нибудь делать. Как восстановить автомобильную промышленность? Власти отделываются общими словами о том, что она должна стать конкурентоспособной. Но что стоит за этими словами? Как добиться этого результата? А главное, какое это имеет отношение к обществу в целом?

Драма моногородов, к числу которых относятся и Тольятти и Набережные Челны, где в перспективе назревает кризис такого же рода - в том, что город неотделим от завода, и решать проблемы одного, не затрагивая проблемы другого - невозможно. Если итогом реконструкции волжского автозавода будет расчленение его на несколько небольших предприятий и переход к тому или иному варианту "отверточной сборки" иностранных машин, то начнется постепенное (а возможно, и быстрое) отмирание не только автомпрома, но и города. Можно, разумеется, сказать, что наш автопром безнадежен, что спасать его бесполезно, что государство "не может производить автомобили" (правда, администрация США, национализировав GM, решила иначе). Но даже если со всеми этими тезисами согласиться, все равно остается вопрос: а что делать с 700 тысячами жителей города?

Упадок завода повлечет за собой сокращение налоговых выплат в бюджет города. Это ударит по пресловутым "бюджетникам" - врачам, учителям, мелким служащим, это грозит парализовать коммунальное хозяйство. Уже сейчас в Тольятти резко растут коммунальные платежи - городским властям негде взять денег на свои расходы и они перекладывают бремя на население. Но в свою очередь население не платит, либо платит не в срок, а потому повышение коммунальных платежей вместо того, чтобы решить проблему, усугубляет ее. Деньги в бюджет не поступают - плохая новость в начале зимы, когда быстро растут расходы на топливо.

Решение проблем моногородов может быть только комплексным. Оно невозможно без соединения социальной и индустриальной политики и без продуманной системы государственных инвестиций. И если правительство оказывается единственным источником инвестиционной поддержки, единственной силой, способной в масштабах таких городов как Тольятти и Набережные Челны провести дорогостоящую реконструкцию и модернизацию, значит, предприятия должны быть открыто и честно национализированы. Так, чтобы понятно было, кто за что отвечает, чтобы ответственным невозможно было спрятаться за госкорпорацию, которая прикидывается то частным бизнесом, то правительственной структурой в зависимости от того, что в данный момент выгоднее ее начальникам.

Наступающий 2010 год будет резко отличаться от уходящего 2009-го тем, что кризис будет, наконец, осознан не только как экономический, но и как социальный. В течение нескольких месяцев, когда многие надеялись на быстрое восстановление производства и потребления, можно было тешить себя иллюзиями о возвращении в исходное состояние - так, как будто ничего и не случилось. Но сейчас становится очевидно. Мало того, что возвращения не будет, кризис выявил множество застарелых проблем и противоречий, которые мучили наше общество задолго до кризиса. Просто в годы экономического роста можно было их не замечать или делать вид, что "само пройдет", что рост экономики каким-то магическим образом снимет все проблемы, не решаемые годами.

Но этого не случилось. Кризис не только перечеркивает последствия роста, он показывает, что рост экономики сам по себе решением не является.

Кризис ставит вопрос о социальных переменах.

И заставляет нас с надеждой смотреть в будущее.

После того как на грани банкротства оказался эмират Дубай, международные финансовые спекулянты заволновались. Рейтинговые агентства разом принялись корректировать свои оценки. Банкиры — проверять положение дел у своих должников. Запахло очередным финансовым кризисом.

Проверки дали неутешительные результаты. В числе стран, находящихся на грани дефолта, не только Ирландия и Латвия, но и Греция с Испанией. Про Исландию можно не говорить, она уже обанкротилась.

Что касается Латвии, то на самом деле она тоже банкрот, только признание этого факта можно некоторое время оттягивать, перезанимая деньги. До тех пор пока Европейский Союз и Международный валютный фонд готовы вкладывать миллиарды долларов в эту маленькую, но бездонную бочку, страна может делать вид, будто сводит концы с концами. Долг, правда, всё растет, а валовой внутренний продукт продолжает падать. И всё же размеры латвийской черной дыры ещё не таковы, чтобы в неё провалились все финансовые ресурсы Евросоюза. Однако вытаскивать таким же способом Грецию или Испанию будет куда сложнее.

Внешний долг Греции, по признанию её правительства, составил 300 миллиардов евро. Между тем валовой внутренний продукт страны в уходящем году оценивается примерно в 240 миллиардов. Выходит, что внешний долг достиг примерно 125% ВВП. Грецию уже прозвали «слабым звеном» Европы, но если бы это звено было единственным, всё было бы не так страшно. Проблема именно в том, что «сильных звеньев» в цепи не так уж много.

Проблема усугубляется тем, что Греция, Испания и Ирландия, в отличие от стран Прибалтики, находятся в зоне евро. Иными словами, их проблемы автоматически сказываются на положении дел в других странах, пользующихся единой валютой. И наоборот, проведение ими собственной политики в финансовой сфере становится невозможным, ибо будет блокировано другими странами. Германия заинтересована в поддержании стабильного курса, а южная Европа — в резком ослаблении евро. В сложившейся ситуации единственный выход у Греции, Испании и Ирландии — радикально девальвировать свою национальную валюту. Но девальвировать евро в одной стране зоны невозможно! Не случайно поползли слухи о предстоящем выходе Греции, а за ней и нескольких других стран из зоны евро. В техническом плане это было бы не просто правильным, а единственно разумным решением. Но психологические и политические последствия этого события будут крайне тяжелыми, если не катастрофическими. Дилемма выглядит таким образом: если страны, заинтересованные в ослаблении своей валюты, откажутся от евро, то европейская денежная система устоит, но репутация её будет сильно подпорчена, доверие к ней как к мировой резервной валюте подорвано. Если же будут любыми средствами удерживать «слабые звенья» в еврозоне, то они потянут за собой вниз всю цепь. В результате чего доверие к евро всё равно рухнет, только произойдет это позже.

Происходит именно то, о чем предупреждали евроскептики уже в конце 1990-х годов. Объединив в одной валютной системе страны с совершенно разными типами экономики, неолиберальные авторы проекта Единой Европы сделали все страны заложниками друг друга, а экономику всего региона подчинили интересам и амбициям германского финансового капитала. Уровень инфляции в Испании просто не может быть таким же, как в Германии, ибо для этого вся испанская экономика и общество должны были бы походить на немецкие. Магического превращения Греции в Германию, разумеется, не произошло, более того, подобной цели никто и не ставил, ибо различия, существующие между разными рынками Европы, активно использовались мобильным капиталом. Получилось так, что слишком дорогая валюта удушала развитие в Южной Европе, а та, в свою очередь, экспортировала инфляцию на Север.

Парадоксальным образом, сейчас перспектива выхода из зоны евро замаячила как раз перед странами, население которых к этой зоне присоединялось вполне добровольно и с энтузиазмом. Ни в Германии, ни во Франции особого энтузиазма по поводу евро у граждан не было. Их мнения не спрашивали, новую валюту им навязали, несмотря на активные протесты (особенно в Германии). В Швеции и Дании, где парламентам пришлось проконсультироваться с населением, большинство резко выступило против евро. Благодаря этому многие финансовые проблемы континента сейчас обошли эти государства стороной, а их возможность проводить самостоятельную политику, соответствующую собственному интересу и ситуации, гораздо больше, чем у соседей по Евросоюзу.

Напротив, в Испании, Греции и Италии новые деньги встретили с восторгом. И понятно почему. Собственные валюты были не слишком популярны, инфляция высока, банковская система слаба. Казалось, что с приходом единой европейской валюты всему этому придет конец. Но, увы, слабость финансовой системы Южной Европы была лишь отражением структурных экономических и социальных проблем, существовавших в этом регионе. Поскольку данные проблемы никто не решал и не собирался решать, то рано или поздно они должны были ударить и по новой финансовой системе.

Либеральные публицисты и политики упорно не желают понять ту простую истину, что состояние финансов не определяет, а отражает общее состояние дел в экономике. Бороться с кризисом чисто финансовыми средствами – это всё равно что сводить любую болезнь к подскоку температуры. Любое решение в такой ситуации сводится к выписыванию больному всё более высоких доз жаропонижающих лекарств, что, в свою очередь, в перспективе лишь усугубляет дело.

Греческие и испанские граждане верили, будто сменив валюту, они избавятся от своих финансовых и экономических проблем, но на самом деле больному лишь сменили градусник.

Увы, чем менее обоснованным с точки зрения экономических интересов европейских стран было введение единой валюты, тем крепче за него будут держаться. Ведь признание своего поражения и отказ от избранной политики означает, что за провал придется нести ответственность. То, что интересами целого континента пренебрегли ради амбиций финансовых элит Франкфурта и связанных с ними брюссельских чиновников, становится очевидным не только леворадикальным «скептикам», но и вполне безобидным (пока ещё) обывателям. А обыватели, в отличие от интеллектуалов, не знают жалости.

Кризис в еврозоне неминуемо превращается в кризис еврозоны, когда под вопрос ставится вся система, её правила, идеология и институты. Этот кризис постараются отсрочить любыми средствами. В том числе и сбросив за борт балласт — бедствующую Восточную Европу. Такой итог попыток «интеграции в западный мир» будет, возможно, неплохим уроком если не для элит этих стран (они безнадежны), то хотя бы для их жителей, которые до недавнего времени радостно в демагогию свои правителей верили.

Однако даже в том случае, если восточноевропейский балласт будет сброшен, остановить развитие кризиса в еврозоне не удастся. То, что изначально построено на гнилом фундаменте, не может стоять прочно и долго.

Историческую неизбежность можно отсрочить, но нельзя отменить.