Чем ближе выборы в Парламент и выборы Президента, чем горячее кажутся вызванные приближением выборов внутриполитические дискуссии в СМИ, тем чаще можно услышать спекуляции на тему, куда пойдет российский рынок и российская экономика в зависимости от того, кто будет избран Президентом на следующий срок. Будет ли Президентом Путин, или им останется Медведев, или внезапно появится кто-то третий, например, выдвинувшийся на днях в лидеры «Правого Дела» миллиардер Прохоров? И как в каждом из этих случаев будет развиваться внутриэкономическая ситуация?

Чтобы строить предположения о будущем российской экономики, надо ясно понять, что из себя представляет в экономическом отношении Россия сегодня. Для этого проделаем краткий экскурс в прошлое.

В 1991-м, вслед за распадом Восточного Блока и рынка СЭВ, прекратил свое существование обанкротившийся во всех отношениях (в экономическом, политическом, идеологическом и управленческом) СССР. Все осколки некогда великой державы как следствие крушения устоявшихся экономических связей тут же попали в критическую зависимость от экспорта на рынки развитых стран. Только там можно было найти стабильный платежеспособный спрос и свободно-конвертируемую валюту, жизненно необходимую и производителям, и правительствам в условиях, когда внутренние рынки молодых государств переживали коллапс, а их валюты стремительно обесценивались и теряли доверие народа (именно это, кстати, сейчас происходит с Белоруссией и белорусским рублем).

Среди всей экспортной продукции наиболее конкурентоспособным товаром в сложившейся экономической ситуации предсказуемо оказалось сырье, на которое развитые страны предъявляли гарантированный растущий платежеспособный спрос. Рост относительной доли сырьевого сектора, на фоне коллапса внутреннего спроса в других отраслях, породил в первой половине 1990-х годов тот тип экономики, который в своей основе сохранился до нынешнего времени. Отличительными чертами этой экономики является сырьевой экспорт, как экономический фундамент, и обеспечение национальной валюты иностранной валютой, как мера и гарантия покупательной способности национальной валюты.

Принцип функционирования такой экономики предельно прост: в страну от продажи сырья поступает валюта, ее выкупают за эмиссию рублей, которые, в свою очередь, распределяясь по внутреннему рынку естественным и фискальным путем, обеспечивают на нем платежеспособный спрос. Этот платежеспособный спрос, в свою очередь, стимулирует рост в других отраслях, ориентированных в основном на внутренний рынок.

Каждый рубль денежной базы в существующей сегодня экономической модели более чем на 100% обеспечен валютными резервами ЦБ. Суверенная эмиссия, т.е. эмиссия под обязательства, номинированные в национальной валюте, не проводится принципиально. Такова, пожалуй, самая главная и фундаментальная отличительная черта существующей в России экономической модели, пресловутая «сырьевая зависимость» – лишь следствие.

Вся прибыль бизнеса, без которой не работает логика капитализма и капиталистическая экономическая модель, в более или менее стабильно функционирующей экономике, берется от различных форм денежной эмиссии. Прибыли больше неоткуда взяться, потому что если допустить, что прибыль постоянно берется исключительно из кармана потребителя, это приводит к периодическим кризисам перепроизводства и дефляционным коллапсам, связанным с истощением потребительского спроса по мере перераспределения денег от потребителя к создателям добавленной стоимости. Во времена золотого стандарта такие коллапсы случались регулярно, – классическим подобным коллапсом была пресловутая Великая Депрессия, – и именно по этой причине от золотого стандарта, и вообще, от любых форм гарантированного обеспечения денег отказался глобальный капитализм, окончательно перейдя к расчетам фиатными деньгами[1] в мировой торговле.

Однако в реалиях российской экономической модели, при которой суверенная эмиссия не проводится принципиально, вся прибыль российского бизнеса и рентабельность, как отдельных товаропроизводителей, так и рыночной части экономики в целом, оказывается в прямой зависимости от устанавливаемого ЦБ курса рубля, и объема экспортной валютной выручки. Российский экспорт же имеет исторически сложившийся сырьевой характер.

В результате получается, что рентабельность российских производителей зависит от трех факторов: предложения ликвидности на глобальном финансовом рынке, произвола глобальных спекулянтов на сырьевых рынках и произвола Банка России в вопросе установления курса национальной валюты. В таких условиях даже те, кто работают сугубо на внутренний рынок, вынуждены нести на себе неявные валютные риски.

В нормальной капиталистической экономике, в которой ликвидность поддерживается ЦБ в интересах всей экономики и максимизации занятости, с усложнением цепочки добавленной стоимости рентабельность цепочки в целом должна расти, потому что растет совокупная добавленная стоимость – именно такая модель и стимулирует экономику к внедрению инноваций и повышению производительности труда. Капиталистическая экономика может функционировать нормально только в том случае, если из сырья выгодно производить все более и более сложную продукцию. В России же сложилась и сохраняется такая экономическая модель, при которой из сырья для внутреннего рынка производить продукцию невыгодно, так как вся возможная добавленная стоимость в экономике уже предопределена объемом сырьевой ренты, получаемой от экспорта. Именно поэтому нефтяные компании не инвестируют в нефтепереработку на территории России, а предпочитают гнать сырье на экспорт, и так будет даже в том случае, если внутренние цены на топливо приблизятся к европейским. Единственным ограничителем роста цен в этой ситуации является импорт и при сохранении существующей экономической модели недалек тот день, когда в приграничных зонах импортный бензин станет ограничителем роста цен на бензоколонках.

Парадокс сложившейся ситуации в том, что когда Правительство и ЦБ пытаются бороться с «фундаментальной нерентабельностью» (ими и созданной) российской экономики методами валютного демпинга, т.е. путем избыточной эмиссии рублей под сырьевую ренту, искусственно занижая курс рубля, они только усугубляют ситуацию. Потому что эмиссия этих, несвязанных в обязательствах денег, разгоняет инфляцию, провоцируя рост кредитных ставок и угнетая производителя гораздо сильнее, чем его угнетал бы сильный рубль.

Часто приходится слышать, что слабый рубль выгоден отечественному производителю, но это крайне однобокий штамп экономической мысли, особенно опасный в существующих российских реалиях. Задайте такой вопрос: что лучше, доллар за 30 рублей при ставке по кредиту 20% годовых и сроке кредитования не более 3-х лет, или доллар по 20 рублей при ставке по кредиту 6% и сроке кредитования до 10-ти лет? Для промышленности с высокой глубиной переработки, вкладывающей деньги в инновации с большим горизонтом инвестирования, почти наверняка выгоднее второй вариант. А для какого-нибудь кустарного производства, обходящегося без кредита вообще выгоднее первый. Так какой именно тип промышленности нужен стране для обеспечения ее конкурентоспособности? И в чьих интересах рассуждают те, кто говорит о том, что для придания стимула к экономическому росту России нужна очередная девальвация, за которую инфляцией заплатит народ? Они рассуждают в интересах компаний, которые всю операционную деятельность ведут в долларах, но налоги и зарплаты платят в рублях, а это, преимущественно, сырьевые экспортеры. Сырьевые компании заинтересованы в уменьшении в долларовом выражении рублевых издержек, и тот, кто предлагает в очередной раз «спонсировать» их девальвацией, предлагает изъять у населения платежеспособный спрос, и отдать его им в прибыль без какой-либо определенной надежды на то, что эта прибыль будет реинвестирована обратно в экономику. Это прямой удар по ориентированному на внутренний спрос производителю, а вовсе не помощь ему. И этот удар раз за разом наносится стране правящей элитой на протяжении последних 20-ти лет.

Не сильный рубль угнетает сегодня в России производство – какой же он «сильный», если он занижен по ППС на 30-40%? Созданная в интересах сырьевых корпораций и чиновников, заинтересованных в «распиле» бюджета, экономическая модель угнетает российского производителя. Она на руку сырьевым экспортерам, живущим на сырьевую ренту, и чиновникам, превращающим часть сырьевой ренты, попавшую в бюджет, в ренту «административную». Этот неофеодальный госкапитализм, в котором основная экономическая активность вертится вокруг торговли сырьем и статусом, по самой своей сути должен угнетать, и угнетает все, что не связано с сырьем и статусом. Все, что не связано с сырьем и статусом в такой социально-экономической модели бесперспективно в сколько-нибудь долгосрочной перспективе.

Что такое Россия сегодня? Россия – это не суверенное государство, потому что она не обладает важнейшими атрибутами суверенной государственности: суверенной валютой и суверенной денежной политикой. Причем, в отличие от стран ЕС, делегировавших свой суверенитет в общий центр, который поддерживает ликвидность экономики еврозоны в целом, и если требуется, действует в интересах отдельных ее членов, Россия отказалась от финансового суверенитета в принципе. Не в чью-то пользу, что интересно, а в принципе. В пользу мифического «всемогущего глобального рынка», который, согласно верованиям либерального фундаментализма, своей «всемогущей рукой» должен отрегулировать экономику России наилучшим, по определению, образом. Однако, когда это «наилучшим образом», все же противоречит, вполне конкретным частным интересам, этому «саморегулированию» помогают в «ручном режиме» прокуратурой, «докторами» и прочими административными методами.

Какова же роль этого, никак нерегулируемого рынка, на самом деле? На Западе он делает, в сущности, очень простую вещь: обогащает уже богатых. «Деньги – к деньгам». Инвестиции всегда идут уже проторенной дорогой. На большом объеме капитала получается экономия на масштабе производства и еще больший рентный доход. А в российских условиях самый большой доход получается в сырьевых отраслях и при освоении бюджета. Выходит так, что в России либеральный фундаментализм и неофеодальный этатизм[2] парадоксальным образом сливаются в некое единое «учение» о приоритетной необходимости обеспечения макроэкономической стабильности в интересах сырьевых корпораций и бенефициаров от распределения бюджета. Причем эта стабильность поддерживается полностью открытой для ввода и вывода капиталов, огосударствленной и самое главное, несуверенной (т.е. колониальной по своей сути) экономикой.

Однако эта стабильность реально может существовать лишь до следующего серьезного и достаточно продолжительного падения глобального сырьевого рынка. Перспектива этого падения, которая маячит в умах господствующей элиты, и соответственно, страх, побуждает элиту стремиться к модернизации экономики, которую господствующая элита понимает не иначе как диверсификацию экспорта некой RUSSIA inc., – ведь страна воспринимается ими не как суверенное государство, а скорее, как корпорация, торгующая на глобальном рынке за иностранную валюту. Однако примат гарантированного сохранения своего господства и условий для дальнейшего обогащения за счет эксплуатации недр и статуса отталкивает элиту от любых действительно серьезных шагов в направлении изменения структуры экономики, потому как такое изменение неизбежно должно отразиться и в структуре элиты.

Предел существующей экономической модели, тем не менее, действительно достигнут. Впервые за всю историю постсоветской России сложилась ситуация, когда рост цен на сырье сопровождается продолжающимся оттоком капитала из страны[3].

Из страны побежали не только деньги коррумпированных чиновников, которые боятся серьезной перестройки по итогам будущих выборов сложившейся ранее «вертикали власти». Из страны побежали деньги среднего класса, который напуган не столько неизбежным будущим падением экономики, сколько прогрессирующей неадекватностью высших эшелонов российской власти.

Из высших эшелонов российской власти звучат уверенные заявления и прогнозы, что инфляция в стране в 2011 году будет ниже 10%, тогда как только с начала года цены на продовольствие по ряду наименований выросли более чем на 20%, а цены на бензин выросли бы до ценового уровня Скандинавии, если бы их рост не остановили административными мерами, породив бензиновый кризис. Заявляется, что Стабфонд к концу года будет удвоен, за счет чего осенью будут подняты социальные выплаты. Это – две стороны одной медали: на социальные выплаты пойдет та самая эмиссия, которую осуществят под выкуп отданной в налоги сырьевой валютной выручки. И при всей очевидности того, что эти меры спровоцируют новый виток инфляции, утверждается, что инфляция останется под контролем. Заявляется, что Правительство стремится к диверсификации экономики, и эти заявления сопровождаются резким ростом с начала года социальных налогов, которые фактически являются налогами на труд. Больше всего от этих мер страдают именно производящие отрасли экономики. Заявляется, что правительство стремится к развитию конкуренции, но внутренние цены на энергию и топливо, которые считаются от европейских по принципу «равнодоходности», не имеют никакого отношения к внутреннему спросу и предложению. Они завышены, и являются результатом прикрываемого Правительством монопольного диктата. Заявляется, что страна стремится стать инновационной экономикой, и что для этого у нас создано Сколково. Но любому мало-мальски здравомыслящему человеку, который понимает, что для коммерциализации инноваций нужна сильная производственная база, обеспечивающая спрос на них, очевидно, что Сколково в существующих сегодня в России условиях (в которых практически невозможно развитие конкурентоспособной современной промышленности) – это проект по отоплению вселенной, как и все российское образование, кстати. В лучшем случае, от Сколково стране достанется роялти, а вся добавленная стоимость вместе с мозгами и инновациями уйдет за рубеж - туда, где реально будут воплощаться инновации. Это просто еще один источник сырьевого экспорта - в дополнение к нефти, газу и металлам Россия начинает экспорт интеллектуального сырья, к переработке которого российская экономика, в рамках сложившейся и искусственно сохраняемой социально-экономической модели также неспособна, как она неспособна к переработке сырья из недр.

Очевидно, что надо что-то менять, но также очевидно, что до выборов ничего менять не будут, чтобы «не раскачивать лодку». До выборов, если не случится каких-то серьезных передряг на глобальном рынке, будет та же стагфляция, которая есть сейчас при достаточно высоких ставках по рублевым депозитам, стабильном валютном курсе и анемичном фондовом рынке. Вопрос в том, что же будет после?

В ситуации тотальной зависимости экономики от глобального сырьевого рынка и внешнего кредита, будет только то, что преподнесет экономике глобальный рынок и внешний кредит. От решений ФРС и поведения спекулянтов на лондонской и чикагской биржах в России зависит гораздо больше, чем от слов и решений первых лиц государства. Это верно и в силу крайне низкого КПД госаппарата – как известно, лишь около 10% поручений Президента хоть как-то исполняются пресловутой «вертикалью».

Будут ли предприняты какие-то шаги, направленные на изменение этой пагубной зависимости? Едва ли.

Если бы кто-то в высших эшелонах российской власти желал предпринять такие шаги, он бы предпринял их уже сегодня, благо, такие шаги совершенно не подразумевают сокращения социальных обязательств государства, и не только социально безопасны в преддверии выборов, но и с большим одобрением были бы встречены населением. Эти шаги просты:

- ратификация в полном объеме конвенции ООН по борьбе с коррупцией и обуздание коррупционного произвола чиновников;

- обуздание монополистов, в частности, отказ от принципа «равнодоходности» с европейским рынком для топливно-энергетических компаний, который особенно лицемерен с учетом того, что курс рубля часто устанавливается непосредственно в их интересах;

- перевод внутренних цен на топливо на конкурентные рыночные рельсы, когда цены обусловлены лишь платежеспособным спросом потребителей;

- развитие рынка рублевых государственных облигаций;

- перевод денежной эмиссии на суверенные рельсы, когда ЦБ начинает действовать не в интересах чиновников из правительства и экспортеров, а в интересах экономики в целом, а денежная эмиссия проводится под обеспечение национальными активами, а не долгами иностранных государств;

- снижение налогового бремени на труд и на реального производителя, что приведет в перспективе не к падению, а напротив, к росту налоговых поступлений, благодаря выходу значительной части доходов из тени и росту налогооблагаемой базы. Временно выпадающие доходы бюджета можно было бы скомпенсировать подъемом акцизов на табак и алкоголь, которые в России чуть ли не самые низкие в мире, однако Правительству, похоже, перед выборами важнее не создание новых рабочих мест, а отсутствие социального недовольства со стороны потребителей табака и спиртного.

Если сегодня никаких реальных шагов по изменению ситуации в экономике к лучшему не предпринимается, с какой стати они будут предприниматься после выборов? После выборов могут быть предприняты только социально-непопулярные шаги по восстановлению рентабельности существующей ретроградной социально-экономической модели за счет сокращения социальных обязательств государства. Только таким образом и можно продлить существование этой модели в условиях, когда цены на сырье больше не будут расти относительно цен на потребительские товары и оборудование.

Кто бы ни пришел к власти после выборов, ему необходимо будет либо менять сложившуюся модель, либо консервировать ее на следующий президентский срок. Учитывая, что российская элита едина в своем стремлении оставаться у кормила бесконтрольной власти, и все противоречия между тем, что условно можно назвать партией Медведева-Чубайса-ИНСОРа и партией Путина-Кудрина-ВШЭ, сводятся, на самом деле, к фразеологии (первые часто употребляют слово «демократия», вторые – словосочетание «социальное государство»), можно предположить, что будет предпринята попытка консервации модели.

Таким образом, в скором будущем после выборов для России вырисовываются три возможных сценария, которые сами по себе находятся в прямой зависимости от тех решений, которые будут приниматься в ведущих финансовых центрах мира.

Сценарий №1: глобальная стагфляция.

Этот сценарий реализуется, если американские денежные власти после окончания второй программы эмиссионного стимулирования экономики, известной как QE2, запустят следующую - QE3. Доллар в этом сценарии предсказуемо будет падать по отношению к корзине валют других развитых стран, к промышленному сырью, и в особенности, к драгметаллам. Валовая экспортная выручка России в этом сценарии вырастет в номинальном выражении, под нее для бюджета напечатают рубли, которые частью пустят на увеличение социальных обязательств, частью – разворуют. После чего эта эмиссия просочится в пузыри недвижимости и в конечный спрос, который простимулирует рост сферы услуг как по номиналу, так и как долю в ВВП.

Рубль при этом будет медленно укрепляться. При том, что рублевый кредит будет стагнировать, кредитоваться будет выгоднее в падающем долларе по низким ставкам. Будут сохраняться довольно высокие темпы инфляции - выше, чем рост промышленности. Также будет приток спекулятивного капитала и надувание нового пузыря российских сырьевых активов.

Таким образом, в этом сценарии мы вернемся во времена «энергетической сверхдержавы» 2006-2008, и в двухукладную экономику, где сырьевой сектор растет на падающем долларе, а вся прочая промышленность находится в условиях стагфляции, т.е. растет по номиналу. При этом инфляция будет обесценивать этот рост более чем на 100%, – за исключением тех случаев, когда этот рост будет стимулироваться государственными субсидиями.

Не исключено, что на уровне глобальной политики этот сценарий будет сопровождаться «переформатированием» т.н. Большого Ближнего Востока, и Россия вместе со своим окружением окажется зоной относительной политической стабильности. Это будет дополнительным позитивным фактором для притока спекулятивного капитала на российский рынок, и прямых инвестиций в сырьевой и в банковский сектора. Доля иностранного капитала в этих секторах вырастет.

Эта очередная «малина» рано или поздно, разумеется, закончится. Какова будет покупательная способность доллара после всех экспериментов монетарных властей США, если они продолжаться дальше, сказать трудно - но с большой долей уверенности можно утверждать, что относительная цена нефти на выходе из кризиса будет не выше 30 предкризисных долларов (2007г). Конец «малины» снова вернет российскую социально-экономическую систему в условия 2009-го года и поставит ее перед необходимостью изменений - только технологическая отсталость будет больше, демографическая ситуация хуже, а качество трудовых ресурсов ниже, чем сегодня. Однако до этого момента страна может пожить также, как она живет сегодня и жила до второй половины 2008-го года.

Сценарий №2: вторая волна.

Этот сценарий реализуется, если американские денежные власти после окончания второй программы эмиссионного стимулирования экономики более не станут поддерживать американский спрос эмиссией, ужесточат денежную политику и займутся сокращением дефицита федерального бюджета. В этом случае вся периферия глобальной экономики столкнется с масштабной репатриацией иностранного капитала, сырьевые цены рухнут, в периферийных странах ЕС обострятся долговые проблемы, и упадет спрос.

В этом сценарии Россия пострадает вдвойне: от оттока капитала, который примет характер панического бегства, и от падения спроса на свой экспорт. Соответственно, валютной выручки не только перестанет хватать для поддержания стабильности курса рубля в рамках существующей социально-экономической модели, ее перестанет хватать даже для поддержания стабильности денежного обращения и денежной базы в достаточном объеме. В этой ситуации либо Правительство и Банк России должны будут в условиях крайне неблагоприятной внешней конъюнктуры проводить перестройку существующей социально-экономической модели, которую сегодня можно было бы выполнить достаточно гладко, либо смириться с тем, что инфляция некоторое время станет очень высокой, а благосостояние граждан по итогам обвала, возможно, уменьшится в разы.

Что из себя будет представлять Россия на входе из такой передряги, если она случится, сказать трудно. В зависимости от действий Правительства, она может выйти как страна, с более или менее здоровой экономикой, денежная система которой опирается в достаточной степени на внутренний спрос, страна, в которой выгодно производить, и созданы приемлемые условия для привлечения прямых инвестиций или же Россия станет большим евразийским аналогом Зимбабве.

Сценарий №3: медленное сжатие.

Этот сценарий реализуется, если американские денежные власти после окончания второй программы эмиссионного стимулирования экономики не станут далее поддерживать американский спрос путем дальнейшего наращивания денежной базы и предпринимать серьезные шаги для уменьшения бюджетного дефицита, а монетарная политика останется мягкой. Денежная база в США перестанет расти, соответственно, исчезнут предпосылки для дальнейшего надувания цен на сырье и драгметаллы. В ситуации, когда рынок недвижимости США еще некоторое время будет оставаться проблемным, американский банковский кредит восстанавливаться не будет, несмотря на низкие ставки, либо будет, но очень вяло.

Этот сценарий представляется сейчас наиболее вероятным, и он будет сопровождаться длительной и достаточно плавной коррекцией сырьевых цен, что допускает консервацию существующей российской социально-экономической модели в надежде переждать плохую конъюнктуру. Такая консервация будет сопровождаться:

1. Сохранением рентабельности сырьевого сектора на привлекательном уровне, благодаря умеренному падению валютного курса рубля.

2. Падением внутреннего спроса в реальном выражении, связанным с прямым и косвенным сокращением социальных расходов бюджета.

3. Косметическими попытками диверсифицировать экспорт путем создания локальных зон для привлечения прямых иностранных инвестиций, типа индустриальных парков с особым налоговым и правовым режимом. В тех случаях, когда такая диверсификация будет успешной, она послужит оправданием модернизационной риторике, которая, вероятно, сохранится и на следующий президентский срок.

Натолкнется ли эта попытка консервации на внешние обстоятельства непреодолимой силы в форме ускорения спада мировых рынков, или она окажется успешной в течение всего следующего президентского срока – покажет время. А успешность лишь отложит существующие проблемы на будущее, обострив их.

Подытоживая все три сценария, становится ясно, что при сложившейся в России социально-экономической модели совершенно неважно, кто именно станет президентом РФ в следующем году. Его курс будет на 90% зависеть от конъюнктуры на глобальном рынке, выражая интересы крупного российского сырьевого бизнеса и наиболее сильных бюрократических групп, распределяющих бюджет. Чтобы изменить сложившееся положение вещей, нужен лидер, который не побоится признать не просто исчерпанность существующей социально-экономической модели, – это уже сделал, к своей чести, Президент Медведев. Нужен лидер, способный публично, открыто и честно указать на конкретные механизмы ее реализации и консервации, которые надо менять; на конкретных ее бенефициаров, в чьих интересах эта модель функционировала много лет; способный опереться в своей внутренней политике на широкие слои общества, а не на узкие элитные и корпоративные группы. Лидер, с одной стороны, внесистемный, с другой стороны, достаточно тонко чувствующий и понимающий сложившуюся социально-экономическую систему, чтобы быть способным начать реформировать ее, не провоцируя сильных социальных и внутриполитических потрясений. Такого лидера среди наиболее известных сегодня в России политических фигур не наблюдается, как и не наблюдается мотивации в российском обществе выдвинуть подобную фигуру. Поэтому, пока внешняя конъюнктура позволяет, внутренняя российская внутренняя политика и соответствующий ей экономический курс останутся неизменными.

[1] Фиатные деньги (от лат. fiat — декрет, указание, «да будет так») — деньги, законные платёжные средства, номинальная стоимость которых устанавливается, обеспечивается и гарантируется государством посредством его авторитета и власти;
[2] Этатизм (государственничество) (от фр. État — государство) — мировоззрение и идеология, абсолютизирующие роль государства в обществе и пропагандирующая максимальное подчинение интересов личностей и групп интересам государства;
[3] По оценкам ЦБ, в первом квартале 2011 года отток капитала из России составил 21,3 млрд. долларов. Еще 7,8 млрд. «убежали», по предварительным оценкам, из страны в апреле. И это при ценах на нефть выше 100 долларов за баррель!

Мы начинаем цикл статей, посвященных ключевым российским государственным институтам и правительственным структурам, чья деятельность, в теории, должна способствовать долгосрочному экономическому росту страны и процессу эффективной модернизации, но на практике приводит к противоположным результатам: усилению сырьевой зависимости и угнетению высокотехнологичных обрабатывающих отраслей.

И первую нашу заметку мы хотели бы посвятить Центральному банку Российской Федерации. Ведь влияние именно этой организации на экономику в последние годы многократно возросло. Более того, с конца 2008 года (начала острой фазы экономического кризиса) монетарные власти как в развитых, так и в развивающихся странах стали ключевыми «борцами» с последствиями рецессии. Справедливости ради стоит отметить, что «новоиспеченные борцы», в лице западных Центробанков, во многом и явились виновниками разгоревшегося кризиса.

Но речь сегодня не об этом. Итак, неотъемлемой и одной из важнейших составных частей общей макроэкономической политики государства является денежно-кредитная политика (ДКП), направленная на достижение ценовой стабильности в стране, рост реального объема производства и полную занятость населения. В большинстве государств мира цели ДКП воплощает в жизнь Центральный Банк. При этом в законодательстве стран прописывается независимость ЦБ от государства (органов исполнительной власти), что позволяет Центробанку более эффективно исполнять свои функции. К сожалению, в реальности независимость ЦБ от правительства весьма условна, и зачастую Центральные Банки проводят свою политику в интересах действующего руководства страны и околоправительственных корпоративных элит. Последнее утверждение, к несчастью, весьма справедливо для России, где ДКП осуществляет Центральный Банк РФ (ЦБР). На протяжении всего времени существования современного Банка России во главу угла в ходе реализации денежно-кредитной политики страны ставился (и продолжает ставиться) валютный курс. Именно управление обменным курсом ЦБР считает приоритетной задачей, в то время как остальные цели (контроль инфляции и стимулирование экономического роста) отодвинуты на второй план. В международной практике подобная пассивная ДКП, сконцентрированная вокруг валютного курса, но не предполагающая активного управления процентными ставками и самостоятельного регулирования объема денег в экономике, получила название «сurrency board» (CB). По сути, «CB» можно трактовать как «механизм стопроцентного резервирования»: денежная база (обязательства ЦБ) полностью обеспечена резервами в иностранной валюте (в нашем случае преимущественно долларами). При такой системе считается, что курс национальный валюты должен примерно равняться отношению объема денежной базы к международным резервам. Теперь взглянем на ситуацию в России - как в нашем случае ЦБ реализует пресловутый «каренси борд». Для удобства подсчетов с сайта ЦБ РФ возьмем ряд данных на 1 марта 2011 года. Итак, на начало весны объем денежной базы (в широком определении) в стране достигал 7431,1 млрд. руб., в то время как международные резервы составляли 493,835 млрд. долл.

С помощью простого математического действия (деления), мы приходим к выводу, что при классическом «CB», когда каждый рубль прироста денежной базы обеспечен соответствующим ростом валютных резервов Банка России, курс национальной валюты на сегодняшний день должен составлять около 15 руб. за доллар. Что мы имеем по факту? Официальный курс, установленный банком России на 1 марта, составлял 28,90 руб. за единицу американской валюты. Таким образом, реальный курс рубля занижен почти в два раза - для покрытия текущего объема денежной базы достаточно и половины международных резервов Банка России. Т.е. можно констатировать, что ЦБ проводит жесточайший (двукратный) каренси-борд, всеми силами занижая курс российского рубля. Вряд ли именно подобное искусственное занижение закладывалось в смысл 75 статьи Конституции РФ, гласящей, что основной функцией Центрального банка Российской Федерации является защита и обеспечение устойчивости рубля. Еще раз обратим внимание на последнюю фразу «обеспечение устойчивости рубля», а не устойчиво заниженного рубля, как трактуют в ЦБ…

Так почему же Банк России проводит подобную «антирублевую» политику, сдерживая по максимуму объективный рост национальной валюты? Чтобы найти ответ вернемся к вопросу о «независимости» Центрального Банка. К сожалению, сегодняшняя денежно-кредитная политика Банка России, как и все государственные меры, предпринимаемые со стороны правительства, направлена на поддержку, в первую очередь, крупнейших российских сырьевых корпораций, для которых валютный фактор – один из ключевых моментов при определении финансовых результатов деятельности. Получая доход в долларах и евро, и напротив, осуществляя основные расходы в рублях, добывающим компаниям крайне выгоден заниженный курс российской валюты. При этом памятуя, что именно сырьевой сектор является главным донором российского бюджета, правительство и Центробанк придумывают различные оправдания текущей монетарной политики. Но несмотря на определенные плюсы для «сырьевиков», нынешняя ДКП России просто губительна для других секторов экономики, которые могли бы стать основой процесса модернизации. Производителям, разрабатывающим высокотехнологичную продукцию с высокой долей добавленной стоимости, на сегодняшний день необходимо импортировать огромное количество различных товаров, в том числе, средств производства (станки, микросхемы, оборудование и др.) и технологий, но дешевый рубль делает покупки существенно дороже, что для недоинвестированных отраслей итак является непосильной ношей. Не стоит забывать про обычных граждан. По многим товарным группам, в том числе, продовольственного характера, мы критически зависим от импорта, в итоге заниженный курс рубля приводит к росту потребительской инфляции. Поэтому девальвация у нас способствует росту цен, а укрепление рубля не ведет к адекватному падению цен (если предыдущее ослабление отыграно монополистами, цены они уже не снижают). Из-за подобной порочной практики до недавнего времени бензин в РФ был дороже, чем в США, электроэнергия в отдельных регионах дороже, чем в Великобритании, а тарифы РЖД таковы, что несмотря на дороговизну бензина, возить товар дешевле фурами, чем вагонами.

Одним из губительных последствий режима «currency board» является отсутствие возможности регулятора (в данном случае, ЦБ) активно влиять на количество денег в экономике, поскольку объем новой эмиссии всецело зависит от поступления валюты в страну, а поступление валюты – от цен на нефть на Нью-Йоркской и Лондонской бирже. Как итог, страна, слепо проповедующая «CB», а в случае с РФ это верно «на все 200%» (валютные резервы в два раза превышают денежную базу), испытывает постоянный дефицит денег в экономике. Именно поэтому у нас кредитный мультипликатор хуже, чем в Европе в 19-м веке и хронически недомонетизированная экономика. Нашим предприятиям и банкам просто не хватает дешевых денег! А как в стране появится много дешевых денег, когда ЦБ РФ печатает их, только ориентируясь на внешний фактор - приток валюты из-за рубежа, при этом даже в подобном случае эмиссия рублей вдвое ниже прироста ЗВР?? Отношение М2/ВВП (коэффициент монетизации экономики) находится в районе 35%, при норме для развитых стран - 80% и более. Инфляция в этой ситуации берется не от избытка денежной массы, а от дороговизны кредита из-за ее недостатка (+ немонетарные факторы в виде ежегодно необъективно индексируемых тарифов + удорожание импорта на фоне слабого рубля). Высокие кредитные ставки российские предприятия закладывают в издержки, отчего и наблюдается рост цен. Те, кто может занимать за рубежом, уходят на внешние рынки, что еще больше усугубляет ситуацию с национальным кредитом. В итоге весь долг, который мог бы быть внутренним (активами национальной банковской системы), становится внешним (активами иностранной банковской системы, которая и получает свой доход).

Вот почему развитые страны отказались от подобной губительной для национальной экономики монетарной политики и перешли к свободному курсообразованию валюты. Возьмем, к примеру, США. Международные резервы Соединенных Штатов на конец февраля составляли 134,648 млрд. в пересчете на доллары (часть американских резервов номинирована в йенах и евро). Пересчитав эту сумму в евро по курсу середины февраля, получаем, что резервы ФРС не превышают €100 млрд., заметно уступая российским ЗВР (кто-то эту фразу может прочесть даже с некоторой гордостью), и это при их денежной базе около $2 трлн. Поделим одно значение на другое и получим "теоретический курс евро" (в случае, если бы ФРС следовала «currency board»): $2 000 000 млн./ €100 000 млн. = $20 за евро… абсурдные значения, не правда ли?..

Ведь доллар потому и является национальной (в полном смысле этого слова) и одновременно международной резервной валютой, что обеспечен не евро и йенами, а собственно, экономикой США. А эти небольшие валютные резервы в евро и йенах нужны для балансировки текущих потоков по экспортно-импортным операциям США с Японией и ЕС. Хорошо или плохо обеспечен доллар американской экономикой - это отдельный разговор. Американские деньги обеспечены не только экономикой США. Поскольку сам рубль обеспечен долларом, американская валюта в действительности обеспечена еще и экономикой РФ! Доллар обеспечен российским сырьевым экспортом, китайским промышленным экспортом, и много чем еще - фактически, всей мировой экономикой, для которой «американец» пока еще остается основной расчетной валютой.

Все описанное выше объясняет скрытый, по сути, смысл «каренси-борд», заключающийся в организации экономического «вампиризма». Только российская экономика в этой ситуации - "донор", импортирующий чужую денежно-кредитную политику и работающий на чужую финансовую систему. И главный проводник этой политики – Центральный банк России.

Достаточно посмотреть на наш внешний корпоративный долг, чтоб убедиться в этом самим. А ведь он мог бы быть внутренним - активами российской банковской системы, сбережениями наших граждан и пенсионной системы. Фактически, слепое следование ЦБР принципам «CB»(как мы определили ранее, монетарные власти нашей страны в этом вопросе явно перестарались, раза так в два), ведет к потере национального финансового капитала, и как следствие, потере финансового суверенитета.

При этом бессмысленно ставить таможенные барьеры на пути иностранных товаров, если настежь открыты ворота для вхождения зарубежных капиталов на финансовый рынок страны, валюта которой неконкурентоспособна. При таких условиях скупка национального производителя иностранным капиталом, т.е. переход национальной промышленности под контроль внешних сил - это лишь вопрос времени.

Неуверенность в перспективах национальной валюты или ожидание её ослабления заметно ограничивают долгосрочные вложения, среди которых и столь необходимые для модернизации страны прямые инвестиции. Слабый рубль давит и на стоимость российских активов, снижает капитализацию фондового рынка и провоцирует отечественные компании инвестировать в зарубежные проекты, привлекая ресурсы через IPO. Один из ярких примеров связан с владельцем Mail.ru Group, выделившим из личных средств более $6 млн. на развитие нескольких десятков интернет-стартапов в США. Сам Mail.ru Group недавно провел IPO за рубежом, привлек доллары и евро под российские активы (российский почтовый сервис, одноклассники и проч.) и завел вырученные деньги обратно в США (в проекты кремниевой долины). О каком финансов центре и национальном российском капитале в подобном случае может идти речь?

И во многом вина в происходящем лежит именно на политике ЦБ, которая дестимулирует формирование национального капитала и точек его роста. Венчурные инвестиции, как и любой другой вид вложений, всегда более оправданы, если курс национальной валюты (страны, в которой вложены средства) растет.

Так, возможное укрепление рубля может облегчить капитализацию активов и повысить их ликвидность. Для модернизации нужны долгосрочные прямые инвестиции, а они – низколиквидны. Но на тренде укрепления рубля проще продать актив на фондовом рынке, при этом одновременно будет наблюдаться приток спекулятивного капитала на фоне укрепления нац. валюты. Так, позволив рублю вырасти, можно одновременно привлечь и длинные кредиты, и «сдублировать» этот приток горячими деньгами на фондовом рынке, а каждый инвестор выберет ту форму вложений и тот уровень ликвидности и рисков, которые соответствует его стратегии. Т.е. пузырь, которого все так боятся, на самом деле окажется объективно подкрепленным растущими активами реального сектора.

Таким образом, обязательным условием обеспечения конкурентоспособности государства и модернизации экономики является наличие конкурентоспособной (крепкой) национальной валюты и национального финансового капитала, а также безопасность национального финансового рынка.

Несмотря на явные долгосрочные плюсы от укрепления рубля, мы осознаем, что отпусти сейчас ЦБ курс российской валюты, не предприняв при этом никаких дополнительных действий, есть высокая вероятность свалиться в экономическую пропасть. Многие отрасли нашей экономики не готовы к усилению конкуренции со стороны импортной продукции, а значит, при росте рубля может наблюдаться массовое замещение российских товаров иностранными аналогами. Несмотря на серьезность этой проблемы, она вполне разрешаема при использовании косвенных и прямых государственных мер ограничения импорта (достаточно посмотреть на опыт Европы, которой на протяжении несколько десятков лет удается относительно легко поддерживать, на первый взгляд, неконкурентоспособное сельское хозяйство региона). Скорее, к укреплению рубля больше не готов федеральный бюджет, испытывающий огромную зависимость от нефтегазовых доходов. Поэтому, безусловно, необходимо менять ситуацию комплексно, а не ограничиваться одним лишь отказом от каренси-борд.

Если будут предприняты реальные шаги по улучшению делового климата, под которыми стоит понимать, в первую очередь, снижение локальных инвестиционных рисков, то укрепление рубля не является столь негативным моментом.

Да, некоторые производства при укреплении национальной валюты будут терять конкурентоспособность и умирать, но это даст приток кадров на модернизируемые производства или в ту обслуживающую потребление инфраструктуру, которая будет расти по мере роста покупательной способности зарплат. А единственной возможностью для дальнейшего роста модернизируемых производств в реальном выражении (в ситуации кадрового голода) является внедрение самых передовых технологий, повышающих производительность труда или создание собственных, лучших, чем мировые аналоги. Т.е это инвестиции в НИОКР. И закупка самых передовых технологий и создание передовых разработок требует валюты, но в случае укрепления рубля суммы требуются меньшие.

Стоит напомнить, что IТ-бум в США, завершивший формирование информационного технологического уклада к середине 90-х, был стимулирован политикой сильного доллара и низких налогов, а снижение налогов – это фактор улучшения делового климата. Этот американский опыт можно обобщить: стимулирование повышения производительности труда и модернизация всей экономики (достижениями ИТ-индустрии) были достигнуты политикой сильной валюты при улучшении делового климата. Да, сильный доллар многое «убил» в США – значительные производственные мощности оказались выведены в ЮВА, в Мексику и даже в Восточную Европу, но эта политика позволила экономике сохранить лидерство в инновациях и инвестициях. И как показывает нынешний кризис, который еще далеко не закончен, США держатся в нем пока что лучше многих.

Все приведенные выше рассуждения, разумеется, не работают, если остановиться только на одной мере – независимой ДКП. Именно поэтому стоит настаивать на комплексном подходе к экономическому развитию и модернизации экономики. В частности, пересмотреть «порочную» тарифную стратегию, переориентировать фискальную политику, разработать механизмы поддержки сельского хозяйства и многое другое, но все это вопросы отдельных статей.

Ну, а в заключение хотелось еще раз подчеркнуть, что никакая модернизация невозможна, пока российский ЦБ через политику «currency board» действует в интересах сырьевых монополий, занижая курс рубля. Ведь модернизация – это всегда движение снизу, от малого и среднего бизнеса, для которого крепкая валюта, удешевляющая импорт и заимствования - жизненная необходимость. Можно было бы понять и оправдать заниженный курс рубля, если бы политика ЦБ работала в интересах тысячи мелких и средних компаний, как это происходит в Китае, но ведь в России главными бенефициарами дешевого рубля становятся сырьевые монополии в ущерб всем остальным секторам. В тоже время в добывающих отраслях нашей страны работает лишь около 5% населения России!

Для справки: по итогам 2010 года чистая прибыль «Газпрома» составила, примерно, $12 млрд., «Роснефти» - $6 млрд., «Лукойла» - $9 млрд., в «Норильском Никеле» ожидают более $5 млрд… Спрашивается, работают ли эти деньги, полученные в том числе благодаря «антирублевой» политике ЦБ РФ в интересах модернизации российской экономики?

На наш взгляд, до тех пор, пока Банк России своими действиями препятствует развитию субъектов модернизации, коими должны быть предприятия именно малого и среднего бизнеса, о качественном структурном изменении экономики в России можно временно забыть.

В данной работе анализируются важнейшие просчеты макроэкономической политики последних двух десятилетий – снижение государственных расходов в % к ВВП, завышение валютного курса («голландская болезнь») и его чрезмерные колебания, излишняя ориентированность монерарной политики на подавление инфляции и недостаточное ее использование для снижения остороты кризисов (1998, 2008 – 2009 гг), снятие контроля над движением капитала и непротиводействие росту внешнего долга компаний и банков. Такая макроэкономическая политика препятствовала росту инвестиций и модернизации. Ее скорейшее изменение – необходимое, но не достаточное условие успешной модернизации.

Новая макроэкономическая политика должна быть дополнена по возможности неселективными мерами промышленной политики: государственными инвестициями в инфраструктуру – транспортную, энергетическую, научную, коммуникационную, информационную, социальную; частно-государственными партнерствами в приоритетных отраслях, постепенным подтягиванием внутренних цен на топливо и энергию до мирового уровня (для сокращения энергоемкости) с одновременным увеличением налогообложения сырьевого сектора и снижением валютного курса.

Госрасходы, госдоходы и дефицит

В период благоприятной мирохозяйственной конъюнктуры 2000 – 2008 гг. был явно упущен шанс увеличить госрасходы на укрепление институтов и модернизацию экономики.

Как слабость госинститутов – неспособность государства предоставлять в нужном объеме общественные блага (образование, здравоохранение, правопорядок и т. д.), так и отсутствие господдержки для модернизации экономики были как раз самым слабым звеном в цепочке рыночных реформ с 1992 г. Развал 90-х был вызван в основном именно несостоятельностью государства (government failure), а не несостоятельностью рынка (market failure).

Рис. 6.1. ВВП в 2008 г. в % к уровню 1989 г.
Источник: Transition Report, 2008. EBRD, London, 2008, p.

Казалось, высокие цены на нефть и газ в нынешнем десятилетии позволят исправить положение, но этого не произошло. Госрасходы в % к ВВП почти не возросли, так как государство предпочитало снижать налоги, отдавая растущие нефтегазовые доходы частному сектору и потребителям. В конце концов, они ушли в личное потребление и в прирост валютных резервов, а не на инвестиции и не на предоставление нужных общественных благ.

Рис. 6.2. Инвестиции, потребление домашних хозяйств и государственные закупки товаров и услуг (государственное потребление) в постоянных ценах
Источник: Госкомстат

В целом ВВП упал с 1989 г. по 1998 г. на 45%, а затем восстановился до прежнего уровня только к 2008 г., как раз накануне нового кризиса (рис. 6.1). Однако если личное потребление достигло уровня 1991 г. уже в начале 2000 – 2001 гг. [1], а к 2008 г. более чем в 2 раза превысило этот уровень, то государственное потребление, напротив, только-только в 2008 г. достигло уровня 1991 г. Валовые же инвестиции, после падения без малого в 10 раз в 1991 – 1998 гг., к 2008 г. едва достигли 50% от уровня 1991 г. (рис. 6.2).

Динамика инвестиций в основной капитал (исключая инвестиции в прирост запасов) была несколько более благоприятной, так как прирост незавершенного строительства в 90-е годы сократился: они снизились до 25% от уровня 1991 г. к 1998 г., а к 2008 г. возросли до 80% от этого уровня (рис. 6.3).

Однако в значительной степени такая динамика определялась ростом инвестиций в жилой фонд (рис. 6.4): к 2008 г. объем жилищного строительства превысил уровень 1991 г. (и почти достиг 90% предкризисного максимума 1989 г.).

Рис. 6.3. Реальные инвестиции в основной капитал и в прирост запасов, 1991 г. = 100%
Источник: Госкомстат

Рис. 6.4. Ввод в действие жилых домов, тысячи кв. м общей площади
Источник: Госкомстат.

Это означает, что инвестиции в основной капитал, исключая жилье, в 2008 г. все еще были примерно вдвое меньше предкризисного максимума 1989 г. В 2009 г. инвестиции вновь упали. Надо ли говорить, что без инвестиций структурной модернизации не бывает? В итоге вместо структурной модернизации мы получили деиндустриализацию и примитивизацию экономики. Доля расходов на НИОКР в ВВП снизилась с 3,5% в СССР в конце 80-х годов прошлого века до 1,3% в России сегодня (в Китае – 1,3%, в США, Ю. Корее, Японии, больших европейских странах – 2 – 3%, в Финляндии – 4%, в Израиле – 5%). Доля главных сырьевых товаров (топливо, металлы) в общем объеме промышленной продукции повысилась с 25% до более 50% к середине 90-х годов и остается с тех пор на этом высоком уровне. (Отчасти это стало результатом ценовых сдвигов – более быстрого роста цен на сырье, но только отчасти, так как динамика производства в сырьевых отраслях тоже была лучше). Доля сырья (топливо и энергия, минеральные продукты, металлы, алмазы) в экспорте повысилась с 52% в 1990 г. в СССР до 67% в 1995 г. и до 81% в 2007 г. в России, тогда как доля машиностроительной продукции (в основном вооружений) в экспорте снизилась с 18% в 1990 г. в СССР до 10% в 1995 г. и до менее 6% в 2007 г. в России.

Между тем у правительства были возможности поддержать инвестиции и структурную перестройку. Во-первых, можно было увеличить государственные инвестиции, прямо финансируемые из бюджета (на инфраструктуру, образование, здравоохранение и т. д.), стимулировать частные инвестиции через партнерские проекты с частным сектором, с помощью налоговых скидок для предприятий, осуществляющих инвестиции, и дешевых кредитов Банка Развития. Во-вторых, можно было существенно улучшить инвестиционный климат через выделение дополнительных бюджетных средств на подготовку и переподготовку рабочей силы, укрепление правопорядка, борьбу с коррупцией и теневой экономикой.

Скажем, уровень тяжких преступлений, в частности убийств, у нас остается одним из самых высоких в мире (20 в расчете на 100 000 жителей против 1 – 4 в Западной и Восточной Европе, в Японии, Китае, Индии, и странах Ближнего Востока); доля теневой экономики – порядка 50% против 10 – 15 % в советское время, что, естественно, не способствует инвестиционной привлекательности. Проекты создания маленького, но эффективного государственного аппарата, который бы тратил мало средств, но поддерживал бы образцовый правопорядок за счет высокой эффективности правоохранительных органов, вот уже 20 лет остаются проектами. Если мы не можем поднять эффективность госорганов, то надо брать числом, а не умением, надо тратить на укрепление законности и правопорядка больше денег. Так что, до тех пор пока уровень правонарушений столь высок, дискуссии о размерах госрасходов являются преждевременными.

То же можно сказать о расходах государства на инфраструктуру, образование и здравоохранение – эти сферы в последние 20 лет тоже испытывали недостаток финансирования, из-за чего деградировали.

В последние годы, к сожалению, уровень госрасходов не возрастал – отчасти из-за снижения налогов, компенсирующего эффект от увеличения налоговых поступлений от дорожавших энергоносителей и растущей экономики, отчасти – из-за сознательной политики правительства ограничения госрасходов, поддержания профицита бюджета и выкупа госдолга. Данные Минфина отличаются от данных ЕБРР (первые, похоже, включают внебюджетные фонды только с 2005 г.), но тенденции довольно очевидны, независимо от источника данных – после краха государственных расходов в начале 90-х они так и не восстановились, даже в период хорошей конъюнктуры 2000 – 2008 гг. (рис. 6.5).

Источник: EBRD Tansition Reports за разные годы

Рис. 6.5. Доходы, расходы и дефицит бюджета в % к ВВП
Источник: Минфин

В этом – крупнейший просчет макроэкономической политики последних двух десятилетий. Наши проблемы, в том числе и примитивизация экономики, порождены не столько провалами рынка (market failure), сколько провалами государства (government failure) – неспособностью правительства на всех уровнях предоставить общественные блага, которые всегда и везде предоставляются государством.

Валютный курс

По словам Р. Манделла, валютный курс – самая важная из всех цен в открытой экономике. Он слишком важен, в том числе и для структурной модернизации, чтобы полностью оставить его на откуп рынку. Уровень валютного курса. В последние годы появились работы (Rodrik, 2008; Polterovich, Popov, 2004), доказывающие, что неравновесный валютный курс на определенных стадиях развития может стимулировать экономический рост.

«Политика валютного курса, – отмечается в обзоре «Макроэкономическая политика», подготовленном ООН в рамках проекта «Национальные стратегии развития» (UN DESA, 2007, с. 15), … – может оказаться стратегическим маневром занижения валютного курса в течение определенного времени для продвижения на мировые рынки разнообразных товаров обрабатывающей промышленности. Несколько азиатских стран использовали такую курсовую стратегию для стимулирования экспорта изделий высокой степени обработки. Схожим образом чилийский бум 90-х годов был подготовлен ослаблением национальной валюты в конце 80-х – начале 90-х годов. Стимулирующий конкурентоспособность валютный курс рассматривается сегодня как существенный компонент динамического роста производства и занятости в развивающихся странах. Он позволяет отечественным фирмам получить выигрыш от быстрого роста международной торговли и привлекает иностранные фирмы, ищущие по всему миру лучшие места для размещения производства. …(Такой валютный курс – В.П.) дает позитивные побочные эффекты для национального технологического развития, позволяет обучаться самым передовым технологиям и лучшим глобальным стандартам маркетинга. Более того, конкурентный валютный курс означает, что побочные эффекты экспортного производства на другие сектора национальной экономики возрастают, так как экспортерам становится выгодно покупать материалы и комплектующие на отечественном рынке. В мире со снижающимися торговыми барьерами отечественные сектора, конкурирующие с импортом, рассматривают конкурентный валютный курс в качестве основного (и, видимо, единственного) средства протекционистской защиты».

С теоретической точки зрения, стимулирующее развитие может оказывать как завышенный курс валюты, так и заниженный – все дело в том, на каком этапе развития находится страна и каково соотношение экспортной и импортной экстерналии (Polterovich, Popov, 2004). На этапе начальной индустриализации в отсталой стране, не имеющей собственного машиностроения, целесообразно, видимо, завышать курс, чтобы облегчить импорт машин и оборудования даже ценой расширения экспорта ресурсов. Однако по мере становления отечественных обрабатывающих отраслей надо переходить к занижению курса, чтобы обеспечить защиту национальных производителей и стимулы к экспорту в отраслях, созданных (модернизированных) на предыдущем этапе импортзамещения путем импорта оборудования. Не случайно почти все быстрорастущие экономики (Япония, Корея, Китай, Гонконг, Сингапур, Ботсвана) в период бурного экспортноориентированного роста имели сильно заниженный валютный курс и быстро накапливали валютные резервы.

Россия импортирует в основном потребительские товары, а не оборудование, так что от ревальвации выиграют главным образом потребители, а не производители. Напротив, девальвация предоставила бы выигрыш всем отраслям, производящим торгуемые товары (tradables), защитив их от конкуренции дешевого импорта, как это было в 1999 г., после девальвации 1998 г. Конечно, от девальвации выиграли бы и экспортеры нефти и газа (которые и так не бедны), но здесь, к счастью, существует отлаженный механизм экспортных пошлин, позволяющий государству изымать у нефтеэкспортеров прибыли, которые оно считает излишними.

Кроме того, для стран, богатых ресурсами, существует опасность голландской болезни, проявляющейся в том числе и в завышении курса валюты, так что в этих странах центральным банкам надо прилагать специальные усилия даже просто для того, чтобы удержать курс от завышения.

Курс рубля был сильно завышен даже и при высоких ценах на нефть и газ, которые держались до августа 2008 года. Многим экспертам тогда было ясно, что экономика тяжело больна «голландской болезнью», что такой завышенный курс невозможно поддерживать, даже если цены на энергоносители просто перестанут расти, не говоря уже об их падении. Ведь номинальный курс с конца 1998 года хоть и колебался, но в итоге изменился незначительно, тогда как наши цены в 1999 – 2008 гг. росли ежегодно в среднем почти на 16% и выросли к концу 2008 г. более чем в 4 раза, а цены в США и зоне евро – на 2 – 3% ежегодно. Так что реальный курс рубля, то есть отношение наших цен, переведенных в доллары и евро по официальному курсу, к американским и европейским ценам повысилось почти в три раза (рис. 6.6).

Рис. 6.6. Валютные резервы (млрд долл., правая логарифмическая шкала) и реальный эффективный валютный курс (декабрь 1995г. = 100%, левая шкала)
Источник: ЦБР

При таких соотношениях, конечно, отечественные изделия потеряли конкурентоспособность, и резко расширился импорт. Стоимостной объем экспорта (за счет высоких и повышающихся цен на энергоносители) рос очень быстро, быстрее импорта, но вот рост физического объема экспорта сильно отставал от роста импорта, который увеличился за 1999 – 2008 гг. более чем в 5 раз! (рис. 6.7).

Даже если бы цены на нефть и газ сохранялись на очень высоком уровне, но просто перестали бы расти (не могут же они расти вечно), курс рубля в долгосрочной перспективе удержать было бы невозможно: наша инфляция, нравится нам это или нет, выше, чем на Западе, и поэтому просто для поддержания конкурентоспособности наших товаров нам надо постоянно девальвировать рубль – в среднем именно на столько, на сколько наша инфляция выше западной. А если этого не делать, то лыжи рано или поздно разъезжаются – торговый баланс, а за ним и баланс движения капитала оказываются дефицитными, и после более или менее быстрого исчерпания валютных резервов все равно приходится девальвировать рубль.

Рис. 6.7. Объемы экспорта и импорта товаров и услуг в реальном выражении, 1995=100%
Источник: Госкомстат

А уж при падении цен на главные статьи нашего экспорта – нефть и газ, и массированном оттоке капитала девальвация, понятно, должна наступить еще быстрее. В ходе кризиса 2008 – 2009 гг. за семь месяцев – с начала августа 2008 г. по начало марта 2009 г. – резервы сократились более чем на треть, с 598 до 376 млрд долл., но затем стабилизировались на уровне 400 млрд долл. (август 2009 г.) – рис. 6.8.

Вопрос об оптимальной величине валютных резервов (в том числе и в Стабилизационном фонде) не имеет однозначного ответа, так как неизвестны будущие цены на нефть и газ (на сколько хватит валютных резервов, чтобы удержать потребление и инвестиции от падения при снижении цен на энергоносители на x процентов в течении y лет). Однако независимо от ответа на вопрос об оптимальной величине резервов, ясно, что реальный курс рубля в 1999 – 2008 гг. чем дальше, тем больше завышался. Накапливая резервы в последние 10 лет, ЦБР препятствовал такому завышению, однако недостаточно.

Рис. 6.8. Валютные резервы в 2008 – 2009 гг., млрд долларов
Источник: ЦБР

Надо, однако, отделить вопрос о накоплении резервов от вопроса об уровне курса. Накопление резервов (создающее дополнительный спрос на валюту и таким образом понижающее курс рубля) – не единственный способ добиться занижения валютного курса. Этого можно добиться также и через целевое стимулирование импорта, скажем, машин и оборудования для структурной перестройки – это фактически и есть промышленная политика, нацеленная на модернизацию. Колебания реального курса [2]. У нас эти колебания огромны, что дезориентирует хозяйственных агентов. Реальный курс – это соотношение внутренних цен и мировых, или, проще, если речь о реальном курсе национальной валюты к доллару, это соотношение внутренних цен в стране, пересчитанных в доллары по номинальному курсу, к американским ценам.

Какую политику должна проводить страна, которая экспортирует в основном сырье, скажем нефть и газ, мировые цены на которые подвержены сильным колебаниям – сегодня высокие, завтра низкие, послезавтра снова высокие? Таких стран много, и они накопили коекакой опыт хорошей и плохой макроэкономической политики. Экономисты обычно говорят о том, как, при какой политике, экономике будет легче пережить внешние шоки. Вариантов такой политики, грубо говоря, четыре.

Первый и самый лучший вариант, с точки зрения поддержания стабильных и высоких темпов роста ВВП и потребления: сохраняя неизменными реальный валютный курс, валютные резервы и монетарную политику, сальдировать платежный баланс с помощью притока/ оттока капитала. Скажем, если цены на нефть упали и образовался дефицит торгового и платежного баланса, надо занять деньги за границей, чтобы пережить трудные времена. Когда нефтяные цены снова повысятся, долги можно будет выплатить. Деньги может занимать и бизнес, и государство. Скажем, нефтяные компании при снижении мировых цен на нефть могли бы занять деньги на мировом рынке капитала, так чтобы не сворачивать производство и не снижать зарплату рабочих, то есть потребление.

Проблема с этим вариантом в том, что занять деньги не всегда можно, особенно когда цены на основной экспортный товар страны/ фирмы падают. Больше того, на практике дело обстоит как раз таким образом, что кредитный рейтинг страны прямо связан с условиями торговли: для стран-нефтеэкспортеров чем выше цены на нефть, тем лучше кредитный рейтинг.

Второй вариант – накапливать валютные резервы (скажем, за счет налогов на прибыль сырьевых экспортеров) при благоприятной конъюнктуре на мировом рынке и тратить их, когда наступает «черный день» и цены на нефть падают, сохраняя темпы роста денежной массы неизменными (то есть стерилизуя изменения денежной массы, проистекающие из-за колебаний резервов). Вариант тоже неплохой – с его помощью можно поддерживать стабильность производства и потребления, хотя для этого и надо сначала самим накопить валютные резервы за счет ограничения потребления – так, как делала Россия последние 10 лет, в 1999 – 2008 гг. Первый вариант, конечно, предпочтительнее – там затраты определяются только процентными платежами, тогда как во втором случае нужны как первоначальные затраты на накопление резервов, так и отказ от высоких процентных платежей на эти накопления (ведь валютные резервы размещаются в самых надежных и потому низкодоходных инструментах). Однако второй вариант реальнее, чем первый – в нашем несовершенном мире, где частный капитал не идет в страны с ухудшающимися условиями торговли, а уходит из этих стран, а международные финансовые институты по своей маломощности не способны компенсировать образующиеся финансовые разрывы, приходится полагаться на собственные валютные резервы.

Третий вариант – не привлекать капитал и не тратить резервы, когда наступает тот самый «черный день», а позволять колебаниям валютного курса уравновешивать платежный баланс. Этот вариант еше более дорогостоящий, он предполагает изменения в реальном секторе экономики и в потреблении. Скажем, упали цены на нефть, образовалась дыра в торговом и платежном балансе, повысился спрос на иностранную валюту, она вздорожала по отношению к национальной (то есть произошла девальвация национальной валюты), экспорт повысился, импорт снизился, и платежный баланс снова в равновесии.

Чтобы такой механизм «переваривания» внешнего шока сработал, девальвация должна быть реальной, то есть должна привести к снижению реального курса национальной валюты. Реальный курс – это соотношение внутренних цен и мировых, или, проще, если речь о реальном курсе национальной валюты к доллару, – это соотношение внутренних цен в стране, пересчитанных в доллары по номинальному курсу, к американским ценам. Если нефть на мировом рынке подешевела, а страна-экспортер нефти в ответ осуществила реальную девальвацию, то это фактически значит, что все торгуемые товары в стране подорожали по отношению к неторгуемым товарам и к зарплате. Так, как было у нас после августа 1998 года.

Далее происходит структурная перестройка – сокращение потребления и перемещение труда и капитала из отраслей, производящих неторгуемые товары, в отрасли, производящие торгуемые. Эта структурная перестройка сопряжена со снижением общего потребления и, возможно, с падением производства и ростом безработицы, по крайней мере, в некоторых отраслях, в общем, обходится стране очень дорого. Но главное даже в другом – надо ли проводить такую структурную перестройку всякий раз, когда изменяются нефтяные цены, или же следует руководствоваться более долгосрочными ориентирами при формировании отраслевой структуры хозяйства?

И, наконец, четвертый вариант: не поддерживать стабильные темпы роста денежной массы, а при стабильном курсе разрешать колебаниям валютных резервов отражаться на колебаниях денежной массы (отсутствие стерилизации). Скажем, цены на нефть упали, экспортные доходы снизились, валютные резервы сократились, денежная масса упала, цены на внутреннем рынке тоже, экспорт увеличился, импорт снизился, и платежный баланс снова в равновесии. Этот вариант валютного управления (как в прибалтийских странах) оказывется самым затратным с точки зрения динамики производства. Сокращение объемов производства особенно значительно, если падает денежная масса, а не номинальный курс. В дополнение к структурной перестройке здесь происходит еще и общее снижение совокупного спроса и производства.

События 1998 г. и 2008 г. развивались именно по этому, самому неблагоприятному сценарию. Снижение денежной массы произошло у нас и в 1997 – 1998 гг., в преддверии кризиса 1998 г., и во время последнего кризиса 2008 – 2009 гг. (рис. 6.9).

Рис. 6.9. Денежная масса в обращении в преддверии и во время кризисов 1998 года и 2009 года, млрд руб.
Источник: ЦБР

В 1998 году, из-за монетарных рестрикций и завышенного курса, началось сокращение производства, что называется «на ровном месте» – без мирового кризиса и без падения цен на нефть. Фактически кризис был сфабрикован ужесточением монетарной политики во имя спасения рубля при оттоке капитала. И тогда рубль поддержать все равно не удалось, даже ценой сокращения промышленного производства на 15% с декабря 1997 года по сентябрь 1998 года (рис. 6.10).

Рис. 6.10. Месячный индекс промышленного производства с сезонной корректировкой. 1995 г. = 100 %
Источник: Госкомстат

Поддержание курса рубля любой ценой, даже за счет подавления производства, похоже, было главной задачей ЦБ и правительства и в 1998 году, и в 2008 году. Несмотря на то что экономика уже вошла в кризис с конца 1997 г. и с середины 2008 г. соответственно, монетарная политика ужесточалась, чтобы сдержать отток капитала и поддержать курс рубля, темпы роста денежной массы не просто замедлились, но и стали отрицательными (рис. 6.9), а процентные ставки по этой причине возросли. Собственно говоря, именно из-за ограничения роста денежной массы и повышения процентных ставок экономика и вошла в кризис с июля 2008 года. Производители оказались между молотом и наковальней: с одной стороны, задавленные конкуренцией иностранных товаров из-за завышенного курса рубля, с другой – прижатые монетарными рестрикциями и ростом процентных ставок. Во второй половине 2008 года Россия была одной из немногих стран в мире, где денежная масса сокращалась, а процентные ставки росли.

Поддержание курса национальной валюты оказалось более важным, чем поддержание производства. Между тем ФРС США, например, столкнувшись с перспективой сокращения денежной массы во второй половине 2008 г., не остановились перед увеличением денежной базы (денежная наличность + резервы комбанков) почти в 2 раза менее чем за 6 месяцев (с 843 млрд долл. в августе до 1651 млрд долл. в декабре).

События 1999 и 2008 – 2009 гг. похожи на кризис в Аргентине в 1999-2002 гг. Там тоже поддерживали валютный курс (1 пессо = 1 доллару) в рамках валютного управления, там тоже был отток капитала, что снизило резервы и денежную массу и должно было привести к снижению цен, так чтобы экспорт возрос, импорт снизился и платежный баланс снова исправился. Там тоже ждали, пока сработает этот автоматический механизм (отток капитала → сокращение резервов → сокращение денежной массы → повышение процентных ставок и снижение внутренних цен → улучшение торгового баланса и приток капитала). Ждали 3 года, стиснув зубы, пережили сокращение производства аж на 20% (рис. 6.11).

Не дождались, механизм так и не сработал: инфляция упала до нуля (рис. 6.12), но этого было недостаточно, чтобы восстановить конкурентоспособность аргентинских товаров; процентные ставки выросли, но недостаточно, чтобы остановить отток капитала. Можно было ждать и дальше, но сокращение денежной массы привело не только к снижению цен, но и к 20-процентному падению производства – ждать, пока цены упадут на достаточную для выравнивания платежного баланса величину при продолжающемся падении выпуска, уже не было возможности, так что правительство рухнуло вместе с валютным управлением.

Рис. 6.11. Аргентина – темпы роста ВВП (левая шкала, %) и реальный валютный курс песо – отношение национальных цен к американским (%, правая шкала)
Источник: World Development Indicators

Рис. 6.12. Аргентина – темпы инфляции, %.
Источник: World Development Indicators.

Кстати сказать, в отличие от России и Аргентины, где падение производства (до сентября 1998 года в России и до начала 2002 года в Аргентине) в основном предшествовало девальвации, в Восточной Азии падение производства произошло уже после девальваций национальных валют (рис. 6.13), и это как раз подтверждает правильность сказанного. Ведь диагноз российского и аргентинского кризиса – завышенный валютный курс, симптом – снижение темпов роста экспорта и производства при росте импорта и ухудшении торгового баланса, рецепт лечения – девальвация, после которой начинается рост производства. А диагноз азиатских кризисов 1997 года – непомерное расширение частной задолженности без завышения курса: пока кредиты и долги расширялись, производство росло, а крах кредитной надстройки подавил производство больше, чем его стимулировала происшедшая тогда же девальвация отнюдь не переоцененных национальных валют (Монтес, Попов, 1999; Popov, 2009).

Рис. 6.13. Темпы роста ВВП в странах ЮВА и в России во время кризисов 1997 и 1998 гг., %
Источник: World Development Indicators

Российские кризисы 1998 и 2008 – 2009 гг. похожи на то, что происходило в 2008 – 2009 гг. в Латвии, Литве, Эстонии, Болгарии и Боснии, которые практикуют режим валютного управления и поддерживают фиксированный курс валюты к евро. Латвия (формально не имеющая валютного управления, но поддерживающая фиксированный курс лата к СДР с 1994 года и к евро с 2004 года) уже испытала самое резкое сокращение производства – темпы роста ВВП упали с 11 – 12% в 2006 – 2007 гг. до -10% в четвертом квартале 2008 года. И все потому, что Латвия при дефиците баланса по текущим операциям более 20% в 2006 – 2007 гг. не захотела девальвировать национальную валюту, когда столкнулась с оттоком капитала в 2008 году. Ее резервы сократились с 6,6 млрд долл в мае 2008 года до 3,4 млрд в ноябре, а денежная масса в обращении в 2008 году упала на 10%. В Эстонии темпы роста ВВП тоже сократились с +10% в 2006 г. до -10% в четвертом квартале 2008 г.

Пол Кругман, один из лучших здравствующих экономистов и лауреат Нобелевской премии за 2008 год, в недавней статье в «Нью-Йорк таймс» сравнил Латвию с Аргентиной. «Похоже, история поторяется, – написал он, – первый раз как трагедия, второй раз как другая трагедия» (Krugman, 2008). Последствия разной реакции восточноевропейских стран на отток капитала в 1998 – 1999 гг., после восточноазиатских валютных кризисов тоже крайне показательны. Те из стран, которые девальвировали свои валюты, чтобы восстановить равновесие платежного баланса, испытали меньшее падение темпов роста, чем страны, упорно поддерживавшие завышенный курс (прибалтийские республики, Словакия). Общая причина состоит в том, что цены товаров и услуг не столь гибки, как валютный курс: утраченную конкурентоспособность легче восстанавливать снижением курса валюты, а не снижением (замедлением темпов роста) цен. Теоретически описанный выше автоматический механизм (отток капитала → сокращение резервов → сокращение денежной массы → повышение процентных ставок и снижение внутренних цен → улучшение торгового баланса и приток капитала) должен сработать, но на практике он срабатывает медленно, а побочным эффектом оказывается значительное сокрашение производства.

С точки зрения поглощения внешних шоков идеальной была бы конструкция, в которой колебания условий торговли вели бы к изменению резервов, но это изменение резервов не приводило бы к изменению денежной массы. Денежная масса должна расти стабильным темпом, который у каждой экономики свой: он складывается из темпов роста самой экономики, темпов инфляции и темпов роста монетизации – отношения денежной массы к ВВП. Поскольку же оптимальные темпы инфляции для разных экономик различны, поддерживать фиксированный номинальный курс валюты более или менее длительное время сложно. Но что можно обеспечить, так это стабильность реального курса при заданных темпах инфляции внутри страны и за рубежом – через подстройку номинального курса. Скажем, если инфляция в России 12%, а в США 3%, то для стабильности реального курса потребуется примерно 9-процентная ежегодная девальвация рубля. Стабильность реального курса, таким образом, поддерживалась бы подстройкой номинального курса к разнице в темпах инфляции в двух странах, а ухудшение/улучшение условий внешней торговли погашалось бы изменением валютных резервов при полной стерилизации, то есть при нейтрализации воздействия колебаний резервов на денежную массу. Такие инструменты стерилизации существуют (операции Центробанка на открытом рынке, то есть покупка и продажа Гособлигаций) и при контроле над движением капитала являются очень эффективными.

Так или иначе, какими бы ни были валютные резервы и стабилизационные фонды, реальный валютный курс должен быть как можно более стабильным. Отвечать на внешние шоки лучше так, чтобы реальный курс валюты оставался более или менее неизменным. Динамика номинального валютного курса. Поскольку наша инфляция выше, чем в развитых странах, для поддержания стабильного реального курса необходимо постоянно девальвировать номинальный на величину, равную разнице в темпах инфляции у нас и за рубежом.

* * *

Подытоживая, можно сказать, что правильная курсовая политика должна соблюдать несколько заповедей:

1. Реальный курс валюты должен быть не завышенным, а еще лучше – заниженным. Это позволяет избежать «голландской болезни» и стимулирует экспортно-ориентированный экономический рост.

2. При любых внешних шоках желательно поддерживать стабильность реального валютного курса. Это означает, что сальдировать неравновесия платежного баланса при внешнеторговых шоках надо с помощью займов и валютных резервов, а не с помощью курса.

3. Если мы хотим избежать резкого снижения потребления, валютные резервы (включая Стабилизационный фонд) должны быть достаточными, чтобы пережить внешние шоки (падение сырьевых цен, отток капитала).

4. Изменение валютных резервов не должно отражаться на денежной массе, которая должна расти трендовым темпом (прирост ВВП, цен и монетизации). Это значит, что ЦБ должен стараться стерилизовать любые изменения денежной массы, вызванные колебаниями резервов из-за внешних шоков.

5. Чтобы поддерживать стабильный реальный курс рубля в условиях, когда наша инфляция выше зарубежной, надо постоянно девальвировать номинальный курс (предсказуемым и постоянным темпом, равным разнице между нашей и зарубежной инфляцией).

В нынешних условиях эти заповеди означают буквально следующее: немедленная значительная девальвация рубля и поддержание реального курса на уровне 1999 года через последующее постоянное и постепенное снижение номинального курса примерно на 10 – 15% в год.

Монетарная политика

Снижение инфляции не должно быть главной задачей политики правительства (Полтерович, 2006). После августовского кризиса 1998 года бартер и неплатежи вроде бы ушли в прошлое, но при чересчур жесткой монетарной политике, при попытке додавить инфляцию до уровня менее 10% в год неплатежи, судя по опыту прошлых лет, и по росту неплатежей в 2009 г., могут вновь появиться. Сказать, что мы точно понимаем, когда эти неприятные явления возникают и когда исчезают, отважатся, видимо, немногие. Эмпирическое правило пока что таково, что попытки снизить инфляцию до уровня менее 10% в год могут вновь привести к лавине неплатежей. А дальше – невозврат кредитов и, возможно, банкротство банков. Хотелось бы ошибиться, хотелось бы верить, что сегодня наша экономика может обойтись без бартера и неплатежей даже при низких, однозначных уровнях инфляции. Однако полной уверенности в этом пока нет. При появлении первых признаков неплатежей и подавления производства надо смягчать монетарную политику, так как вред от неплатежей и падения производства больше, чем от умеренной инфляции. Это – долгосрочный ориентир для монетарной политики. Что же касается краткосрочных (антициклических) приоритетов, то здесь, как уже говорилось, надо сглаживать колебания темпов роста денежной массы, вызванные внешними шоками (изменением резервов), то есть проводить политику стерилизации.

Считается, что стерилизация нежелательных изменений денежной массы, вызванных колебаниями резервов из-за внешних шоков, это политика, обреченная на поражение при свободе движения краткосрочного капитала. Действительно, как показано в (Fanelli, 2008; Peresetsky, Popov, 2008), финансовые шоки не компенсируют торговые, но, наоборот, усиливают их, причем как для всех стран в целом, так и для России в частности. Скажем, при падении цен на экспортные товары приток капитала в страну замедляется или даже сменяется оттоком. Если в этих условиях проводить политику стерилизации, то есть не допускать снижения денежной массы и роста процентных ставок, то отток капитала может привести к истощению резервов. Напротив, когда страна сталкивается с притоком капитала и пытается ограничить разбухание денежной массы из-за роста валютных резервов, стерилизация (продажа гособлигаций) ведет к росту процента и еще большему притоку капитала – про такую политику говорят, что она подрывает саму себя (self-defeating policy).

Поэтому для проведения монетарной политики, отвечающей потребностям национальной экономики, необходим контроль над движением капитала, по крайней мере, краткосрочного. Если до азиатского кризиса 1997 г. МВФ и Всемирный банк рекомендовали странам отменить такой контроль, то затем «традиционная мудрость», похоже, изменилась. Появились исследования (Stiglitz, 2000; Griffith-Jones, Montes, Nasution, 2001; Prasad, Rogoff, Wei and Kose, 2003), показывающие, что свободное движение краткосрочного капитала не дает выигрыша в экономическом росте, но зато ведет к нестабильности экономики. Кроме того, есть множество стран (Китай – лучший пример), которые поддерживают заниженный курс валюты, имеют актив в торговле, да еще получают капитал из-за границы, так что быстро накапливают резервы, но успешно стерилизуют значительную долю прироста резервов, так что высокой инфляции там не наблюдается.

Наконец, контроль над движением капитала нужен и по другой причине – для предотвращения кризиса задолженности частного сектора.

Внешний долг

До азиатских валютных кризисов 1997 г. «традиционной мудростью» считалась так называемая доктрина Лоусона (по имени британского министра финансов). В соответствии с этой доктриной, правительство должно следить лишь за своими «собственными» показателями финансового благополучия – дефицитом госбюджета, госдолгом, денежной массой, инфляцией, резервами, но не должно беспокоиться по поводу показателей частного сектора, который регулируется самим рынком. Скажем, задолженность частного сектора не должна регулироваться правительством, так как и финансовые, и нефинансовые фирмы лучше знают, сколько можно занимать и какие выдавать кредиты (если займы и кредиты рискованные, то риски интернизируются самими фирмами, то есть они создают резервы, достаточные для покрытия убытков из-за невозврата кредитов и невозможности расплатиться с долгами). Если же фирмы не интернизируют кредитные и валютные риски, то они, в конце концов, разорятся, так что равновесие будет восстановлено.

Азиатский валютный кризис 1997 г. показал, что частные компании – и финансовые, и нефинансовые – не знают, сколько можно занимать и давать взаймы, не рискуя оказаться неплатежеспособными. Причем не отдельные компании, а большинство фирм, в том числе крупнейшие и наиболее респектабельные. И не только азиатские фирмы (которые брали в долг), но и американские и западные финансовые институты, которые давали в долг. Кризисы 1997 г. в азиатских странах произошли не из-за плохой макроэкономической политики правительства и монетарных институтов – эта политика как раз была практически безупречна (высокая норма сбережений и высокие темпы роста, низкие дефициты бюджетов и умеренный госдолг, низкая инфляций, быстрый рост экспорта, небольшие дефициты по балансу текущих операций), а из-за безответственного заимствования частного сектора, который должен был – в теории – регулировать сам себя, но на практике создал «пузырь» плохих долгов. Если до азиатского кризиса 1997 г. регулирование займов частного сектора, особенно займов за рубежом, считалось неприличным нелиберальным вмешательством в действие рыночных механизмов, то после этого кризиса меры по контролю над движением краткосрочного капитала приобрели респектабельность, а идея «двойной либерализации» (twin liberalizations) – национальной кредитно-финансовой системы и платежного баланса по капитальным операциям, напротив, утратила свою привлекательность и даже стала рассматриваться как рецепт подрыва национальной валюты.

У нас, как известно, все ограничения на движение капитала через границу были сняты 1 июля 2006 г. в соответствии с Федеральным Законом «О внесении изменений в федеральный закон «О валютном регулировании и валютном контроле». После этого начался лавинообразный рост частной валютной задолженности, прерванный только кризисом 2008 – 2009 г. (рис. 14). Общая внешняя задолженность пока что невелика – менее 500 млрд долл., или порядка трети ВВП (критическим рубежом считается 60% ВВП) – не в последнюю очередь благодаря тому, что паралельно с ростом частного долга происходила выплата государственного (рис. 6.14). Однако если бы не кризис 2008 – 2009 гг., рост внешнего долга через 2 – 3 года вполне мог превысить критический рубеж и вызвать валютный кризис, подобный азиатскому.

Рис. 6.14. Внешний долг РФ, млрд долл.
Источник: ЦБР.

Какие макроэкономические инструменты можно использовать для структурной модернизации

Макроэкономические инструменты, которые возможно использовать для структурной модернизации, делятся на две группы – селективные, то есть такие, которые предоставляются по решению чиновника, и неселективные, то есть такие, которые дают преимущества большой группе производителей автоматически, без участия чиновника. К первым относятся налоговые прямые субсидии, налоговые стимулы, кредиты Банка Развития по преференциальным ставкам, госзакупки, частно-государственные партнерства, экспортные и импортные пошлины. Ко вторым – заниженность валютного курса, заниженность цен на топливо и энергию, государственные инвестиции в отрасли инфраструктуры [3].

Считается, что при высокой коррупции лучше пользоваться неселективными мерами, осуществление которых требует минимального участия чиновников. Государственные инвестиции в инфраструктуру – транспортную, энергетическую, научную, коммуникационную, информационную, социальную – с точки зрения модернизации и стимулирования роста представляют собой практически беспроигрышный вариант. Во-первых, инфраструктура у нас явно является узким местом, в последние 20 лет из-за недоинвестирования деградировала больше, чем другие сферы, так что предельная эффективность вложений в инфраструктуру будет заведомо очень высока. А во-вторых, государственные капиталовложения, как показывают эмпирические исследования (Schmidt-Hebbel, Klaus & Serven, Luis & Solimano, Andres, 1996), не вытесняют частные, а приводят к возрастанию общего объема инвестиций. Интересно, что быстрорастущие экономики в начале 90-х годов (Восточная Азия, Маврикий, Чили) имели высокую долю как государственных, так и всех инвестиций в ВВП, хотя госрасходы по отношению к ВВП в Восточной Азии традиционно низки.

Другой важнейший инструмент промышленной политики низкой степени селективности – накопление валютных резервов (Полтерович, Попов, 2002; Polterovich, Popov, 2004; 2006 а, б). При определенных условиях он позволяет ускорить рост за счет экстерналий, стимулируя экспорт и защищая отечественных производителей.

Речь идет об экстернальном воздействии развития экспортного сектора на всю экономику, либо об эстерналиях, порождаемых развитием внутренних отраслей на стадии интенсивного заимствования технологий. Кроме того, при сильном демонстрационном эффекте, означающем экстернальное воздействие на иностранных инвесторов, приток инвестиций может идти со скоростью, превышающей накопление резервов, тем самым стимулируется рост. Но, конечно, накапливать резервы удается лишь в случае относительно эффективного управления. Занижение цен на углеводородное сырье и топливо, наряду с накоплением золотовалютных резервов, – еще один инструмент промышленной политики низкой степени селективности. Фактически он эквивалентен дотированию всего внутреннего производства, так как все предприятия потребляют энергию, хотя «ставки дотаций» различны для разных секторов. Обычно в развивающихся странах уровень внутренних цен ниже уровня цен мирового рынка. Развивающиеся страны, богатые ресурсами, и даже некоторые развитые страны (в частности, США) часто занижают цены на топливо в сравнении с общим уровнем внутренних цен.

Целесообразность такой политики совсем не очевидна. Занижение цен на углеводороды должно приводить к неэкономному их расходованию и, следовательно, к снижению энергоэффективности производства. Таким образом, должны наблюдаться два разнонаправленных эффекта: с одной стороны, увеличение конкурентоспособности отечественных предприятий на внешнем рынке, защита внутреннего производителя от конкуренции со стороны импорта, привлечение прямых иностранных инвестиций, а с другой – увеличение издержек. Как показано в (Полтерович, Попов, Тонис, 2007 а, б), страны, занижающие цены на топливо и энергию, действительно растут быстрее других, так что получается, что потери от высокой энергоемкости все-таки покрываются эффектом стимулов, создаваемых для энергопотребляющих отраслей. Однако занижение валютного курса позволяет добиться такого же стимулирования национальной экономики, но без высокой энергоемкости.

Выводы

Финансовая политика. Крупнейший просчет макроэкономической политики последних двух десятилетий – снижение государственных расходов в % к ВВП – отчасти из-за снижения налогов, компенсирующего эффект от увеличения налоговых поступлений от дорожавших энергоносителей и растущей экономики, отчасти – из-за сознательной политики правительства ограничения госрасходов, поддержания профицита бюджета и выкупа госдолга.

Наши проблемы, в том числе и примитивизация экономики, порождены не столько провалами рынка (market failure), сколько провалами государства (government failure) – неспособностью правительства на всех уровнях предоставить общественные блага, которые всегда и везде предоставляются государством. Валютный курс. Для стран с большим ресурсным потенциалом (к числу которых, конечно, относится и Россия), существует опасность «голландской болезни» – завышения курса валюты. Реальный курс валюты должен быть не завышенным, а еще лучше – заниженным. Это позволяет избежать «голландской болезни» и стимулирует экспортно-ориентированный экономический рост. При любых внешних шоках желательно поддерживать стабильность реального валютного курса. Это означает, что сальдировать неравновесия платежного баланса при внешнеторговых шоках надо с помощью валютных резервов, а не с помощью курса.

Если мы хотим избежать резкого снижения потребления, валютные резервы (включая Стабилизационный фонд) должны быть достаточными, чтобы пережить внешние шоки (падение сырьевых цен, отток капитала).

Изменение валютных резервов не должно отражаться на денежной массе, которая должна расти трендовым темпом (прирост ВВП, цен и монетизации). Это значит, что ЦБ должен стараться стерилизовать любые изменения денежной массы, вызванные колебаниями резервов из-за внешних шоков.

Чтобы поддерживать стабильный реальный курс рубля в условиях, когда наша инфляция выше зарубежной, надо постоянно девальвировать номинальный курс (предсказуемым и постоянным темпом, равным разнице между нашей и зарубежной инфляцией). В нынешних условиях эти принципы курсовой политики означают буквально следующее: немедленная значительная девальвация рубля и поддержание реального курса на уровне 1999 года через последующее постоянное и постепенное снижение номинального курса примерно на 10 – 15% в год.

Монетарная политика. Снижение инфляции не должно быть главной задачей политики правительства (Полтерович, 2006). После августовского кризиса 1998 года бартер и неплатежи вроде бы ушли в прошлое, но при чересчур жесткой монетарной политике, при попытке додавить инфляцию до уровня менее 10% в год, неплатежи, судя по опыту прошлых лет и по росту неплатежей в 2009 г., могут вновь появиться.

Надо также сглаживать колебания темпов роста денежной массы, вызванные внешними шоками (изменением резервов), то есть проводить политику стерилизации. А чтобы такая политика была успешной, необходим контроль над движением капитала, по крайней мере, краткосрочного.

Внешний долг и контроль над движением капитала. Контроль над движением капитала нужен и по другой причине – для предотвращения кризиса задолженности частного сектора. С января 2003 г. по январь 2009 г. внешний долг частного сектора стремительно возрос – с менее 50 млрд долл. до 450 млрд долл. К счастью, его стремительный рост был прерван кризисом 2008 – 2009 гг, однако в будущем бесконтрольное наращивание заимствований частным сектором может привести к долговому и валютному кризисам.

Селективные и неселективные инструменты промышленной политики. Считается, что при высокой коррупции лучше пользоваться неселективными мерами, осуществление которых требует минимального участия чиновников. Государственные инвестиции в инфраструктуру – транспортную, энергетическую, научную, коммуникационную, информационную, социальную – с точки зрения модернизации и стимулирования роста представляют собой практически беспроигрышный вариант. Другие варианты неселективной промышленной политики – занижение внутренних цен на топливо и энергию и занижение валютного курса.

Как показано в (Полтерович, Попов, Тонис, 2007 а, б), страны, занижающие цены на топливо и энергию, действительно растут быстрее других, так что получается, что потери от высокой энергоемкости все-таки покрываются эффектом стимулов, создаваемых для энергопотребляющих отраслей. Однако занижение валютного курса позволяет добиться такого же стимулирования национальной экономики, но без высокой энергоемкости.