КНИГИ >> МАКРОЭКОНОМИКА

Альфред Маршалл. "Принципы экономической науки"

Купить книгу в Озоне

Книга первая. Предварительный обзор

Глава I. Введение

§ 1. Экономическая наука - это одновременно исследование богатства и часть исследования человека. История человечества формировалась под влиянием религиозных и экономических сил. § 2. Вопрос о том, неизбежна ли нищета, представляет наибольший интерес для экономической науки. § 3. Эта наука в основном получила свое развитие в новейшее время. § 4. Конкуренция может быть созидательной или разрушительной: даже когда она созидательна, она приносит меньше пользы, чем сотрудничество. Но коренные черты современного предприятия составляют свобода труда и предпринимательства, самостоятельность и предвидение. § 5. Краткие очерки развития этих черт и экономической науки в целом перенесены из данной книги в Приложения А и B

Глава II. Предмет экономической науки

§ 1. Экономическая наука занимается преимущественно стимулами к действию и мотивами, побуждающими сопротивление действию, количественное выражение которых может быть приблизительно измерено деньгами. Измерение относится лишь к количеству сил: качество побудительных мотивов, будь то благородных или низменных, по самой своей природе измерению не поддается. § 2. Принимается в расчет большая мера силы шиллинга для бедного человека, чем для богатого; но экономическая наука вообще стремится к обобщающим результатам, мало подверженным влиянию индивидуальных особенностей. § 3. Сама привычка в значительной мере основывается на сознательном выборе. § 4, 5. Экономические мотивы не являются исключительно корыстными. Желание денег не исключает других влияний, и само может возникнуть из благородных побуждений. Сфера экономического измерения может постепенно распространиться на весьма альтруистические поступки. § 6. Побудительные мотивы к коллективным действиям имеют большое и приобретают все большее значение для экономиста. § 7. Экономисты изучают главным образом одну сторону жизни человека, но это жизнь реального человека, а не призрачного существа. См. Приложение С

Глава III. Экономические обобщения или законы.

§1. Экономической науке нужны и индукция, и дедукция, но для различных целей в различных пропорциях. § 2, 3. Характер законов: законы естественных наук различаются по степени точности. Общественные и экономические законы относятся к тем, которые более сложны и менее точны, чем естественные законы. § 4. Относительность понятия "нормальный". § 5. Все научные доктрины подразумевают допущение неких условий, но этот гипотетический элемент особенно характерен для экономических законов. См. Приложение D

Глава IV. Порядок и цели экономических исследований.

§ 1. Резюме глав II и III. § 2. Организацию научных исследований нужно подчинять не практическим задачам, решению которых они попутно способствуют, а характеру темы, избранной для изучения. § 3. Главные темы экономического исследования. § 4. Практические вопросы, стимулирующие в настоящее время исследования английского экономиста, хотя они целиком и не укладываются в рамки предмета его науки. § 5, б. Экономист должен тренировать свои качества восприятия, воображения, здравого смысла, доброжелательности и осмотрительности

Приложение А. Рост свободной промышленности и предпринимательства.

§ 1. Физические свойства действуют наиболее энергично на ранних стадиях цивилизации, которые естественно возникли в районах с теплым климатом. § 2. Раздельная собственность укрепляет силу обычая и противодействует изменениям, § 3. Греки заставили энергию Севера повлиять на культуру Востока, но они считали, что труд представляет собой исключительно удел рабов. § 4. Внешнее сходство между экономическими условиями римлян и современного мира лишь кажущееся, но философия стоицизма и космополитический опыт поздних экспертов по римскому праву оказали существенное косвенное влияние на экономическую мысль и экономическую практику, § 5. Тевтоны очень немногому научились у тех, кого они покорили; учение римлян было сохранено сарацинами. § 6, 7. Самоуправление населения могло существовать лишь в вольных городах. § 8. Влияние рыцарства на церковь. Образование крупных армий привело к уничтожению статуса вольных городов. Однако перспективы прогресса были вновь возрождены изобретением печатного станка, Реформацией и открытием Нового Света. § 9. Морские открытия вначале принесли выгоду испанскому полуострову, но вскоре она распространилась на Голландию, Францию и Англию. § 10. Характер англичан рано обнаружил признаки своей современной способности к организованной деятельности. Капиталистическая организация сельского хозяйства проложила путь и к такой же организации промышленности. § 11, 12. Влияние Реформации. § 13. Расширению английского предпринимательства способствовало увеличение заморских потребителей, предъявивших спрос на большое количество товаров простейших образцов. Вначале предприниматели лишь организовывали поставки, не контролируя производство, но затем стали сосредоточивать своих работников на фабриках. § 14, 15. С тех пор рабочая сила в обрабатывающей промышленности стала целиком наемной. Образование новой системы организации сопровождалось глубокими бедствиями, из которых многие, однако, были порождены другими причинами; вместе с тем новая система спасла Англию от французских армий. § 16, 17. Теперь телеграф и печатный станок позволяют людям самим решать, как избавиться от своих несчастий; мы постепенно продвигаемся к формам коллективизма, которые окажутся совершеннее старых, поскольку они основываются на индивидуальности, отличающейся большой самодисциплинированностью.

Приложение В. Развитие экономической науки.

§ 1. Современная экономическая наука многим обязана древней мысли косвенно, но весьма мало непосредственно. Возникшие в древности жесткие правила, регулировавшие производство и торговлю, были несколько смягчены меркантилистами. § 2, 3. Физиократы. Адам Смит развил их доктрину свободной торговли и обнаружил в теории стоимости общий стержень, придавший единство экономической науке, § 4, 5. Исследование фактов не игнорировалось его последователями, хотя некоторые из них несколько склонялись к дедуктивному мышлению. § 6 - 8. Они, однако, недостаточно учитывали зависимость характера человека от окружающих его условий. Влияние в этом отношении социалистических чаяний и биологических исследований. Джон Стюарт Милль. Особенности новейших трудов.

Приложение С. Предмет и метод экономической науки.

§ 1. Единая общественная наука желательна, но не осуществима. Ценность положений Конта, слабость его негативных аргументов. § 2. Методы экономической науки, физики, биологии. § 3. Объяснение и предвидение являют собою одну и ту же операцию противоположного характера. Лишь такие интерпретации фактов прошлого, которые основываются на тщательном анализе, могут служить правильным руководством для будущего. § 4 - 6. Неискушенный здравый смысл иногда может далеко продвинуть анализ, но он редко способен выявить скрытые причины и особенно причины этих причин. Функции механизма научного познания.

Приложение D. Использование абстрактных рассуждений в экономической науке.

§ 1. Экономическая наука не дает места для длинной цепи дедуктивных умозаключений: характер и границы возможностей, предоставляемых математической подготовкой. § 2, 3. Творческое воображение служит главным двигателем в научной работе; сила его проявляется не в разработке абстрактных гипотез, а в обобщении множества влияний реальных экономических сил, действующих в широкой сфере.

Глава I. Введение

§ 1. Политическая экономия, или экономическая наука (Economics), занимается исследованием нормальной жизнедеятельности человеческого общества; она изучает ту сферу индивидуальных и общественных действий, которая теснейшим образом связана с созданием и использованием материальных основ благосостояния.

Следовательно, она, с одной стороны, представляет собой исследование богатства, а с другой—образует часть исследования человека. Человеческий характер формировался в процессе его повседневного труда и под воздействием создаваемых им в этом процессе материальных ресурсов, причем в гораздо большей степени, чем под влиянием любых других факторов, исключая религиозные идеалы; двумя великими силами, формировавшими мировую историю, были религия и экономика. Иногда на время возобладал пылкий дух военных или людей искусства, но нигде влияние религиозного и экономического факторов не оттеснялось на второй план даже на короткий срок, и почти всегда эти две силы имели большее значение, чем все другие, вместе взятые. Религиозные мотивы сильнее экономических, но их непосредственное воздействие редко распространяется на столь обширную жизненную сферу. Занятие, с помощью которого человек зарабатывает себе на жизнь, заполняет его мысли в течение подавляющего большинства часов, когда его ум эффективно работает; именно в эти часы его характер формируется под влиянием того, как он использует свои способности в труде, какие мысли и чувства этот труд в нем порождает и какие складываются у него отношения с товарищами по работе, работодателями или его служащими.

Очень часто воздействие, оказываемое на характер человека размером его дохода, едва ли меньше — если вообще меньше, —чем воздействие, оказываемое самим способом добывания дохода. Для полноты жизни семьи нет большой разницы, составляет ли ее годовой доход 1 тыс.ф.ст. или 5 тыс.ф.ст., но очень велика разница между доходом в 30 ф.ст. и 150 ф.ст., ибо при 150 ф.ст. семья располагает, а при 30 ф.ст. не располагает материальными условиями для нормальной жизни. Правда, в религии, семейных привязанностях и дружбе каждый бедняк может найти приложение для тех своих способностей, которые служат источником высшего счастья. Но условия, сопутствующие крайней нищете, особенно в перенаселенных районах, могут убить самые лучшие качества. Те, кого называют "отбросами" наших больших городов, располагают очень малыми возможностями для дружбы; им неведомы приличия и добропорядочность, они почти не знают согласия в семейной жизни; часто и религия не получает к ним доступа. Нет сомнения, что их физическая, умственная и нравственная ущербность частично порождаются и иными причинами, помимо нищеты, но последняя служит главной причиной.

Кроме "отбросов", существует множество людей как в городе, так и в деревне, которые вырастают, скудно питаясь и одеваясь, в жилищной тесноте, чье образование прерывается из-за того, что им приходится рано начинать трудиться ради заработка, которые, следовательно, в течение долгих часов заняты трудом, изнуряющим их истощенный организм, а поэтому начисто лишены возможности развивать свои умственные способности. Они необязательно ведут нездоровую или несчастную жизнь. Получая радость в своих привязанностах к богу и человеку и обладая, быть может, некоторой врожденной утонченностью чувств, они могут вести жизнь гораздо менее ущербную, чем жизнь многих, владеющих большим материальным богатством. Но при всем том бедность составляет для них громадное, истинное зло. Даже когда они здоровы, их утомленность часто равносильна боли, а развлечений у них мало; когда же наступает болезнь, страдания, порождаемые бедностью, удесятеряются. И хотя ощущение удовлетворенности может в большей мере примирять их с этими бедствиями, существуют другие беды, с которыми оно примирить их не в состоянии. Перегруженные работой и оставшиеся недоучками, изнуренные и изможденные, не имеющие покоя и досуга, они лишены каких бы то ни было шансов полностью использовать свои умственные способности.

И хотя некоторые из бед, обычно сопутствующих нищете, не являются ее неизбежным следствием, все же, вообще говоря, "бедных губит нищета", а исследование причин бедности одновременно представляет собой исследование причин деградации большой части человечества.

§ 2. Аристотель рассматривал рабство как явление природы, и таким же его, вероятно, считали в стародавние времена сами рабы. Достоинство человеческой личности было провозглашено христианской религией, оно с нарастающей страстностью отстаивалось на протяжении истекшей сотни лет, но лишь под влиянием широкого распространения образования в самое последнее время мы начинаем осознавать значение этого выражения во всей его полноте. Теперь мы, наконец, всерьез ставим перед собой вопрос: а неизбежно ли вообще существование так называемых "низших классов", иными словами, есть ли необходимость в существовании множества людей, от рождения обреченных на тяжелый труд, чтобы обеспечивать другим людям возможность вести изысканный и культурный образ жизни, тогда как их собственная нищета и изнурительная работа лишают их возможности получить свою долю или хотя бы какую-то ее часть в этой жизни.

Надежда на то, что бедность и невежество можно постепенно уничтожить, в значительной степени подкрепляется неуклонным прогрессом трудящихся классов на протяжении XIX в. Паровая машина освободила их от большой части изнурительного и унизительного труда; заработная плата повысилась; образование усовершенствовалось и получило более широкое распространение; железная дорога и печатный станок позволили работникам одной и той же профессии в разных районах страны легко общаться друг с другом, разрабатывать и претворять в жизнь широкие и далеко идущие программы совместных действий; в то же время возрастающий спрос на искусный труд привел к такому быстрому увеличению численности квалифицированных рабочих, что она теперь уже превышает число работников, чей труд остается совсем неквалифицированным. Значительная часть мастеровых уже перестала относиться к "низшим классам" в том смысле, в каком этот термин первоначально употребляли; а образ жизни некоторых из них теперь даже более изыскан и благороден, чем образ жизни большинства представителей высших классов столетие назад.

Этот прогресс, более чем что-либо другое, придал практическое значение вопросу, действительно ли невозможно, чтобы все люди могли вступить в сей мир, имея надежный шанс на культурную жизнь, свободную тягот нищеты и губительного воздействия непомерного физического труда, причем поставленный вопрос выдвигается на первый план возрастающими требованиями нынешней эпохи.

Ответ на этот вопрос не может быть дан одной лишь экономической наукой. Ответ частично зависит от нравственных и политических возможностей человеческой натуры, а экономист не располагает специальными средствами для выявления этих качеств человека. Ему приходится делать то же, что и другим, т.е. пускаться в догадки. Но вместе с тем ответ в большой мере зависит от фактов и заключений, входящих в компетенцию экономической науки, и именно это составляет главное и высшее предназначение экономических исследований.

§ 3. Можно было ожидать, что наука, имеющая дело со столь жизненно важными для благосостояния человечества вопросами, привлечет к себе внимание многих талантливейших мыслителей каждой эпохи и окажется теперь на подступах к полной зрелости. Но в действительности число ученых-экономистов было всегда невелико по сравнению со сложностью проблем, которые этой науке надлежало решать, и в результате она все еще пребывает почти в младенческом состоянии. Одна из причин того заключается в недооценке воздействия экономической науки на достижение высшего благосостояния человека. В самом деле, наука, предметом изучения которой является богатство, часто представляется многим исследователям на первый взгляд отталкивающей, ибо те, кто больше всего делает для расширения границ познания, редко пекутся о приобретении богатства ради него самого.

Но еще более важная причина такого отставания кроется в том факте, что многие из тех условий индустриальной жизни, из тех способов производства, распределения и потребления, которыми занимается современная экономическая наука, возникли лишь в самое последнее время. Правда, изменения в ее содержании в некоторых отношениях не столь велики, как изменения в ее форме, причем гораздо больше из современной экономической теории, чем представляется на первый взгляд, может быть применено к условиям отсталых народов. Но единство в содержании, скрывающееся за многообразием форм, обнаружить нелегко, а изменения в форме приводили к тому, что ученые во все времена меньше извлекали пользу из работ своих предшественников, чем они могли бы извлечь, если бы таких изменений не было.

Экономические условия современной жизни, несмотря на их большую сложность, во многих отношениях представляются более ясными, чем условия прежних времен. Хозяйственная деятельность более четко отделяется от других видов деятельности; права индивидуумов по отношению к другим индивидуумам и по отношению к обществу строже определены; и, что важнее всего, освобождение от власти обычаев и расширение свободы хозяйственной деятельности, постоянное заглядывание вперед и неустанная предприимчивость придали большую определенность и большее значение побудительным мотивам, которые регулируют относительные стоимости различных вещей и различных видов труда.

§ 4. Часто утверждают, что современные формы индустриальной жизни отличаются от старых тем, что они более конкурентны. Но такая характеристика не совсем удовлетворительна. Строгое значение понятия "конкуренция", очевидно, заключается в том, что один человек состязается с другим, особенно при продаже или покупке чего-либо. Этот вид состязания теперь, несомненно, интенсивнее и шире распространен, чем прежде, однако это лишь второстепенное и, можно даже сказать, случайное следствие коренных особенностей современной индустриальной жизни.

Нет какого-либо одного термина, который бы надлежащим образом характеризовал эти особенности. Они заключаются, как мы вскоре увидим, в том, что возникли известная самостоятельность и привычка каждого самому выбирать свой собственный путь, вера в собственные силы; осмотрительность и вместе с тем быстрота в выборе решений и суждениях; привычка предвидеть будущее и определять курс действий с учетом дальних целей. Эти факторы могут побуждать и часто побуждают людей конкурировать друг с другом, но, с другой стороны, они могут толкать, а как раз в настоящее время они действительно толкают людей в направлении установления сотрудничества и создания всякого рода объединений — корыстных и бескорыстных. Однако эти тенденции к коллективной собственности и к коллективной деятельности коренным образом отличаются от аналогичных тенденций в прежние времена, так как они являются не результатом обычая, пассивной склонности к объединению сил со своими соседями, а результатом свободного выбора каждым индивидуумом такой линии поведения, которая — после тщательного обдумывания — представляется ему наиболее подходящей для достижения его собственных целей, будь то корыстных или бескорыстных.

Термин "конкуренция" отдает слишком большим привкусом зла, он стал подразумевать известную долю эгоизма и безразличия к благополучию других людей. Правда, в прежних формах производства наблюдалось меньше сознательного корыстолюбия, чем в современных, но там было и меньше сознательного бескорыстия. Именно трезвый расчет, а не корыстолюбие составляет особенность современной эпохи.

Например, в то время как власть обычая в первобытном обществе, которая перестала действовать в последовавшей за ним цивилизации, выходит за пределы семьи и предписывает определенные обязанности по отношению к соседу, она вместе с тем предписывает и враждебное отношение к чужакам. В современном обществе обязательства семейных привязанностей становятся более прочными, хотя они сосредоточиваются в более узких границах, а отношение к соседям становится почти таким же, как к чужакам. В торговом обмене между родственниками и соседями норма справедливости и честности ниже, чем в обмене первобытных людей со своими соседями, но гораздо выше, чем в сделках с чужаками. Таким образом, лишь связи с соседями были ослаблены, а семейные связи во многих отношениях теперь прочнее, чем прежде, семейные привязанности порождают ныне гораздо больше самопожертвования и преданности. Что касается тех, кто является для нас чужаками, то отзывчивость к ним служит возрастающим источником своего рода сознательного бескорыстия, никогда не существовавшего до нынешней эпохи. Именно та страна, которая является родиной современной конкуренции, выделяет большую Долю своего дохода, чем какая-либо другая, на благотворительные цели и израсходовала 20 млн., чтобы выкупить свободу для рабов Вест-Индии.

Во все эпохи поэты и социальные реформаторы старались подвигнуть своих современников на более благородный образ жизни очаровательными преданиями о добродетельных деяниях героев, прошлого. Однако внимательное изучение как летописей истории, так и современных наблюдений над отсталыми народами не обнаруживает в них подтверждения концепции, согласно которой человек стал, в общем, более, чем прежде, суровым и жестоким, или что во время оное он с большей готовностью, чем теперь, жертвовал своим собственным счастьем ради других, когда обычай и закон предоставляли ему свободу выбора своего поведения. Среди представителей народов, умственные способности которых, очевидно, не получили какого-либо иного развития и которые совершенно лишены изобретательности современного бизнесмена, можно встретить многих, кто обнаруживает отвратительный талант в ведении яростного торга на рынке даже со своими соседями. Никакие другие торговцы столь беспардонно не наживаются на острой нужде горемыки, как хлеботорговцы и ростовщики Востока.

Современная эпоха, несомненно, породила новые возможности для обмана в торговле. Прогресс знаний открыл новые способы производства подделок, позволил изобрести много новых разновидностей фальсификаций. Производитель теперь намного отдален от конечного потребителя, а за его преступления не следует столь скорая и суровая кара, какая падает на голову обреченного жить и умереть в родной деревне человека, бесчестно обманувшего своего соседа. Возможности для мошенничества теперь, безусловно, более многочисленны, чем прежде, однако нет оснований считать, что люди используют большую долю таких возможностей, нежели раньше. Напротив, современные методы торговли включают в себя вошедшие в привычку принципы доверия, с одной стороны, а с другой—способность противостоять искушению обманывать, способность, не свойственную отсталым народам. Примеры простодушной правдивости и честности отдельных лиц встречаются при всех социальных условиях, но те, кто пытался создавать хозяйственные предприятия современного типа в отсталой стране, обнаруживали, что они вряд ли могут полагаться на туземное население при подборе людей на посты, требующие доверия. Возникает значительно большая необходимость в импорте работников для таких работ, которые требуют высоких моральных качеств, чем для работ, требующих высокой квалификации и умственных способностей. Обман и мошенничество в торговле были в средние века столь широко распространены, что просто поражаешься, какие трудности в те времена порождала безнаказанная преступность.

На всех стадиях цивилизации, в которой укрепилась власть денег, поэты и прозаики с наслаждением живописали прошлый, подлинно золотой век , пока мир не почувствовал на себе гнет самого что ни на есть материального золота. Их идиллистические картины были прекрасны, будили благородные мысли и намерения, но очень мало соответствовали правде истории. Маленьким общинам с простейшими потребностями, которые щедрая природа с лихвой удовлетворяла, некогда действительно почти не приходилось предаваться заботам о своих материальных нуждах и искушению корыстных побуждений. Однако, когда нам удается проникнуть во внутреннюю жизнь густонаселенных стран, живущих уже в наше время в примитивных условиях, мы обнаруживаем больше нужды, больше корысти, больше жестокости, чем можно было заметить на расстоянии; вместе с тем мы нигде не найдем более широко распространенный комфорт, сочетающийся с меньшими страданиями, чем в сегодняшнем западном мире. Не следует поэтому клеймить силы, создавшие современную цивилизацию, названием, которое предполагает зло.

Быть может, неправомерно распространять такую характеристику на понятие "конкуренция", но фактически она распространяется на него. В самом деле, когда конкуренция выносится на суд, прежде всего подчеркиваются ее антиобщественные формы, которые столь важны для поддержания энергии и самодвижения, что прекращение их действия может нарушить стабильность общественного благосостояния. Торговцы или производители, обнаруживающие, что их конкурент предлагает товары по более низкой цене, которая не принесет им высокую прибыль, возмущаются его вторжением на рынок и жалуются на нанесенный им ущерб, хотя вполне может оказаться, что люди, приобретающие дешевые товары, испытывают большую нужду, чем они сами, и что энергия и изобретательность их соперника представляют собою выигрыш для общества. Во многих случаях "регулирование конкуренции" — это вводящий в заблуждение термин, за которым скрывается возникновение привилегированного класса производителей, часто использующих свою коллективную силу, чтобы воспрепятствовать попыткам способного человека подняться выше по общественной лестнице и догнать их. Под предлогом подавления антиобщественной конкуренции они лишают его возможности составить себе новую карьеру, в результате которой услуги, предоставляемые им потребителям товара, окажутся большими, чем ущерб, наносимый относительно маленькой группе лиц, недовольных его конкуренцией.

Если конкуренции противопоставляется активное сотрудничество в бескорыстной деятельности на всеобщее благо, тогда даже лучшие формы конкуренции являются относительно дурными, а ее самые жестокие и низкие формы попросту омерзительными. В мире, где все люди были бы совершенно добродетельны, конкуренции не было бы места, но то же самое относится и к частной собственности и ко всем формам частного права. Люди думали бы только о своих обязанностях, и никто не стремился бы получить большую, чем у его соседей, долю жизненных удобств и роскоши. Крупные производители легко могли бы позволить себе пере носить чуточку лишений и, следовательно, желать своим соседям послабее, чтобы они, производя меньше, потребляли больше. Испытывая радость от одного этого сознания, они стали бы трудиться на общее благо со всей присущей им энергией, изобретательностью и исключительной инициативой. И человечество победоносно продвигалось бы вперед и вперед в своей вечной борьбе с природой. Таков тот "золотой век", который могут предвкушать поэты и мечтатели. Но если трезво подходить к делу, то более чем глупо игнорировать несовершенства, все еще свойственные человеческой натуре.

История вообще, история социалистических экспериментов в особенности свидетельствует, что обыкновенные люди редко способны проявлять чисто идеальный альтруизм в течение сколько-нибудь длительного времени; исключение составляют лишь те случаи, когда неукротимое рвение маленькой группки религиозных фанатиков обращает материальные заботы в ничто по сравнению с высшей верой.

Несомненно, даже и теперь люди в состоянии гораздо больше совершать бескорыстных деяний, чем они обычно совершают, и величайшая задача экономиста состоит в том, чтобы выявить, каким образом быстрее и наиболее целесообразно привести в действие и использовать на общее благо это ценное качество человека. Однако экономист не должен порицать конкуренцию вообще, без всякого анализа; он обязан придерживаться нейтральной позиции в отношении любого ее проявления, пока не убедится в том, что ограничение конкуренции, учитывая реальные свойства человеческой натуры, не окажется на практике более антиобщественным, чем сама конкуренция.

Мы, следовательно, можем сделать вывод, что термин "конкуренция" не вполне пригоден для характеристики специфических черт индустриальной жизни современной эпохи. Нам необходим термин, который не связан с нравственными свойствами, будь то добрыми или дурными, а отражает тот бесспорный факт, что для торговли и промышленности нашего времени характерны большая самостоятельность, большая предусмотрительность, более трезвый и свободный выбор решений. Не существует единого термина, строго соответствующего данной цели, но выражение свобода производства и предпринимательства, или, короче, экономическая свобода, указывает правильное направление, и его можно употреблять за неимением лучшего. Разумеется, этот трезвый и свободный выбор заключает в себе возможность некоторого ограничения индивидуальной свободы, когда сотрудничество или объединение сулят наилучший путь достижения цели. Вопросы о том, в какой мере эти обдуманные формы ассоциирования могут подорвать саму свободу, которая их породила, и в какой степени они могут способствовать общественному благосостоянию, выходят за рамки настоящего тома [ Эти вопросы занимают значительную часть следующих томов, посвященных промышленности и торговле.].

§ 5. За этой вводной главой в предыдущих изданиях следовали два кратких очерка: один касался роста свободного предпринимательства и экономической свободы вообще, другой — развития экономической науки. Они не претендовали на систематическое изложение истории вопроса даже в самом сжатом виде. Они ставили своей целью лишь наметить отдельные вехи на путях, по которым следовали экономический строй и экономическая мысль до их нынешнего состояния. Здесь эти очерки перенесены в Приложения А и В Данного издания частично потому, что их полное значение может быть лучше понято после ознакомления с предметом экономической науки, а частично потому, что за 20 лет, истекших после их написания, общественная оценка места, которое должна занимать экономическая и социальная наука в общей системе образования, претерпела существенную эволюцию. Теперь меньше, чем прежде, приходится, доказывать, что экономические проблемы нынешнего поколения в большой степени порождены техническими и социальными изменениями самого последнего времени и что форма про явления этих проблем, так же как их безотлагательный характер, повсюду требуют действительной экономической свободы для масс народа.

Отношение многих древних греков и римлян к своим домашним рабам было добросердечным и гуманным, Однако даже и в Аттике физическое и нравственное благоденствие основной массы населения не рассматривалось в качестве главной цели ее гражданина. Жизненные идеалы были высоки, но они занимали умы лишь немногих, а доктрину стоимости, которая в нынешний век изобилует сложностями, тогда можно было бы сформулировать по простейшей схеме, какая, например, в наше время мыслима лишь при условии, если весь физический труд, за вычетом некоторых его затрат на производство энергии пара и сырья, заменить автоматическими машинами, не проявляющими никакого интереса к жизненным запросам полноправного гражданина. Значительная часть современной экономической науки могла зародиться еще в городах средневековья, где дерзкий ум впервые соединился с упорным трудолюбием. Но им не дано было долго процветать в условиях мира, и человечеству пришлось дожидаться зари новой экономической эры до той поры, пока целая нация не оказалась готова подвергнуться испытанию экономической свободы.

Именно Англия была постепенно подготовлена к решению этой задачи; однако к концу XVIII в. изменения, которые до этого происходили медленно и последовательно, внезапно стали стремительными и резкими. Технические изобретения, концентрация производства, возникновение системы крупных предприятий обрабатывающей промышленности, поставляющих товары на отдаленные рынки, — все эти изменения нарушили старые традиции промышленного производства и пре доставили каждому вести свои дела к наибольшей выгоде для себя самого. Вместе с тем указанные перемены породили увеличение численности населения, которое не могло добыть себе средства к существованию иначе как работой на фабриках и в мастерских. Таким образом, свободная конкуренция, или, вернее, свобода производства и предпринимательства, получила возможность ринуться вперед, подобно исполинскому дикому чудовищу, не разбирая дороги. Злоупотребление своей новообретенной властью со стороны энергичных, но необразованных предпринимателей порождало всевозможные несчастья: оно лишало матерей способности выполнять свои обязанности, оно обременяло детей чрезмерным трудом и обрекало их на болезни, во многих местах оно даже приводило к деградации населения. Тем временем задуманный с благими намерениями, но оказавшийся опрометчивым закон о бедных имел своим результатом еще большее снижение духовной и физической энергии англичан, чем жестокое безрассудство фабричной дисциплины, ибо, лишая людей тех качеств, которые позволили бы им приспособиться к новому порядку вещей, этот закон только усилил бедствия и сократил блага, приносимые пришествием свободного предпринимательства.

Тем не менее в то время, когда свободное предпринимательство проявило себя в противоестественно жестких формах, экономисты оказались наиболее щедры на похвалы ему. Частично это объяснялось тем, что они ясно видели то, что мы, люди нынешнего поколения, уже в значительной мере забыли, а именно тяжкое игр обычаев и строгих обрядов, которым пришло на смену свободное предпринимательство. Частично это вызывалось свойственным англичанам того времени общим стремлением считать, что свободу во всех аспектах — политических и социальных — стоит отстаивать любой ценой, за исключением потери безопасности. Но частично тому причиной служило и то, что производительные силы, предоставляемые стране свободным предпринимательством, являлись единственным средством, способным обеспечить успешное сопротивление Наполеону. Поэтому экономисты рассматривали свободное предпринимательство, по существу, не как абсолютное благо, а как меньшее зло по сравнению с действовавшими в те времена порядками.

Придерживаясь направлений экономической мысли, начало которым положили главным образом средневековые торговцы и которые затем были продолжены французскими и английскими философами второй половины XVIII в., Рикардо и его последователи разработали теорию функционирования свободного предпринимательства (или, по их терминологии, свободной конкуренции), содержавшую много истин, которые, очевидно, будут сохранять свое значение, пока существует этот мир. Их исследования - в пределах узкой сферы, которую они охватывали, — отличались удивительной законченностью. Но большая часть лучших из этих исследований рассматривала проблемы, относящиеся к ренте и стоимости зерновых, т.е. проблемы, от решения которых именно тогда, по-видимому, зависела судьба Англии. Однако многие выдвинутые ими положения, особенно в том виде, в каком их формулировал Рикардо, имеют лишь очень малое прямое отношение к современной обстановке.

Большая часть остальных их трудов слишком замыкалась в исследовании специфических условий тогдашней Англии, и эта узость породила соответствующую реакцию. Вот почему теперь, когда больший опыт, больший досуг и возросшие материальные ресурсы позволили нам поставить свободное предпринимательство под некоторый контроль, ограничить его способность приносить бедствия и усилить его способность творить добро, среди многих экономистов нарастает какая-то злость против него. Некоторые склонны даже преувеличивать его отрицательные стороны и относить на его счет невежество и страдания, которые являются следствием либо тирании и гнета прошлых веков, либо неправильного понимания и неправильного использования экономической свободы.

Между этими двумя крайними направлениями имеется большая группа экономистов, которые, ведя параллельные исследования в разных странах, основывают свои работы на беспристрастном стремлении установить истину и на готовности пройти долгий и тяжкий путь кропотливого труда, единственный путь, сулящий возможность получить сколько-нибудь ценные научные результаты. Различия в умонастроениях, характере, образовании и жизненных обстоятельствах обусловливали различные методы их исследований и сосредоточение их внимания на разных аспектах изучаемой проблемы. Все они в большей или меньшей степени посвятили себя сбору и систематизации фактов и статистических данных, относящихся к прошлым и нынешним временам, и все они в той или иной степени занимаются анализом и выработкой умозаключений на базе уже имеющихся фактов. Но одни экономисты находят более привлекательной и захватывающей первую задачу, другие — вторую. Такое разделение труда, однако, подразумевает не противопоставление, а гармонию указанных целей. Работа каждого из этих экономистов вносит те или иные дополнения к той сумме знаний, которая позволяет нам понять воздействие, оказываемое на качество и нравственный уровень жизни человека самим способом, каким он зарабатывает средства к существованию, и самим характером этих средств существования.

Глава II. Предмет экономической науки

§ 1. Экономическая наука занимается изучением того, как люди существуют, развиваются и о чем они думают в своей повседневной жизни. Но предметом ее исследований являются главным образом те побудительные мотивы, которые наиболее сильно и наиболее устойчиво воздействуют на поведение человека в хозяйственной сфере его жизни. Каждый сколько-нибудь достойный человек отдает хозяйственной деятельности лучшие свои качества, и здесь, как и в других областях, он подвержен влиянию личных привязанностей, представлений о долге и преданности высоким идеалам. Правда, самые способные изобретатели и организаторы усовершенствованных методов производства и машин посвящают этому делу все свои силы, движимые скорее благородным духом соревнования, нежели жаждой богатства как такового. Но при всем этом самым устойчивым стимулом к ведению хозяйственной деятельности служит желание получить за нее плату, которая представляет собой материальное вознаграждение за работу. Она затем может быть израсходована на эгоистичные или альтруистические, благородные или низменные цели, и здесь находит свое проявление многосторонность человеческой натуры. Однако побудительным мотивом выступает определенное количество денег. Именно это определенное и точное денежное измерение самых устойчивых стимулов в хозяйственной жизни позволило экономической науке далеко опередить все другие науки, исследующие человека. Так же как точные весы химика сделали химию более точной, чем большинство других естественных наук, так и эти весы экономиста, сколь бы грубы и несовершенны они ни были, сделали экономическую науку более точной, чем любая другая из общественных наук. Но экономическую науку, разумеется, нельзя приравнять к точным естественным наукам, ибо она имеет дело с постоянно меняющимися, очень тонкими свойствами человеческой натуры [Некоторые замечания о месте экономической науки в системе общественных наук в целом содержатся в Приложении С, §1,2.].

Источник преимуществ экономической науки перед другими отраслями общественных наук, следовательно, кроется, по-видимому, в том факте, что ее специфическая область предоставляет гораздо большие возможности для применения точных методов исследования, чем любая другая общественная наука. Она занимается главным образом теми желаниями, устремлениями и иными склонностями человеческой натуры, внешние проявления которых принимают форму стимулов к действию, причем сила или количественные параметры этих стимулов могут быть оценены и измерены с известным приближением к точности, а поэтому в некоторой степени поддаются исследованию с помощью научного аппарата. Применение научных методов и анализа в экономической науке возникает лишь тогда, когда силу побудительных мотивов человека — а не самих мотивов — становится возможным приблизительно измерить той суммой денег, которую он готов отдать, чтобы получить взамен желаемое удовлетворение, или, наоборот, той суммой, которая необходима, чтобы побудить его затратить определенное количество утомительного труда.

Важно отметить, что экономист не берется измерять любую субъективную склонность саму по себе, да еще непосредственно; он производит лишь косвенное ее измерение через ее проявления. Никто не в состоянии точно сопоставить друг с другом и соизмерить даже свои собственные душевные порывы в разные периоды времени. И уж, конечно, никто не в состоянии измерить душевные порывы другого человека иначе, как лишь косвенно и предположительно по их последствиям. Разумеется, одни склонности человека относятся к высшим сторонам его натуры, другие — к ее низменным сторонам; следовательно, они различны по своему характеру. Но даже если мы сосредоточим наше внимание лишь на однопорядковых физических удовольствиях и тяготах, то обнаружим, что их можно сравнивать лишь косвенно по их результатам. По существу, даже и такое сравнение является до известной степени предположительным, если только эти желания и тяготы не возникают у одного и того же лица в одно и то же время.

Например, удовольствие, получаемое от курения двумя лицами, невозможно сравнивать непосредственно, так же как нельзя его сравнивать даже и в том случае, когда его получает одно и то же лицо в разное время. Но если перед нами человек, выбирающий, на что именно потратить несколько пенсов — на покупку сигары или чашки чая или на извозчика, чтобы не идти домой пешком, — то мы придерживаемся обычной процедуры и утверждаем, что он ожидает от каждой из этих альтернатив равного удовольствия.

Следовательно, если мы хотим сравнивать даже различные виды удовлетворения естественных потребностей, нам приходится делать это не прямо, а косвенно, посредством стимулов, которые побуждают к деятельности. Если желание получить одно или другое из двух удовольствий заставит разных людей, находящихся в одинаковом материальном положении, затратить на каждое из них ровно час дополнительного труда или же побудит разных людей, принадлежащих к одному и тому же классу и располагающих одинаковым состоянием, заплатить за каждое из них один шиллинг, то мы можем считать, что эти два удовольствия с точки зрения нашей задачи равны между собой, поскольку желание получить их порождает у лиц, находящихся в одинаковых условиях, равные по силе побудительные стимулы к действию.

В этом практикуемом в повседневной жизни процессе измерения душевных порывов не возникает никаких дополнительных трудностей из-за того факта, что одни стимулы, которые нам приходится принимать в расчет, имеют своим источником высшие стороны человеческой натуры, а другие — низменные.

Допустим, что тот самый человек, стоявший перед выбором между несколькими удовольствиями лично для себя, вскоре вспомнил о несчастном инвалиде, мимо которого он пройдет по пути домой, и затратил какое-то время на раздумывание над тем, предпочесть ли доставить физическое удовольствие себе самому или совершить доброе дело и насладиться доставлением радости ближнему своему. По мере того как его желания склоняются то к первому выбору, то ко второму, само качество его душевных порывов меняется; и исследовать природу этого изменения належит философу.

Между тем экономист изучает душевные порывы не сами по себе, а через их проявления, и если он обнаруживает, что эти мотивы порождают равные стимулы к действию, то он принимает их prima facie за равные для целей своего исследования. На деле экономист, разумеется, прослеживает более терпеливо и вдумчиво, с большими предосторожностями все поступки людей в их обычной повседневной жизни. Он отнюдь не пытается сопоставлять реальную ценность благородных и низменных склонностей нашей натуры, он не соизмеряет страсть к добродетели и вожделение к вкусной пище. Он оценивает побудительные мотивы поступков точно так же, как это делают все люди в своей обычной жизни. Он придерживается общепринятого хода рассуждений, отступая от него лишь затем, чтобы соблюдать больше осторожности с целью четко установить границы своих познаний. Он формулирует свои заключения на основе наблюдений за людьми вообще при определенных условиях, не пытаясь измерять умственные и духовные качества отдельных лиц. Однако он отнюдь не игнорирует умственные и духовные аспекты жизни. Напротив, даже для самых узких задач экономических исследований важно знать, содействуют ли преобладающие в обществе желания созданию сильной и справедливой личности. Но и для более общих целей своих исследований, когда они находят практическое приложение, экономист, как и все прочие, должен интересоваться конечными целями человека и принимать в расчет разницу реальной ценности различных вознаграждений, порождающих одинаковой силы стимулы к действию и составляющих, следовательно, одинаковые экономические величины. Исследование указанных величин образует лишь отправной пункт экономической науки, но именно с этого она и начинается [Выдвигаемые некоторыми философами возражения против возможности говорить о равенстве двух удовольствий при любых условиях, по-видимому, относятся к такому применению этого выражения, каким экономист не пользуется. Однако, к сожалению, на практике привычное употребление экономических терминов иногда вызывало представление, будто политэкономы являются приверженцами философской системы гедонизма или утилитаризма. Ибо хотя они считали само собой разумеющимся, что величайшее удовольствие доставляет человеку именно его стремление выполнять свой долг, говорили же они о том, что "удовольствия" и "тяготы" порождают побудительные мотивы ко всякой деятельности; таким образом, экономисты навлекали на себя порицание тех философов, которые из принципиальных соображений доказывали, что одно дело - стремление выполнять свой долг, а совсем другое — стремление к удовлетворению; которое человек, если он вообще о нем думает, рассчитывает получить от выполнения своего долга, хотя, быть может, правильнее было бы характеризовать такое стремление как тягу к "самодовольству" или к тому, чтобы "удовлетворить свое собственное я" (см., например: Т. Н. Grееn. Рго1еgоmеnа tо Еthics, р. 165-166). Совершенно очевидно, что не дело экономической науки занимать какую-либо из сторон в спорах по проблемам этики. Поскольку же общепризнано, что все побудительные мотивы к действию - в той мере, в какой они вообще могут быть осознанными желаниями, - можно, не отступая от истины, обозначать как стремление к "удовлетворенности", то вполне допустимо употреблять это слово вместо слова "удовольствие", когда речь идет о целях всех желаний, относящихся и к высшим и к низменным сторонам человеческой натуры. Простейшей антитезой удовлетворенности является слово "неудовлетворенность", но лучше, быть может, употреблять вместо него более короткое и столь же бесцветное слово "ущерб". Стоит, однако, отметить, что некоторые последователи Бентама (хотя, очевидно, не сам Бентам) использовали такое широкое применение слов "тяготы и удовольствия" в качестве мостика от индивидуалистического гедонизма к совершенному нравственному кредо, игнорируя при этом необходимость введения в качестве условия какой-либо решающей самостоятельной предпосылки. Для такой предпосылки сама ее необходимость выступала бы как абсолют, хотя всегда оставался бы предметом споров вопрос о том, какую она должна принять форму. Одни считали бы ее неким категорическим императивом, другие рассматривали бы ее как попросту веру в то, что проявления наших нравственных инстинктов, независимо от их происхождения, диктуются накопленным человечеством опытом, согласно которому подлинного счастья нельзя достигнуть без чувства собственного достоинства, а это чувство возникает лишь при условии, если человек старается жить так, чтобы способствовать прогрессу рода человеческого.].

§ 2. Рассмотрения требует и ряд других ограничений, затрудняющих измерение посредством денег стимулов к деятельности. Первое из них возникает вследствие необходимости принимать в расчет различное количество удовольствия или иного рода удовлетворения, доставляемого одной и той же суммой денег разным лицам в разных обстоятельствах.

Даже для одного и того же человека один шиллинг может в разное время обеспечивать получение удовольствия (или иного рода удовлетворения) неодинакового объема либо потому, что у него слишком много , денег, либо потому, что вкусы его меняются! [Ср.: Edgeworth. Mathematical Phychics ]На людей одинакового происхождения и внешне похожих друг на друга одни и те же события часто оказывают совершенно различное воздействие. Например, когда группу городских школьников отправляют на воскресный день в деревню, то едва ли даже два из них получают от этого равное по восприятию и по силе наслаждение. Одна и та же хирургическая операция причиняет разным людям боль разной степени. Из двух родителей, каждый из которых, насколько можно судить, наделен равной родительской любовью, один будет испытывать гораздо большую скорбь, чем другой, по поводу потери любимого сына. Некоторые люди, вообще не очень впечатлительные, тем не менее особенно падки на какие-либо виды удовольствия или чувствительны к каким-либо видам страданий. В свою очередь различия в натуре и образовании делают одного человека намного более склонным к удовольствиям или тяготам, чем другого.

Поэтому было бы неправильно утверждать, что любые два человека с равным доходом извлекают из его употребления одинаковую пользу или что они испытывают одинаковое огорчение от его равного уменьшения. Хотя при взимании налога в размере 1 ф.ст. с двух людей, имеющих годовой доход в 300 ф.ст., каждый из них отказывается от равного 1 ф.ст. удовольствия (или иного рода удовлетворения), от которого ему проще всего отступиться, т.е. каждый из них отказывается от того, что составляет для него ровно 1 ф.ст., все же сама степень удовлетворения, от которого они отказываются, может и не быть совершенно одинаковой.

Тем не менее когда мы берем средние показатели, достаточно представительные, чтобы нейтрализовать особенности отдельных индивидуумов, тогда деньги, которые люди с равным доходом отдают ради получения какой-либо пользы или избежания какого-либо вреда, служат надлежащей мерой этой пользы или вреда. Если из тысячи людей, проживающих в Шеффилде, и другой тысячи в Лидсе каждый получает годовой доход в 100 ф.ст. и облагается налогом в 1 ф.ст., то можно быть уверенным, что причиняемые этим налогом потеря удовольствия или иного рода урон в Шеффилде окажутся примерно такими же, как и в Лидсе, а все, что повысит доходы каждого на 1 ф.ст., предоставит в обоих городах возможность получить эквивалентное удовольствие или иного рода пользу. Вероятность этого становится еще большей, если все указанные люди являются взрослыми мужчинами, принадлежащими к одной профессии, т.е., скорее в сего, обладающими примерно одинаковыми чувствительностью и темпераментом, вкусами и образованием. Не намного уменьшится эта вероятность, если мы за единицу примем семью и будем сравнивать потери удовольствия, проистекающие от сокращения на 1 ф.ст. годового дохода в 100 ф.ст. каждой из тысячи семей в каждом из двух указанных городов.

Далее следует принять в расчет тот факт, что для уплаты определенной цены за какое-либо благо бедному человеку потребуется более сильный побудительный мотив, чем богатому. Один шиллинг служит мерой меньшего удовольствия или иного рода удовлетворения для богатого, нежели для бедного. Богатый человек, думающий о том, потратить ли шиллинг на покупку одной-единственной сигары, сравнивает при этом возможность приобретения на этот шиллинг меньших удовольствий, чем бедный человек, прикидывающий, стоит ли ему потратить шиллинг на приобретение порции табака, которой ему хватит на целый месяц. Клерк с годовым жалованьем в 100 ф.ст. пойдет пешком на службу в более сильный дождь, чем клерк с годовым жалованьем в 300 ф.ст., так как стоимость проезда в трамвае или омнибусе представляет для первого большую пользу, чем для второго. Если менее состоятельный клерк потратит деньги на проезд, он впоследствии более остро ощутит на себе их нехватку, нежели высокооплачиваемый клерк. Польза, измеряемая стоимостью проезда, представляется бедному служащему большей, чем она представляется состоятельному.

Но значение и этой причины погрешностей уменьшается, когда мы в состоянии оценивать действия и побудительные мотивы больших групп людей. Если нам, например, известно, что в результате банкротства банка жители Лидса потеряли 200 тыс.ф.ст., а жители Шеффилда лишь 100 тыс.ф.ст., мы с уверенностью можем предполагать, что страдания, причиненные населению Лидса, примерно вдвое больше страданий, причиненных населению Шеффилда; разумеется, это справедливо только в том случае, если у нас нет каких-либо особых оснований полагать, что вкладчики банка, проживающие в первом из этих городов, принадлежат к более богатому классу, чем вкладчики, проживающие в другом, или же если вызванное крахом банка сокращение занятости не приняло такие необычные масштабы, что оно легло тяжким бременем на трудящиеся классы обоих городов.

Гораздо большее количество явлений, с которыми имеет дело экономическая наука, почти в равных пропорциях оказывает воздействие на все различные классы общества. Поэтому, когда денежные меры счастья, порожденного двумя событиями, равны, тогда вполне обоснованно и в соответствии с общепринятой практикой можно считать, что в обоих случаях счастье эквивалентно. Далее, поскольку деньги, очевидно, предназначаются на высшие жизненные цели примерно в равных пропорциях любыми двумя большими группами людей, выбранными без какой-либо предвзятости в любых двух частях западного мира, то существует даже prima facie вероятность того, что равные приращения их материальных ресурсов породят также примерно равные приращения благоденствия и подлинного прогресса рода человеческого.

§ 3. Перейдем к другому аспекту этой проблемы. Когда мы говорим об измерении желания посредством действия, к которому оно служит побудительным мотивом, то из этого вовсе не следует, что мы считаем любое действие заранее обдуманным результатом предварительного расчета. Ибо и в данном случае, как и во всех других, экономическая наука рассматривает человека таким, каким он предстает в повседневной жизни, а в обыденной жизни люди заблаговременно не высчитывают результаты каждого своего действия, будь то продиктованного высшими побуждениями или низменными мотивами [ Это особенно верно в отношении той группы удовольствий, которые иногда называют "удовольствиями гонки". Сюда включаются не только веселые соревнования в играх и развлечениях, в охоте, на скачках, но и более серьезные состязания в профессиональной деятельности и хозяйственной сфере; мы уделим им значительное место при рассмотрении факторов, регулирующих заработную плату и прибыли и обусловливающих формы организации производства. Некоторые люди обладают неустойчивым характером и даже не отдают себе отчета в мотивах своих действий. Но если чело век последователен и вдумчив, то его даже импульсивные действия являются следствием привычек, более или менее сознательно им усвоенных. Оказываются ли эти импульсивные действия выражением благородных сторон его натуры или других ее сторон, продиктованы ли они велением его совести, влиянием его социальной среды или требованиями его плоти, он, не раздумывая отдает им какое-то относительное предпочтение в данный момент, поскольку и в предыдущих случаях он сознательно решал отдавать им именно такое же относительное предпочтение. Предпочтение одного образа действий перед другими, даже когда оно не является следствием определенного расчета в данный момент, представляет собой продукт более или менее сознательных решений, принимавшихся этим человеком прежде в примерно аналогичных обстоятельствах.].

Между тем жизненная сфера, которая особенно интересует экономическую науку, - это та, где поведение человека обдуманно, где он чаще всего высчитывает выгоды и невыгоды какого-либо конкретного действия, прежде чем к нему приступить. Далее, это та сторона его жизни, в которой он, следуя привычкам и обычаям, поступает в данный момент без предварительного расчета, но при этом сами по себе привычки и обычаи почти наверняка возникли в процессе тщательного выявления выгод и невыгод различных образов действий. Как правило, человек не ведет строгий подсчет двух колонок баланса, но по пути с работы домой или на общественных собраниях люди говорят друг другу: "Мне не стоит этого делать, я лучше поступлю иначе", и т.п. То, что делает один образ действий предпочтительнее другого, вовсе не обязательно сводится к корыстной или материальной выгоде; часто можно услышать, что, "хотя тот или иной план действий избавляет от некоторых хлопот или сберегает некоторую сумму денег, следовать ему было бы непорядочно по отношению к другим людям" и "он выставит меня в дурном свете" или "он создает чувство неловкости".

Правда, когда привычка или обычай, возникшие в одних исторических условиях, оказывают влияние на действия при иных, то уже нарушается строгая связь между затрачиваемыми усилиями и достигаемыми при этом целями. В отсталых странах существует еще много привычек и обычаев, аналогичных тем, которые заставляют находящегося в неволе бобра строить себе запруду; они полны значения для историка, и с ними должен считаться законодатель. Но в сфере хозяйственных отношений современного мира такие привычки быстро отмирают.

Следовательно, наиболее систематизированной частью жизни людей является та, которую они посвящают добыванию себе средств к существованию. Работу всех тех, кто занят в одной какой-либо профессии, можно тщательно пронаблюдать; о ней можно сделать обобщающие заключения и сопоставить их с результатами других наблюдений; можно также произвести количественные оценки того, какая сумма денег или общая покупательная способность требуется, чтобы создать для них достаточные побудительные мотивы к действию.

Нежелание отсрочить получение удовольствия, чтобы таким способом сберечь его на будущее, измеряется процентом на накопленное богатство, который как раз и обеспечивает достаточный стимул к сбережению на будущее. Это измерение, однако, представляет некоторые особые трудности, исследование которых приходится пока что отложить.

§ 4. Здесь, как и в других местах, необходимо иметь в виду, что желание добывать деньги само по себе необязательно продиктовано низменными мотивами Даже в том случае, если человек намеревается потратить их лично на себя. Деньги служат средством достижения целей, и когда эти цели благородны, то и желание получить в свое распоряжение указанное средство не является низменным. Юноша, который много работает и откладывает из своего заработка сколько может, чтобы быть в состоянии затем оплачивать учебу в университете, испытывает жажду к деньгам, но жажда эта не низменная. Короче говоря, деньги представляют собой всеобщую покупательную способность, и люди стремятся их обрести в качестве средства для достижения любых целей, как высокого, так и низкого порядка, как духовных, так и материальных [ См. замечательный очерк: Cliffe Lesliе . Тhе Lоvе оf Моnеу. В самом деле, известно, что есть люди, которые гонятся за деньгами ради них самих, не задумываясь над тем, что на них можно будет купить; особенно этим отличаются люди, завершающие долгую жизнь, отданную бизнесу. Но в данном случае, как и в других, привычка делать какое-либо дело сохраняется и после того, как сама цель, ради которой оно делалось, уже перестала существовать. Обладание богатством дает таким людям ощущение власти над себе подобными и порождает к ним нечто вроде завистливого уважения, в котором они черпают горькое, но глубокое удовлетворение.].

Таким образом, хотя и верно, что "деньги", или "всеобщая покупательная способность", или "распоряжение материальным богатством", составляют главный стержень, вокруг которого концентрирует свое внимание экономическая наука, объясняется это не тем, что деньги или материальное богатство рассматриваются как главная цель человеческой деятельности или даже как основной предмет исследования экономиста, а тем, что в том мире, в котором мы живем, они служат единственным пригодным средством измерения мотивов человеческой деятельности в широких масштабах. Если бы экономисты прошлого четко объяснили это, они избежали бы многих прискорбных кривотолков, а великолепные учения Карлейля и Рескина о надлежащих целях человеческих устремлений и надлежащем использовании богатства не подверглись бы тогда искажению в ходе ожесточенных нападок на экономическую науку, основывавшихся на ошибочной посылке, будто эта наука не имеет ничего общего с какими-либо иными мотивами, кроме корыстной жажды богатства, или даже будто она проповедует политику низменного эгоизма [ В действительности можно себе представить такой мир, в котором существует весьма схожая с нашей экономическая наука, но в котором нет никаких форм денег. См. Приложения B,§8,и D,§2.].

Далее, когда говорят, что побудительным мотивом к деятельности человека являются зарабатываемые им при этом деньги, то вовсе не подразумевают, что все его помыслы обращены только на приобретательство и ни на что иное. Даже самые что ни на есть чисто хозяйственные отношения в жизни предполагают честность и правдивость, а многие из этих отношений предполагают если не наличие благородства, то по крайней мере отсутствие подлости, присутствие чувства гордости, которое свойственно каждому честному человеку, расплачивающемуся по своим обязательствам. К тому же большая часть работы, посредством которой люди зарабатывают на жизнь, сама по себе доставляет удовольствие; утверждение социалистов о том, что еще большую часть труда необходимо сделать именно такой, отвечает истине. Даже коммерческая деятельность, которая на первый взгляд кажется непривлекательной, часто доставляет большое удовольствие, открывая возможности для применения способностей людей, для их инстинктивного стремления к соревнованию и обретению власти. Подобно тому как скаковая лошадь или спортсмен напрягают все свои силы, чтобы опередить своих соперников, и получают от этого наслаждение, так и промышленник или торговец часто движим гораздо больше перспективой победы над конкурентом, нежели желанием еще несколько увеличить свое состояние! [ Некоторые замечания о широких границах экономической науки, как ее толкуют в Германии, приведены в Приложении D, § 3.]

§ 5. В действительности экономисты в своих исследованиях всегда уделяли пристальное внимание всем выгодам, которые обычно влекут людей к какому-либо занятию, независимо от того, принимают ли эти выгоды денежную или иную форму. При прочих равных условиях люди предпочитают занятие, которое не унижает их, которое приносит им надежное общественное положение и т.д.; а поскольку эти выгоды воспринимаются хотя и не каждым в точности одинаково, но большинством людей почти одинаково, их притягательную силу можно оценить и измерить посредством денежной заработной платы, считающейся их эквивалентом.

В свою очередь желание заслужить одобрение и избежать презрения окружающих также является побудительным мотивом к действию, который функционирует в той или иной степени одинаково в любом классе людей в данное время и данной местности, хотя факторы места и времени в большой мере обусловливают не только интенсивность стремления получить одобрение, но и круг лиц, чьего одобрения добиваются. Например, лица интеллигентного труда или ремесленники весьма чувствительны к положительным или отрицательным отзывам представителей своей же профессии и мало считаются с мнением других людей. Существует много экономических проблем, рассмотрение которых окажется совершенно беспредметным, если не затратить труд на выявление общих тенденций и на тщательную оценку силы побудительных мотивов подобного рода.

Так же как можно обнаружить примесь эгоизма в желании человека делать то, что, вероятно, принесет пользу его товарищам по работе, так может присутствовать и частица личной гордости в желании, чтобы семья его процветала на протяжении его жизни и после его смерти. Однако семейные привязанности вообще представляют собой столь чистую форму альтруизма, что их действие вряд ли носило бы столь постоянный характер, если бы сами семейные отношения не отличались единообразием. На деле их воздействие весьма устойчиво, и экономисты всегда полностью принимали их в расчет, особенно когда речь шла о распределении дохода семьи между ее членами, об издержках на подготовку детей к их будущей карьере и об использовании накопленного богатства после смерти того, кто его нажил.

Следовательно, экономистам мешает учитывать действие подобного рода побудительных мотивов не недостаток желания, а недостаток надлежащих средств; поэтому они приветствуют тот факт, что некоторые виды филантропической деятельности могут быть выражены в статистической форме и сведены к определенной закономерности в случае, если статистика обеспечивает достаточно представительные средние количественные данные. По существу, мы здесь имеем дело с такого рода неустойчивым и непостоянным побудительным мотивом, что выведение какой-то его закономерности требует самого широкого и терпеливого изучения. Но даже и теперь, очевидно, возможно предсказать с достаточной степенью точности сумму пожертвований на содержание больниц, церквей и различного рода миссионерскую деятельность, которую могут внести, скажем, сто тысяч англичан среднего достатка; и в той мере, в какой это возможно, существует и база для экономического рассмотрения предложения и спроса на услуги медицинских сестер в больницах, миссионеров и иных религиозных служите лей. Однако для всех времен, вероятно, останется правильным положение о том, что большую часть тех действий, которые продиктованы чувством долга и любовью к ближнему, невозможно систематизировать, свести к закономерности и количественно измерить. Именно по этой причине, а не в силу того, что они не основаны на своекорыстии, нельзя включить их в сферу исследований экономической науки.

§ 6. Ранние английские экономисты, быть может, слишком много внимания сосредоточили на мотивах индивидуальной деятельности. Но в действительности экономисты, как и представители всех других общественных наук, имеют дело с индивидуумами главным образом как с членами общественного организма. Как храм составляет нечто большее, чем камни, из которых он сложен, как человек — это нечто большее, чем ряд мыслей и ощущений, так и жизнь общества - это нечто, большее, чем сумма жизней его индивидуальных членов. Верно, конечно, что деятельность целого складывается из действий составляющих его частей и что отправным пунктом в исследовании большинства экономических проблем должны служить мотивы, движущие индивидуумом, рассматриваемым отнюдь не в качестве изолированного атома, а в качестве участника какой-либо профессии или производственной группы; но верно также, что, как убедительно доказывали немецкие авторы, экономическая наука придает большое и все возрастающее значение мотивам, связанным с коллективной собственностью, с коллективными усилиями в достижении важных целей. Растущая целеустремленность нашего века, повышение уровня духовного развития масс, все большее распространение телеграфа, печати и других средств общения неуклонно расширяют масштабы коллективной деятельности для общего блага; и все эти перемены, а также развертывание кооперативного движения и других форм добровольных ассоциаций совершаются под влиянием различных мотивов, действующих наряду со стимулом материальной выгоды: они непрестанно открывают перед экономистом все новые способы измерения побудительных мотивов, в проявлении которых прежде казалось не возможным вывести какую-либо закономерность.

По существу, среди главных тем, исследуемых в настоящем труде, будут многообразие стимулов, трудности их измерения и способ преодоления этих трудностей. Почти каждый вопрос, затронутый в данной главе, потребуется рассмотреть более подробно в связи с одной или несколькими из главных проблем экономической науки.

§7. Выведем предварительное заключение: экономисты изучают действия индивидуумов, но изучают их в свете не столько индивидуальной, сколько общественной жизни, а поэтому они лишь в малой степени занимаются такими свойствами личности, как темперамент и характер. Они тщательно изучают поведение целого класса людей, иногда целой нации, иногда лишь жителей определенного района, а чаще тех, кто занят в какой-либо конкретной профессии в данное время и в данном месте. С помощью статистики или иными средствами они выявляют, сколько в среднем денег готовы члены изучаемой ими группы уплатить в качестве цены за определенную вещь, которую хотят приобрести, или сколько нужно им предложить, чтобы побудить предпринять какое-либо усилие или согласиться на неприятное для них воздержание. Осуществляемое таким путем измерение побудительных мотивов, конечно, не является идеально точным, ибо, если бы оно оказалось таковым, экономическая наука сравнялась бы с достигшими наибольших успехов естественными науками, а не с наименее развитыми, как это в действительности имеет место.

Тем не менее такое измерение отличается достаточной точностью, чтобы позволить специалистам вполне надежно предсказывать количественные последствия изменений, которые связаны главным образом с такого рода побудительными мотивами. Так, например, они в состоянии дать весьма близкую к реальности оценку издержек, которые потребуются, чтобы обеспечить рабочую силу разных квалификаций, от низших до высших, для намечаемого к созданию в каком-либо районе нового производства. Посетив фабрику, какую они прежде в глаза не видели, они способны определить с точностью до одного-двух шиллингов размер недельной заработной платы отдельного рабочего лишь на основе выявления того, какова его квалификация и какой степени напряжения физических, умственных и нравственных сил требует его работа. Они могут достаточно уверенно предсказать, насколько повысится цена какого-либо товара в результате определенного сокращения его предложения и как такое повышение цены скажется на предложении.

Начиная с подобных простейших исследований, экономисты затем анализируют причины, определяющие территориальное размещение различных видов производства, условия, на которых люди, проживающие в отдаленных местностях, обмениваются друг с другом своими товарами и т.д. Они могут объяснить и предсказать, как скажутся изменения условий кредита на внешнюю торговлю или же в какой мере бремя налогов будет переложено с тех, кого ими облагают, на плечи тех, потребности которых последние удовлетворяют, и т.д.

Во всех этих вопросах экономисты имеют дело с человеком как таковым, не с неким абстрактным или "экономическим" человеком, а с человеком из плоти и крови. Они имеют дело с человеком, в своей хозяйственной жизни руководствующимся в большой мере эгоистическими мотивами и в такой же мере учитывающим эгоистические мотивы других, с человеком, которому присущи как тщеславие и беспечность, так и чувство наслаждения самим процессом хорошего выполнения своей работы или готовность принести себя в жертву ради семьи, соседей или своей страны, с человеком, которому не чужда тяга к добродетельному образу жизни ради собственных достоинств последнего. Они имеют дело с человеком как таковым; но, обращаясь преимущественно к тем сторонам его жизни, где действие побудительных мотивов столь постоянно, что оно может быть предсказано, и где оценку их силы можно проверить по их последствиям, экономисты строят свою работу на научной основе.

Во-первых, предметом их изучения являются факты, которые можно наблюдать, и величины, которые можно измерить и зафиксировать; в результате, когда возникают расхождения во взглядах на рассматриваемые факты и величины, эти разногласия можно устранить путем обращения к общедоступной и общепризнанной статистике. Наука, таким образом, обретает надежную базу для исследований. Во-вторых, проблемы, которые классифицируются как экономические, так как они специально относятся к поведению человека под влиянием побудительных мотивов, поддающихся измерению Денежной ценой, образуют вполне однородную группу. Разумеется, они по своему содержанию имеют много общего: это очевидно из самой сути дела. Однако оказывается — хотя это и не столь очевидно а рriori, — что все главные из них характеризуются принципиальным единством формы; в результате, изучая их вместе, Достигается такая же экономия, как и при использовании одного почтальона для доставки всех писем на определенную улицу, вместо того чтобы каждый посылал свое письмо специальным посыльным. Ибо аналитические приемы и стройные процессы доказательства, требующиеся для одной группы проблем, обычно оказываются полезными для всех других групп.

Следовательно, чем меньше мы предаемся схоластическим изысканиям на тему, относится ли то или иное положение к предмету экономической науки, тем лучше. Если вопрос важен, будем по мере наших возможностей принимать его в расчет. Если же по поднятому вопросу существует такое расхождение взглядов, которое нельзя устранить на основе точных и проверенных научных выводов, если это такой вопрос, который не поддается изучению с помощью общепринятого аппарата экономического анализа и экономической логики, то лучше его не касаться в наших чисто экономических исследованиях. Но поступать так необходимо просто потому, что включение такого положения в предмет наших исследований уменьшит надежность и точность экономических знаний без какой-либо компенсирующей выгоды. Вместе с тем всегда нужно помнить, что в какой-то форме это положение должно учитываться нашими нравственными инстинктами и нашим здравым смыслом, когда они в качестве последних арбитров определяют надежность приложения на практике знаний, полученных и систематизированных политической экономией и другими науками.

Глава III. Экономические обобщения или законы.

§ 1. Задача экономической науки, как почти всякой другой, заключается в том, чтобы собирать факты, систематизировать, истолковывать их и выводить из них надлежащие умозаключения. "Наблюдение и описание, определение и классификация - лишь подготовительная работа. Но то, что мы стремимся этим достигнуть, представляет собой познание взаимозависимости экономических явлений... Научной мысли требуется и индукция, и дедукция точно так же, как человеку для ходьбы нужны обе ноги — и правая, и левая" [ Sсhmо1leг . Volkswirtschaft. -В: Conrad. Наndworterbuch.]. Методы, требующиеся для осуществления этой двойной работы, не составляют специфическую особенность экономической науки, они общие для всех наук. Все приемы обнаружения связей между причиной и следствием, описанные в трактатах о научном методе, должен последовательно применять и экономист; не существует какого-либо метода исследования, который можно было бы признать методом одной только экономической науки, но всякий метод необходимо использовать в надлежащем случае либо самостоятельно, либо в комбинации с другими. Однако так же, как на шахматной доске количество возможных комбинаций столь велико, что едва ли в истории шахмат можно встретить две в точности одинаковые партии, так и в сражениях, которые исследователь ведет с природой, чтобы вырвать у нее ее скрытые истины — когда эти сражения вообще стоит вести, — не бывает и двух таких, где он использовал бы одни и те же методы в одной и той же комбинации.

В некоторых областях экономических исследований и для некоторых целей гораздо важнее выявить новые факты, чем продолжать стараться искать взаимные связи и объяснять уже обнаруженные. Между тем в других областях все еще далеко не ясно, можно ли признать причины какого-либо явления, которые лежат на поверхности и сразу же бросаются в глаза, подлинными его причинами и единственными его причинами, а поэтому здесь существует даже гораздо большая необходимость в углублении наших умозаключений об уже известных нам фактах, чем в поисках все новых.

В силу этого и иных соображений всегда было необходимо и, вероятно, всегда будет необходимо существование бок о бок работников с разными склонностями и разными целями, из которых одни уделяют главное внимание выявлению фактов, тогда как другие уделяют главное внимание их научному анализу, т.е. расчленению сложных фактов на составные части и исследованию связей указанных частей друг с другом и с однородными фактами. Следует надеяться, что эти две школы сохранятся навсегда, каждая из них будет выполнять работу основательно и каждая будет использовать результаты работы другой. Таким путем мы вернее получим правильные представления о прошлом и основанное на них надежное руководство для будущего.

§ 2. Те естественные науки, какие достигли наибольших успехов после того, как они превзошли уровень, на который их поднял блестящий гений греков, не все являются, строго говоря, "точными науками". Но все они стремятся к точности. Иными словами, все они стремятся сформулировать результат множества наблюдений в виде предварительных обобщений, которые обладают достаточной определенностью, чтобы можно было подвергнуть их проверке с помощью других наблюдений над природой. Эти обобщения поначалу редко получают твердое признание. Однако, после того как они прошли проверку многими автономными наблюдениями и особенно после их успешного применения для предсказания грядущих событий или результатов новых экспериментов, они переходят в разряд законов. Наука продвигается вперед, увеличивая количество и точность своих законов, подвергая их все более жесткой проверке и расширяя сферу их действия до тех пор, пока один-единственный, главный закон не поглощает и не заменяет ряд более узких законов, которые оказались лишь частными его проявлениями.

Когда какая-либо наука достигла этого рубежа, представляющий ее ученый может в известных случаях, опираясь на авторитет, превышающий его личный (и превышающий, быть может, авторитет любого мыслителя, как бы талантлив он ни был, если он руководствуется лишь собственными познаниями и игнорирует плоды исследований, полученных его предшественниками), предсказать, каких результатов следует ожидать от возникновения определенных условий, или охарактеризовать подлинные причины какого-либо конкретного события.

Хотя научный аппарат некоторых передовых естественных наук и не способен, по крайней мере в настоящее время, осуществлять совершенно точные измерения, их дальнейшее развитие тем не менее зависит от широчайшего сотрудничества армии научных работников. Они измеряют собранные ими факты и формулируют свои обобщения с максимально доступным им приближением к точности, с тем чтобы каждое новое поколение исследователей могло начать свою деятельность по возможности с того самого рубежа, какой им оставили их предшественники. Экономическая наука стремится занять место именно в этой группе наук, так как несмотря на то, что ее измерения редко бывают точными и никогда не являются окончательными, она постоянно прилагает усилия к достижению их большей точности и тем самым к расширению круга вопросов, по которым отдельный ученый может выступать, опираясь на авторитет своей науки.

§ 3. Рассмотрим теперь более пристально природу экономических законов и их границы. Всякая причина обладает тенденцией приводить к некоему определенному результату, если на пути к этому не возникает никаких препятствий. Так, сила тяготения заставляет предмет падать вниз, но, когда шар наполнен газом, который легче воздуха, давление воздуха заставит шар подняться вверх, хотя сила тяготения должна была бы заставить его упасть. Закон тяготения устанавливает, как любые два предмета притягивают друг друга, как они стремятся двигаться в направлении друг друга и каким образом они будут двигаться в направлении друг друга, если не возникнут помехи, препятствующие такому движению. Закон тяготения, следовательно, представляет собой обобщение существующих тенденций.

Это очень точное обобщение, причем настолько точное, что математики, используя его, способны составить Морской календарь, который показывает, в какие именно моменты каждый из спутников Юпитера скрывается за этой планетой. Они вычисляют эти моменты на много лет вперед, а мореходы используют их, чтобы определять местонахождение своих кораблей. Между тем такого рода экономических тенденций, которые действовали бы столь же устойчиво и которые можно было бы измерить столь же точно, как силу тяготения, не существует, а следовательно, не существует и экономических законов, но своей точности сравнимых с законом тяготения.

Рассмотрим, однако, науку менее точную, чем астрономия. Наука о морских приливах и отливах объясняет, как под воздействием Солнца и Луны дважды в сутки происходят приливы и отливы, насколько сильны приливы в новолуние и полнолуние, насколько они слабы в первой и третьей четверти Луны, почему прилив, устремляющийся в узкое русло, например р. Северн, оказывается очень сильным и т.д. Поэтому, изучив рельеф местности и движение вод вокруг Британских островов, люди могут заблаговременно вычислить, когда именно, в какой день прилив, вероятно, достигнет наибольшей высоты в районе Лондонского моста или Глостера и какова там будет его высота. Им приходится употреблять слово вероятно, которое не требуется астрономам, когда они говорят о затмениях спутников Юпитера. Это объясняется тем, что, хотя на Юпитер и его спутники воздействуют многие силы, каждая из них действует строго определенным образом, который можно заранее предсказать, тогда как никто не располагает достаточными знаниями о погоде, чтобы быть в состоянии предсказать ее поведение. Ливень в верховьях Темзы или сильный северо-восточный ветер в Северном море могут резко изменить высоту прилива в районе Лондонского моста по сравнению с ожидавшейся.

Экономические законы следует сопоставлять с законами морских приливов и отливов, а не с простым и точным законом тяготения. Поскольку действия людей столь разнообразны и неопределенны, самые лучшие обобщения тенденций, какие может сделать наука о поведении человека, неизбежно должны быть неточными и несовершенными. Указанное обстоятельство могло бы послужить основанием для отказа от каких бы то ни было обобщений в области экономики, но это означало бы почти полный отрыв от жизни. Жизнь — это поведение человека и возникающие в связи с ним мысли и чувства. Движимые присущими нашей натуре побуждениями, все мы - знатные и простые, образованные и необразованные, каждый в своем кругу - стремимся понять закономерности человеческих поступков и приспособить их для своих собственных целей, будь то корыстных или бескорыстных, благородных или низменных. Поскольку мы неизбежно должны сформировать для себя некоторые представления о тенденциях человеческого поведения, нам приходится выбирать между небрежным, приблизительным формированием этих представлений и тщательным, возможно более точным их формированием. Чем труднее задача, тем больше необходимость трезвого, терпеливого исследования, учета опыта, достигнутого наиболее передовыми естественными науками, составления предельно продуманных оценок тенденций человеческого поведения или предварительных его законов.

§ 4. Термин "закон", следовательно, означает не что иное, как самую общую оценку или обобщение тенденций, более или менее достоверных, более или менее определенных. В каждой науке делается много таких обобщений, но мы не придаем, а по существу, и не можем придавать всем им формальный характер законов, мы не можем все их называть законами. Нам надлежит производить отбор, причем этот отбор диктуется не столько чисто научными соображениями, сколько соображениями практического удобства. Когда какое-либо широкое обобщение приходится приводить столь часто, что оказывается гораздо хлопотнее цитировать его полностью, чем ввести в оборот еще одно соответствующее обобщение, еще одно техническое обозначение, тогда только оно и получает свое специальное название, в противном же случае оно ему не присваивается [Исчерпывающую характеристику соотношения "естественных и экономических законов" дал Нейман ("Zeitschrift fur die gesamte Staatswissenschaft", 1982, S. 464), который пришел к заключению, что нет иного слова, кроме слова "закон" (Gesetz), для обозначения обобщений тенденций, играющих столь важную Роль как в естественных науках, так и в экономической. См. также работу Вагнера ("Grundlegung", § 86 - 91).] .

Следовательно, закон общественной науки, или общественный закон, — это обобщение общественных тенденций, т. е. обобщение, гласящее, что от членов какой-либо социальной группы при определенных условиях можно ожидать определенного образа действий. Экономические законы, или обобщения экономических тенденций, - это общественные законы, относящиеся к тем областям поведения человека, в которых силу действующих в них побудительных мотивов можно измерить денежной ценой.

Таким образом, нет четкого, резкого разграничения между общественными законами, которые следует считать также и экономическими, и теми, которые таковыми считать не следует. Существует ряд переходных ступеней между общественными законами, относящимися почти исключительно к побудительным мотивам, которые можно измерять ценой, и общественными законами, к которым такие мотивы практически не имеют отношения и которые поэтому намного менее точны и строги, чем экономические законы, равно как последние менее четки и строги, чем законы более точных естественных наук.

Имени существительному "закон" соответствует прилагательное "законный". Но последнее выражение употребляется лишь в связи с "законом" в смысле правительственного постановления, а не в связи с "законом" в смысле характеристики отношения между причиной и следствием. Употребляемое для этой цели прилагательное производится от слова "норма", от термина, который почти эквивалентен термину "закон" и который, очевидно, может с успехом заменить последний в научных дискуссиях. Поэтому, следуя нашему определению экономического закона, мы можем сказать, что ожидаемый при определенных условиях образ действий членов какой-либо профессиональной группы представляет собой нормальные действия членов этой группы именно при данных условиях.

Такое употребление выражения "нормальный" было неправильно истолковано, а посему стоит остановиться на вопросе о единстве в различии, которое и лежит в основе многообразного применения этого термина. Когда мы говорим о "хорошем" человеке или о "сильном" человеке, мы имеем в виду превосходство или надежность тех конкретных физических, умственных или нравственных качеств, о которых идет речь. Сильный судья редко обладает такими же качествами, как сильный гребец, а хороший жокей не всегда отличается выдающимися добродетелями. Равным образом и всякое употребление термина "нормальный" подразумевает преобладание определенных тенденций, действие которых носит более или менее устойчивый, постоянный характер, над явлениями относительно нерегулярными, исключительными. Болезнь — это ненормальное состояние человека, но долгая жизнь без какой-либо болезни — такое же отклонение от нормы. В период таяния снегов уровень воды в Рейне превышает нормальный, а в холодную сухую весну, когда уровень воды ниже обычного, можно сказать, что он ниже нормального (для данного времени года). Во всех этих случаях нормальными результатами являются такие, какие можно ожидать в силу действия тенденций, присущих соответствующей ситуации, или, иными словами, согласующихся с теми "обобщениями тенденций", с теми "законами" или "нормами", которые свойственны данной ситуации.

На этой точке зрения базируется утверждение, что нормальные экономические действия — это те, какие следует в конечном счете ожидать от членов профессиональной группы в определенных обстоятельствах (при условии, что указанные обстоятельства носят постоянный характер). Вполне закономерно, что каменщики в большинстве районов Англии готовы работать за 10 пенсов в час, но отказываются работать за 7 пенсов. Вместе с тем для Иоганнесбурга можно считать нормальным, когда каменщик не соглашается работать, если ему предлагают намного меньше 1 ф. ст. в день. Нормальной ценой за действительно свежие яйца можно считать пенс, когда не принимается во внимание время года, и тем не менее нормальной может быть и цена в три пенса на городском рынке в январе, а два пенса могут в этом месяце счесть ненормально низкой ценой, вызванной "не по сезону" теплой погодой.

Другое недоумение, которое следует рассеять, возникает из представления, согласно которому только те экономические результаты являются нормальными, какие порождены неограниченным функционированием свободной конкуренции. Но рассматриваемый термин часто приходится применять к условиям, при которых совершенно свободная конкуренция не существует и вообще едва ли может существовать. А даже там, где свободная конкуренция больше всего распространена, нормальные условия реализации любого явления, любой тенденции включают в себя важные элементы, не охватываемые конкуренцией и, более того, ничего общего с ней не имеющие. Например, нормальное совершение многих сделок в розничной и оптовой торговле, на фондовой и хлопковой биржах основывается на принятом допущении, что устные контракты, заключенные без свидетелей, честно выполняются; но в странах, где такое допущение не имеет силы, некоторые аспекты западного учения о нормальной стоимости вовсе не применимы. Далее, на курсы различных ценных бумаг на фондовой бирже "нормально" оказывают влияние патриотические чувства не только обычных покупателей, но и самих брокеров и т.д.

Наконец, иногда ошибочно полагают, будто нормальным экономическим поведением является такое, которое нравственно правильно. Но так его характеризовать можно лишь в том случае, если оно оценивается с этической точки зрения. Однако когда мы рассматриваем подлинную жизнь, факты, как они есть, а не какими они должны быть, нам приходится считать "нормальными" при данных обстоятельствах много таких поступков, которые следовало бы изо всех сил не допускать. Например, для многих из самых бедных жителей большого города нормальным становится такое состояние, когда они не проявляют никакой предприимчивости, не хотят воспользоваться возможностями, способными открыть им доступ к более здоровой и менее убогой жизни где-либо в ином месте; у них нет сил - физических, умственных, нравственных, — требующихся, чтобы выбраться из своей нищенской среды. Наличие значительного предложения рабочей силы, всегда согласной изготовлять спичечные коробки за очень низкую плату, представляется столь же нормальным явлением, как и искривление конечностей в результате приема стрихнина. Это одно из следствий, весьма плачевных следствий тех тенденций, законы которых нам надлежит исследовать. Здесь перед нами вырисовывается свойство, общее для политической экономии и ряда других наук, сам материал исследования которых может быть подвергнут изменению усилиями человека. Наука в состоянии выдвинуть моральные или практические рекомендации, следуя которым общество может изменить указанный материал и таким образом модифицировать действие законов природы. Например, экономическая наука может предложить способы замещения квалифицированных рабочих другими, способными выполнять лишь такую работу, как изготовление спичечных коробков, равно как физиология может предложить методы такого изменения пород скота, в результате которых их рост ускоряется и они нагуливают больше мяса. Законы колебания процента и цен подверглись существенному изменению вследствие увеличившейся способности предсказывать экономические явления.

Далее, когда "нормальные" цены сопоставляются с временными или рыночными ценами, то термин "нормальный" подразумевает преобладание определенных долговременных тенденций при определенных условиях. Но здесь уже возникает ряд трудных вопросов, которые будут рассмотрены позднее [Они рассматриваются в кн. V, особенно в гл. III и V.].

§ 5. Иногда говорят, что законы экономической науки являются "гипотетическими". Конечно, подобно всякой другой науке, и политическая экономия берется изучать следствия, которые окажутся результатом действия определенных причин, но результат этот не абсолютен, а возникает лишь при прочих равных условиях и лишь в том случае, если указанные причины могут беспрепятственно привести к своим следствиям. Почти все научные доктрины, когда они точно и строго изложены, содержат в какой-либо форме оговорку о прочих равных условиях: предполагается, что действие рассматриваемых причин выступает изолированно и что оно приведет к определенным следствиям, но лишь в том случае, если заранее принята гипотеза, согласно которой никакая другая причина, кроме четко обозначенных данной доктриной, не будет принята во внимание. Следует, однако, признать, что источником больших трудностей в экономической науке служит необходимость учитывать время, требующееся, чтобы причины могли привести к своим следствиям. Между тем явления, на которые они воздействуют, и даже сами причины могут подвергнуться изменениям, а исследуемые тенденции не будут обладать достаточной "длительностью", чтобы полностью проявить себя. Этим трудностям мы уделим внимание позднее в данной работе.

Включаемые в закон оговорки не повторяются каждый раз, но здравый смысл побудит читателя постоянно их учитывать. В экономической науке их приходится повторять чаще, чем в других науках, так как ее доктрины больше, чем доктрины других наук, склонны цитировать люди, не имеющие научного опыта и, быть может, получившие их из вторых рук, причем вырванными из контекста. Одна из причин того, что разговорный язык проще, нежели язык научного трактата, заключается в том, что в разговоре можно смело опускать оговорки, поскольку, если собеседник не учитывает их сам для себя, недоразумение быстро обнаруживается и устраняется. Адам Смит и многие другие старые политэкономы добивались кажущейся простоты, следуя канонам разговорной речи и опуская необходимые оговорки. Но это постоянно порождало неправильное понимание их учения, напрасную потерю времени и энергии в бесплодных спорах; в результате за видимую легкость изложения они платили слишком высокую цену [См. кн. II, гл. I.].

Хотя экономический анализ и общие умозаключения охватывают длительные исторические периоды и обширные регионы, тем не менее каждую эпоху и каждую страну отличают присущие только им проблемы, а каждое изменение социальных условий выдвигает потребность в дальнейшем совершенствовании экономических доктрин [ Некоторые разделы политической экономии являются относительно абстрактными или чисто научными, так как они имеют дело главным образом с самыми общими положениями. Чтобы какое-либо положение могло получить широкое применение, оно по необходимости должно содержать мало конкретных подробностей, оно не может быть приспособлено к частным случаям. Если же оно открывает возможность предсказать какое-либо явление, такое предсказание нуждается в четко очерченных оговорках, в которых очень широкий смысл придается фразе "при прочих равных условиях". Другие разделы экономической науки носят относительно прикладной характер, так как рассматривают гораздо подробнее более узкие вопросы; они гораздо больше учитывают локальные и временные обстоятельства, они исследуют экономические условия в более полной и тесной связи с другими условиями жизни. Например, от прикладной банковской науки в ее более общем смысле лишь короткий шаг до широких правил или заповедей общей науки о банковском деле, а уж частные локальные проблемы прикладной банковской науки отделяет от соответствующих практических правил или заповедей науки еще меньшее расстояние.]

Глава IV. Порядок и цели экономических исследований.

§1. Мы уже видели, что экономист должен жадно собирать факты, но сами по себе факты ничему не учат. История повествует нам о чередовании и совпадении обстоятельств, но лишь человеческий разум может истолковать их и извлечь из них уроки. Предстоящая нам работа столь многообразна, что значительную ее часть следует предоставить вышколенному здравому смыслу, который выступает последним арбитром при решении любой практической проблемы. Экономическая наука воплощает в себе лишь работу здравого смысла, дополненную приемами организованного анализа и общих умозаключений, которые облегчают задачу сбора, систематизации конкретных фактов и формулирования на их основе выводов. Несмотря на то что сфера ее занятий всегда ограниченна, что ее исследования без помощи здравого смысла бесплодны, она тем не менее позволяет здравому смыслу разрешать трудные проблемы, которые он без нее не смог бы решить.

Экономические законы — это обобщения тенденций, характеризующие действия человека при определенных условиях. Гипотетическими они являются лишь в том же значении, что и законы естественных наук, ибо и эти законы содержат или подразумевают наличие определенных условий. Но в экономической науке гораздо труднее, чем в естественной, ясно сформулировать эти. условия и гораздо больше опасности не справиться с этой трудностью. Законы человеческих действий отнюдь не столь просты, точны или четко выявляются, как закон тяготения, но многие из них сравнимы с законами тех естественных наук, предмет исследования которых очень сложен.

Смысл существования политической экономии в качестве самостоятельной науки заключается в том, что она исследует главным образом ту сферу действий человека, побудительные мотивы которой поддаются измерению и которая поэтому больше, чем другие, подходит в качестве объекта систематических умозаключений и анализа. Разумеется, мы не в состоянии измерять любые побудительные мотивы как таковые, будь то высокие или низкие, мы можем измерять лишь их движущую силу. Деньги отнюдь не служат идеальным средством измерения этой силы, они не являются даже сколько-нибудь удовлетворительным средством измерения, если не учитывать строжайшим образом общие условия, в которых они функционируют, особенно богатство и нищету тех, чьи действия исследуются. Но при тщательном соблюдении всех предосторожностей деньги служат вполне сносным мерилом движущей силы большой части побудительных мотивов, формирующих образ жизни людей. Разработка теории должна идти рука об руку с изучением фактов, а для рассмотрения большинства современных проблем величайшее значение имеют новейшие факты. Экономические летописи далекого прошлого в некоторых отношениях скудны и недостоверны, причем экономические условия старых времен коренным образом отличаются от условий современной эпохи свободного предпринимательства с ее всеобщим образованием, подлинной демократией, паровыми двигателями, дешевой прессой и телеграфом.

§ 2. Следовательно, экономическая наука ставит своей целью, во-первых, приобретать знания для самой себя и, во-вторых, проливать свет на практические вопросы. Но хотя мы должны, прежде чем приступить к любому исследованию, тщательно взвесить, какое практическое применение смогут получить его результаты, нам все же не следует планировать нашу работу, непосредственно ориентируясь на такое ее практическое применение. Если бы последнее было нашей целью, постоянно возникала бы опасность приостановить всякое развитие мысли, как только оно теряет непосредственную связь с конкретной целью, которую мы первоначально имели в виду. Стремление достигнуть конкретных целей заставляет нас сводить воедино разнородные кусочки знания, которые связаны друг с другом лишь требованиями данного момента и мало что объясняют друг о друге. В результате наша умственная энергия расходуется то на одно, то на другое, никакой вопрос не подвергается тщательному осмыслению и никакого продвижения вперед не происходит.

Поэтому наилучшей является такая группировка материала, в которой собраны сходные по своей природе факты и суждения, в результате чего исследование одного может пролить свет на другой. Проводя, таким образом, в течение долгого времени исследование одной группы обстоятельств, мы постепенно приближаемся к тем фундаментальным обобщениям, которые называют законами природы. Мы прослеживаем их действие сначала по отдельности, а затем в сочетании друг с другом и таким путем медленно, но верно продвигаемся вперед. Политэконом никогда не должен упускать из виду возможность практического применения результатов экономических исследований, но его особая задача заключается в том, чтобы изучать и истолковывать факты, устанавливать следствия, к которым приводят различные причины, действующие по отдельности и в различном сочетании друг с другом.

§ 3. Это можно проиллюстрировать, перечислив ряд главных проблем, к которым обращается экономист. Он ставит перед собой следующие вопросы:

Каковы причины, которые, особенно в современном мире, воздействуют на потребление и производство, распределение богатств и обмен ими; на организацию промышленности и торговли; на денежный рынок; на оптовую и розничную торговлю; на внешнюю торговлю; на отношения между работодателями и работниками? Как все эти факторы действуют и реагируют друг на друга? Чем отличаются их конечные проявления от непосредственных?

Какие пределы устанавливает цена какой-либо вещи на степень желательности этой вещи? Какое увеличение благосостояния может рrima facie (на первый взгляд) последовать в результате определенного возрастания богатства какого-либо класса общества? В какой мере уменьшает производственную отдачу какого-либо класса недостаточность его дохода? В какой мере способно увеличение дохода какого-либо класса, будучи однажды достигнутым, сохраняться на этом уровне в результате вызываемого таким увеличением дохода повышением производственной отдачи и способности получать дальнейший доход?

Сколь далеко фактически простирается влияние экономической свободы (или сколь далеко оно простиралось в тот или иной конкретный период) в каком-либо географическом районе, слое общества или отрасли производства? Какие другие факторы там сильнее всего действуют и как сочетается действие всех этих факторов? В частности, насколько само по себе действие Экономической свободы способствует возникновению объединений и монополий и каковы последствия их образования? Как может сказаться влияние экономической свободы на положении различных классов в длительной перспективе и какими могут быть ее ближайшие плоды, пока конечные ее результаты еще находятся в процессе формирования? А учитывая период, который указанный процесс может занять, каково сравнительное значение этих двух видов последствий — конечных и промежуточных? Какую часть населения охватывает та или иная система налогообложения? Какое бремя возлагает она на население и какой доход она может принести государству?

§ 4. Выше перечислены главные вопросы, которыми непосредственно занимается экономическая наука и для изучения которых должна быть организована ее главная работа по сбору, анализу и осмыслению фактов. Практические проблемы, хотя в большинстве случаев и остающиеся за пределами экономической науки, тем не менее служат главным мотивом, лежащим в основе деятельности экономиста, причем они меняются в различные периоды и в различных районах даже еще больше, чем экономические факты и условия, образующие материал его исследований. В нашей собственной стране в настоящее время представляются особенно настоятельными следующие проблемы:

- Как следует поступать, чтобы увеличить благоприятные и уменьшить пагубные воздействия экономической свободы, имея в виду и конечные ее последствия, и промежуточные? Если конечные ее плоды благоприятны, а промежуточные пагубны, причем те, кто испытывает на себе ее пагубные воздействия, не пожинают ее добрые плоды, то справедливо ли, чтобы они страдали из-за выгоды других?

- Считая само собой разумеющимся, что следует стремиться к более равному распределению богатства, в какой мере такое стремление послужит оправданием для изменений институтов собственности или для ограничений свободного предпринимательства даже в том случае, если они способны привести к сокращению совокупного богатства? Иными словами, насколько далеко следует продвигаться в сторону увеличения дохода беднейших классов и уменьшения объема их труда даже тогда, когда оно связано с некоторым сокращением материального богатства страны? В какой мере это можно осуществить, не совершая несправедливости и не ослабляя энергию лидеров прогресса? Как следует распределять бремя налогов между различными классами общества?

- Должны ли мы довольствоваться существующими формами разделения труда? Неизбежно ли, чтобы множество людей были заняты исключительно нетворческой работой? Можно ли постепенно привить громадным массам рабочих новую для них способность к выполнению более высоких форм труда и, в частности, к осуществлению коллективного управления предприятием, на котором они сами работают?

- Каково надлежащее соотношение между индивидуальными и коллективными действиями на той стадии цивилизации, на которой мы теперь находимся? В какой мере следует позволять добровольным ассоциациями различных форм, старых и новых, развивать коллективную деятельность в целях, для которых такая деятельность оказывается особенно полезной? Какую хозяйственную деятельность должно осуществлять само общество, действуя через свои правительственные органы, имперские или местные? Например, продвинулись ли мы должным образом в деле осуществления плана превращения в коллективную собственность и коллективного использования незанятых земель, произведений искусства, учреждений образования и развлечений, а также тех материальных условий цивилизованной жизни, вроде газа, воды, железнодорожного транспорта, обеспечение которыми требует соединенных усилий?

- Когда правительство само непосредственно не вмешивается в хозяйство, в какой степени должно оно позволять отдельным лицам и корпорациям вести свои дела по их усмотрению? В какой степени должно оно регулировать управление железными дорогами и другими аналогичными предприятиями, которые занимают до известной степени монопольное положение, а также управление землей и другими крупными ресурсами, которые сам человек увеличить не может? Обязательно ли сохранять во всей силе все существующие права собственности или, быть может, первоначальная необходимость, которой они были вызваны, в известной мере уже миновала?

- Являются ли существующие способы использования богатства полностью справедливыми? В каких пределах допустимо моральное давление общественного мнения, добивающегося ограничения и регулирования индивидуальной деятельности в тех экономических отношениях, где негибкость и насильственность правительственного вмешательства способны принести больше вреда, чем пользы? В каком смысле обязанности одной страны по отношению к другой в экономических вопросах отличаются от таких же обязанностей граждан одной страны по отношению друг к другу?

Экономическую науку, таким образом, надлежит охарактеризовать как науку, исследующую экономические аспекты и условия политической, общественной и личной жизни человека, но особенно его общественной жизни. В задачи экономической науки входит получение знания для самой себя и выработка руководства к поведению в практической жизни, прежде всего в общественной. Нужда в таком руководстве никогда не была столь настоятельной, как теперь; у последующего поколения может оказаться больше, чем у нас, свободного времени для исследований, проливающих свет на еще неведомое в абстрактном мышлении или в истории прошлого, но непосредственно не способствующих разрешению сов ременных трудностей.

Однако, хотя экономическая наука, таким образом, в значительной мере руководствуется практическими целями, она, насколько возможно, избегает рассмотрения острых проблем партийной борьбы и сложностей внутренней и внешней политики, которые государственному деятелю приходится принимать в расчет, когда он решает, какие из имеющихся в его распоряжении мер могут ближе всего привести его к цели, которую он стремится достичь для своей страны. Экономическая наука фактически ставит своей задачей помочь ему не только определить, в чем должна состоять эта цель, но и рекомендовать ему наилучшие методы осуществления последовательной политики, направленной на достижение указанной цели. Вместе с тем она остерегается касаться многих политических вопросов, которые практик не может игнорировать; поэтому она является наукой - чистой и прикладной, а не одно временно и наукой, и искусством. Вот почему ее лучше обозначать широким термином "экономическая наука" (Economics), чем более узким термином "политическая экономия" (Political Economy).

§ 5. Экономист должен обладать тремя великими интеллектуальными качествами - восприятием, воображением, здравомыслием, но больше всего ему необходимо воображение, чтобы он оказался в состоянии обнаружить те причины видимых явлений, которые отдалены или сокрыты от глаз, и представить себе те последствия видимых причин, которые отдалены или не лежат на поверхности.

Естественные науки, и из них особенно физические, имеют то великое преимущество в качестве научных дисциплин перед всеми науками о действиях человека, что от представляющего их ученого ожидают точных заключений, которые могут быть подтверждены последующим наблюдением или экспериментом. Ошибка такого ученого быстро обнаруживается, если он довольствуется установлением таких причин и таких следствий, которые лежат на поверхности, или если он игнорирует взаимодействие сил природы, где каждое действие изменяет все, на что оно распространяется, и само модифицируется под влиянием всего, с чем оно сталкивается. Самый взыскательный ученый-физик к тому же не ограничивается лишь общим выводом, а всегда стремится найти его количественное выражение и установить точную долю каждого элемента в исследуемом явлении.

В науках, относящихся к человеку, точность менее достижима. Иногда единственно доступным здесь является путь наименьшего сопротивления: он всегда соблазнителен, и, хотя он столь же неизменно оказывается предательским, искушение следовать по нему велико даже тогда, когда упорным трудом возможно проложить себе более надежный путь. Ученому-историку мешает невозможность ставить опыты и еще больше — отсутствие каких-либо объективных критериев для оценок удельного веса того или иного элемента в исследуемых событиях. Подобные оценки подспудно производятся им почти на каждой стадии его повествования: он не может заключить, что одна причина или группа причин превосходит другую, не подразумевая при этом какой-либо оценки относительной силы их действия. Тем не менее ему приходится прилагать огромные усилия, чтобы осознать, насколько он зависим от собственных субъективных впечатлений. Экономисту также мешает эта трудность, но в меньшей степени, чем другим исследователям действий человека, так как он фактически располагает некоторой долей тех преимуществ, которые придают точность и объективность работе ученого-физика. Во всяком случае, пока он имеет дело с текущими и недавними явлениями, рассматриваемые им факты поддаются разбивке на группы, относительно которых можно делать определенные обобщения и которым можно дать более или менее точные количественные характеристики. Таким образом, экономист находится в несколько лучшем положении в поисках причин и следствий, не лежащих на поверхности и трудно обнаруживаемых, в разложении сложных явлений на составляющие их элементы и воссоздании целого из многих элементов.

Правда, в более мелких вопросах сам опыт подсказывает то, что не видимо глазу. Опыт, например, подсказывает людям необходимость взвешивать ущерб, наносимый силе воли и семейной жизни опрометчиво оказываемой помощью расточителям, хотя она на первый взгляд и представляется почти несомненной пользой. Однако гораздо большие усилия, большая дальновидность, большая сила воображения требуются для выявления последствий, к каким могут привести, например, многие благовидные программы обеспечения устойчивости занятости. Для этой цели необходимо изучить, насколько тесно связаны между собой изменения условий кредита, внутренней торговли, внешнеторговой конкуренции, динамики урожая, цен, а затем выяснить, как все эти факторы воздействуют в ту или другую сторону на устойчивость занятости. Нужно проследить, как почти каждое существенное экономическое явление в какой-либо одной части западного мира влияет на занятость в некоторых отраслях по крайней мере почти во всех других его частях. Если мы рассматриваем лишь те причины безработицы, которые бросаются в глаза, мы, вероятно, не найдем подходящего средства для устранения уже очевидных для нас бедствий и, вероятно, вызовем новые бедствия, которые еще сокрыты от нас. Если же нам надлежит предвидеть грядущие бедствия и оценить их масштабы, такая работа потребует приложения больших умственных сил.

Далее, когда заработная плата какой-нибудь профессии работников поддерживается на особенно высоком уровне посредством "общего предписания" или иным методом, мы, пуская в ход воображение, пытаемся выяснить положение тех, кого это "общее предписание" лишило возможности выполнять работу, на которую они способны, и по тем ставкам, по которым люди готовы платить за нее. Улучшается ли их положение или ухудшается? Если для одних оно улучшается, а для других ухудшается, как это обычно и происходит, то выигрывают ли при этом многие и проигрывают немногие, или наоборот? Если мы видим только поверхностные результаты, нам может показаться, что выигрывают многие. Однако, если мы приведем в действие научное воображение и проследим все направления, по которым запреты - будь то со стороны тред-юнионов или иных сил - мешают людям выполнять более квалифицированную работу и получать более высокие заработки, мы чаще всего придем к заключению, что в проигрыше оказались именно многие, а в выигрыше лишь немногие. Частично под английским влиянием некоторые австралазийские колонии идут на смелый риск и обещают рабочим немедленно предоставить больше жизненных удобств и свободного времени. Австралазия действительно располагет огромными резервами кредитоспособности, обеспечиваемой их обширными земельными площадями, а поэтому в случае возникновения промышленного спада в результате сокращения рабочего времени такой спад может оказаться неглубоким и кратковременным. Но теперь уже предлагают, чтобы и Англия последовала по этому пути, а здесь спад будет более серьезным. Что нам необходимо и что, как надо надеяться, будет осуществлено в ближайшем будущем — это более широкое изучение таких типовых программ с применением таких методов анализа, какие используются при оценке конструкции линкора с точки зрения его устойчивости при штормовой погоде.

Проблемы, подобные этой, требуют прежде всего чисто интеллектуальных способностей, а иногда даже критического склада ума. Но экономические исследования нуждаются также в доброжелательности, они же ее создают, особенно ту редкую доброжелательность, которая позволяет людям поставить себя на место не только своих сотоварищей, но и представителей других классов. Эта межклассовая доброжелательность получила, например, большое развитие в исследованиях (необходимость в которых становится все более настоятельной) взаимного воздействия, оказываемого друг на друга такими факторами, как свойства характера и заработки, формы занятости и привычная структура расходов; в исследованиях путей, по которым благосостояние народа повышается и в свою очередь укрепляет взаимное доверие и привязанности членов каждой экономической группы — семьи, работодателей и работников одного и того же предприятия, граждан одной и той же страны; в исследовании добра и зла, переплетающихся в личном бескорыстии и классовом эгоизме профессиональной этики и тред-юнионистских обычаев; в изучении различных движений, используя которые можно было бы наилучшим образом обратить наши возрастающие богатства и расширяющиеся возможности на повышение благоденствия нынешнего и грядущих поколений [ После того как минет много поколений после нас, наши нынешние идеалы могут показаться идеалами ребенка, а не зрелого человека. Один определенный шаг вперед уже сделан. Мы уяснили, что все люди, кроме проявивших себя безнадежно слабыми или подлыми, заслуживают полной экономической свободы; однако мы не в состоянии уверенно предугадать, куда именно приведет нас в конечном счете начатое таким образом движение вперед. В последний период средних веков был сделан первоначальный набросок исследования производственного организма в масштабах всего человечества. Каждое последующее поколение являлось свидетелем дальнейшего роста этого, организма, но ни одно еще не наблюдало такой большой рост, как наше. По мере его увеличения возрастала и энергия, вкладываемая в его исследование, причем по сравнению с прежними временами совершенно беспримерными являются широта и разнообразие усилий, прилагаемых для его познания в нашу эпоху. Тем не менее главный результат новейших исследований заставляет нас еще глубже понять, чем это могло сделать любое прошлое поколение, насколько мало мы знаем о причинах, формирующих прогресс, и насколько мало мы в состоянии предвидеть конечную судьбу производственного организма.] .

§ 6. Экономисту необходимо воображение особенно для того, чтобы реализовать свои идеалы. Но больше всего он должен обладать осторожностью и сдержанностью, чтобы отстаивание идеалов не обгоняло его представления о будущем.

Некоторые чересчур категоричные предприниматели и политические деятели, защищая свои собственные классовые привилегии в начале прошлого века, считали выгодным утверждать, что авторитет политической экономии на их стороне, и часто сами себя называли [Этот раздел воспроизведен из "Предложения о создании учебного курса по экономической науке и смежным разделам политической науки", направленного в Кембриджский университет в 1902 г. и принятого в следующем году.] "экономистами". Даже в наше время этот титул присвоили себе противники больших расходов на народное образование, хотя подлинные экономисты единодушно считают, что такие расходы дают настоящую экономию и что отказ от них является с точки зрения интересов страны и ошибочным, и безнравственным решением. Между тем Карлейль и Рескин, а вслед за ними и многие другие авторы, ничего общего не имевшие с их блестящими и облагораживающими идеями, не вникнув в суть дела, возложили на великих экономистов ответственность за высказывания и деяния, против которых они фактически выступали, а в результате широко распространилось неправильное представление об их взглядах и их личных качествах.

В действительности почти все создатели современной экономической науки были людьми благородными и благожелательными, проникнутыми чувством гуманности. Они мало заботились о богатстве для себя лично, но много внимания уделяли широкому его распространению среди народных масс. Они выступали против антиобщественных монополий, как бы те ни были могущественны. Несколько их поколений поддерживало движение против классового законодательства, лишавшего профсоюзы привилегий, которые были доступны ассоциациям предпринимателей; они трудились в поисках целительного средства против ядовитого влияния старого закона о бедных на души и жизнь сельскохозяйственных и других рабочих; они поддерживали фабричные законы вопреки жестокому сопротивлению некоторых политических деятелей и предпринимателей, которые делали вид, что выступают от их имени. Все они, без исключения, были приверженцами доктрины, согласно которой благосостояние всего народа должно быть конечной целью всей частной деятельности и всей государственной политики. Но они проявляли и большую смелость, и большую осторожность; они казались безучастными, так как не брали на себя ответственность за отстаивание быстрого продвижения по неизведанным путям, ибо единственной гарантией безопасности таких путей служили лишь Доверчивые надежды людей, обладавших пылким воображением, не охлажденным знанием и не приведенным в систему глубокими размышлениями.

Осторожность политэкономов была, быть может, несколько чрезмерной, ибо кругозор даже великих провидцев той эпохи был в некоторых отношениях уже, чем кругозор большинства образованных людей нынешней, когда — частично в результате биологических исследований — влияние материальных условий жизни на формирование личности получило в общественных науках всеобщее признание в качестве решающего фактора. Соответственно и экономисты научились Руководствоваться более широким и более оптимистичным взглядом на возможности человеческого прогресса. Они научились верить в то, что воля человека, управляемая строгой мыслью, способна настолько изменить материальные условия жизни, чтобы существенно изменилась и личность; таким образом могут быть созданы новые условия жизни, еще более благо. приятные для развития личности, а поэтому и для экономического, и для морального благополучия масс народа. Ныне, как и всегда, их долг состоит в том, чтобы выступать против всяких кажущихся кратчайшими путей к достижению этой цели, которые истощают источники энергии и инициативы.

Права собственности как таковые вовсе не были предметом поклонения для великих мыслителей, которые создали экономическую науку, но авторитет этой науки незаконно присвоили себе те, кто возводит укоренившиеся права собственности в крайнюю степень и использует их в антиобщественных целях. Можно поэтому подчеркнуть, что строгое экономическое исследование должно основывать права частной собственности не на некоем абстрактном принципе, а на том факте, что в прошлом они были неотделимы от неуклонного прогресса. Вот почему долг ответственных людей заключается в том, чтобы действовать осторожно и вдумчиво при аннулировании или ограничении даже таких прав, которые могут представляться не отвечающими идеальным условиям общественной жизни.

Приложение А. Рост свободной торговли и предпринимательства

§ 1. Последний раздел первой главы кн. I содержит описание проблем, которые решаются в Приложениях А и В, и может рассматриваться в качестве введения к ним.

Хотя ближайшие причины основных исторических событий должны выявляться в действиях отдельных лиц, однако истоки большинства условий, которые обеспечили возможность возникновения этих событий, могут быть прослежены во влиянии унаследованных институтов, национальных качествах и физической природе. Сами по себе национальные качества, однако, были вызваны главным образом действиями индивидуумов и физическими факторами в более или менее отдаленном прошлом. Сильная нация часто происходила как фактически, так и по своему названию от некоего прародителя, обладавшего исключительной физической и духовной силой. Традиции, которые делали нацию сильной в дни мира и в дни войны, часто были результатом мудрости немногих великих мыслителей, которые толковали и развивали ее обычаи и правила, возможно, на основе формальных заповедей, возможно, путем оказания спокойного и почти незаметного влияния. Но ни одна из этих вещей не будет постоянно полезной, если климат не благоприятствует проявлению человеческой энергии: дары природы, ее земли, ее вод и ее небес определяют характер деятельности нации и тем самым задают тон ее социальным и политическим институтам.

Такие различия не находят четкого проявления, пока человек остается дикарем. Какой бы скудной и недостоверной ни была наша информация о привычках диких племен, мы знаем достаточно о них, чтобы быть уверенными, что они проявляют удивительное сходство в своем общем характере при огромном различии в деталях. В каком бы климате они ни находились и кто бы ни бьет их предками, мы обнаруживаем, что дикари жили под воздействием обычаев и собственных импульсов, редко пытаясь найти новые направления деятельности для себя, никогда не стремясь предугадать отдаленное будущее и в редких случаях учитывая ближайшее будущее, порывистые, несмотря на рабство перед обычаем, ведомые минутным порывом, готовые иногда на крайние усилия, но неспособные сосредоточиться на постоянной работе. Трудоемкие и скучные занятия избегаются, насколько это возможно; те, которые неизбежны, выполняются за счет принудительного труда женщин.

Именно когда мы переходим от дикой жизни к ранним формам цивилизации, нам начинает бросаться в глаза влияние сил физической среды. Частично это объясняется тем, что о ранней истории наши сведения скудны, и мы знаем очень немного о конкретных событиях и влиянии сильных личностей, которое определяло и изменяло направление национального развития, ускоряло или поворачивало его вспять. Но это происходило главным образом потому, что на этой стадии прогресса силы человека не могли противостоять природе, и он ничего не мог сделать без ее щедрой помощи. Природа отвела немного мест на поверхности земли, которые были особенно благоприятными для первых попыток человека подняться от дикого состояния, и первые ростки культуры и ремесел возникали и формировались под воздействием существовавших там физических условий [ По вопросу о прямом и косвенном влиянии физической среды на определение природы основных занятий см.: Книс. Политическая экономия; Гегель. Философия истории, и Бакль. История цивилизации (Кnies. Politische (Ekonomie; Hegel. Philosophy of History; Buckle. History of Civilization) Ср. также: Аристотель. Политика; Монтескье. О духе законов (Aristotle. Politics; Montesquieu. Esprit des Lois).].

Невозможно существование даже простейшей цивилизации, если усилия человека приносят ему лишь то, что абсолютно необходимо для жизни, некоторый излишек сверх этого требуется для поддержания тех умственных усилий, на которых вырастает прогресс. И поэтому почти все ранние цивилизации оказывались в районах с теплым климатом, где легко удовлетворить элементарные потребности и где природа преподносит щедрые дары даже самым примитивным формам цивилизации. Они часто концентрировались вокруг большой реки, которая давала влагу почве и обеспечивала легкие пути для связи. Правители обычно принадлежали к нации, которая недавно появилась из отдаленной страны с более прохладным климатом или из близлежащих горных районов: ведь теплый климат уничтожает энергию, и силы, которые позволяли им осуществлять свое правление, почти в каждом случае были продуктом более умеренного климата их прежней родины. В новых краях они действительно сохранили в течение нескольких поколений значительную долю своей энергии, живя это время в роскоши за счет избытка продуктов труда подчиненных наций; они нашли возможности для применения своих способностей в деятельности правителей, воинов и священников. Невежественные вначале, они быстро учились всему, чему могли научить их подданные, и шли дальше них. Но на этом этапе цивилизации предприимчивые интеллектуальные личности появлялись почти всегда среди немногих стоявших у власти, они едва ли когда оказывались среди тех, кто нес на себе основную тяжесть бремени производства.

Причина этого заключена в том, что климат, создавший возможность возникновения ранней цивилизации, обрек ее также на слабость [ Монтескье мудро замечает (кн. XIV, гл. II), что превосходство в силе, созданное холодным климатом, приводит в числе других последствий "к росту чувства превосходства, т.е. к снижению мстительности, и большему вниманию к безопасности, т.е. большей искренности, уменьшению подозрительности, лживости и хитрости". Эти добродетели в огромной мере способствуют экономическому прогрессу. ] . В более холодном климате природа создала условия, стимулирующие человеческую энергию, и хотя человек вначале должен вести жестокую борьбу, но по мере увеличения его знаний и богатства он оказывается способен получить обильную пищу и теплую одежду, а на более поздних этапах он обеспечивает себя теми большими и прочными зданиями, которые являются необходимыми элементами культурной жизни в местах, где суровый климат заставляет заниматься всеми домашними делами и вести общественную жизнь под крышей. Но совершенно нельзя пользоваться свежим, дающим новые силы воздухом, необходимым для достижения полноты жизни, если природа не предоставляет его беспрепятственно. [ Это положение может быть немного изменено, но только немного, если окажется прав Ф. Гэлтон, полагающий, что небольшое число людей правящей нации в жаркой стране, как, Например, англичане в Индии, будут способны поддерживать в неизменном виде свою врожденную энергию в течение многих поколений путем использования больших количеств искусственного льда или охлаждающего воздействия быстрого расширения сжатого воздуха. См. его президентское обращение к членам антропологического института в 1881 г.]

Можно действительно обнаружить рабочего, выполняющего тяжелую физическую работу под тропическим солнцем, у творца кустарных изделий могут оказаться художественные инстинкты, мудрец, государственный деятель или банкир могут проявить остроту и тонкость ума, но высокая температура вызывает несовместимость тяжелой и напряженной физической работы с высокой интеллектуальной активностью. Под совместным воздействием климата и роскоши правящий класс постепенно теряет свою силу, все меньшее и меньшее число его представителей способны на великие дела, и наконец они оказываются ниспровергнутыми более сильной расой, которая, наиболее вероятно, появилась из более холодного климата. Иногда они образуют промежуточную касту между теми, кем они до сих пор правили, и новыми правителями, но чаще они погружаются в пассивную среду людской массы.

Подобная цивилизация часто имеет много такого, что представляет интерес для историка философии. Вся ее жизнь почти неосознанно пронизана несколькими простыми идеями, которые переплетены между собой в той приятной гармонии, что придает очарование восточным коврам. Многое можно узнать, проследив истоки этих идей, восходящие к совместному воздействию национальных особенностей, физической среды, религии, философии и поэзии, последствиям войн и доминирующему влиянию сильных личностей. Все это оказывается поучительным для экономиста во многих аспектах, но не проливает света непосредственно на мотивы человеческих поступков, представляющие специфическую сферу его исследований. Ведь в такой цивилизации самые способные люди с презрением относятся к работе, там нет смелых, свободных, предприимчивых работников и готовых пойти на риск капиталистов; производственная деятельность, которая ни во что не ставится, регулируется обычаем, и даже как к единственной защите этой деятельности от произвола тирании прибегают к обычаю.

Не подлежит сомнению, что большая часть обычаев есть не что иное, как выкристаллизовавшаяся форма угнетения и подавления. Но совокупность обычаев, не дающая ничего, кроме истребления слабых, не может просуществовать долго. Ведь сильные опираются на поддержку слабых, их собственная сила не может обеспечить их существование без такой поддержки, и, если они создают социальный порядок, который возлагает бессмысленное и невыносимое бремя на слабых, они тем самым обрекают сами себя на уничтожение. Следовательно, любая сохраняющаяся совокупность обычаев содержит положения, защищающие слабых от наиболее безрассудных форм наносимого им вреда. [ См.: Беиджгот. Физика и политика (Вagehоt. Physics and Politics), а также работы Герберта Спенсера и Майна.]

На деле, когда ограничена предприимчивость и отсутствует простор для эффективной конкуренции, обычай представляет собой необходимое средство не только для защиты людей от других, кто сильнее их, но даже и от соседей, занимающих равное им место в жизни. Если деревенский кузнец может продавать лемеха для плугов только в своей деревне, а жители этой деревни не могут приобретать такие лемеха ни у кого другого, все будут заинтересованы в том, чтобы при помощи обычая цена была зафиксирована на умеренном уровне. Таким образом, обычай приобретает неприкосновенный характер, и ничто на первых порах развития прогресса не может поломать примитивную привычку считать инициатора какого-либо нововведения нечестивцем и врагом. В результате влияние экономических факторов оказывается скрытым под поверхностью, где они действуют медленно, но верно. Последствия их действия проявляются не через годы, а через поколения, оно настолько трудно уловимо, что часто его совершенно не удается обнаружить, эти факторы вряд ли могут быть обнаружены кем-либо, кроме тех людей, которые научились выявлять сферу их проявления путем наблюдения за более очевидными и быстродействующими аналогичными факторами в наши дни. [Так, при анализе "умеренного уровня", на котором обычай фиксирует цену лемеха для плута, будет выявлено, что в конечном итоге она будет обеспечивать кузнецу вознаграждение, примерно равное (с учетом всех его привилегий и дополнительных доходов) вознаграждению его соседей, выполняющих одинаково трудную работу, или, иными словами, то, что в условиях свободного предпринимательства, беспрепятственной коммуникации и эффективной конкуренции мы назвали бы нормальным уровнем оплаты. Если изменение условий приводит к увеличению или уменьшению оплаты кузнеца, включая все косвенные прибавки, почти всегда происходит изменение в существе обычая, часто почти неосознанное и повсеместно без каких-либо изменений формы, вызывающее ее возврат к этому уровню.]

§ 2. Эта сила обычая в ранних цивилизациях частично является причиной, а частично — следствием ограничений индивидуальных прав в отношении собственности. Что касается всякой собственности, но особенно собственности на землю, то в большей или меньшей степени права индивидуума являются производными от прав домашнего хозяйства и семьи в узком смысле слова и ограничены ими, а также во всех смыслах подчинены им. Аналогичным образом права домашнего хозяйства подчинены правам деревни, которая часто, если не на самом деле, то в соотвтетствии с традиционными представлениями, представляет собой более широкую и развитую семью.

Соответствует действительности, что на ранней стадии развития цивилизации немногие обладали большим желанием далеко отходить от преобладавшей вокруг них практики. Насколько бы полными и четко определенными ни были права индивидуумов в отношении их непосредственной собственности, они не желали сталкиваться с той яростью, которую вызывало у их соседей любое нововведение, и теми насмешками, которые обрушивались на любого, кто попытался бы претендовать на большую собственную мудрость по сравнению с предками. Но множество мелких изменений осуществлялось более отважными личностями, и, если они имели свободу на самостоятельное экспериментирование, изменения могли нарастать за счет мелких и почти неощутимых этапов, пока не устанавливалось разнообразие практики, достаточное для размывания четких границ регулирования на основе обычая и предоставления значительной свободы для индивидуального выбора. Когда, однако, каждый глава домашнего хозяйства рассматривался лишь в качестве старшего партнера и доверенного лица в деле распоряжения семейной собственностью, малейшее отклонение от рутинных норм предков наталкивалось на сопротивление людей, обладавших правом высказывать свое мнение в отношении всех мелких деталей.

А за авторитарным сопротивлением со стороны семьи следовало еще и сопротивление со стороны деревни. Дело в том, что хотя каждая семья временно обладала исключительным правом на использование земли, которую она возделывала, но многие виды операций выполнялись совместно, поэтому каждый должен был делать те же вещи, что и другие, в то же самое время. Каждое поле, когда наступала очередь пустить его под пар, превращалось в часть общего пастбища, и вся земля, принадлежащая деревне, периодически подвергалась перераспределению. [ Германская общинная система (марка) в действительнос ти, как теперь известно, была менее распространена, чем это полагали некоторые историки. Но там, где она достигла полного развития, одна небольшая часть - "домашняя марка" - выделялась для постоянного проживания на ней и каждая семья сохраняла свою долю в ней навсегда. Вторая часть, или "пахотная марка", делилась на три больших поля, на каждом из которых каждая семья имела в целом по нескольку полос размером в акр. Два таких поля засевались ежегодно, а третье оставлялось под пар. Третья, и самая большая часть использовалась в качестве пастбища совместно всей деревней, так же обстояло дело в отношении парового поля в "пахотной марке". В некоторых случаях "пахотная марка" периодически превращалась в пастбище и для образования новой "пахотной марки" отрезалась часть общинной земли, которая подлежала перераспределению. Таким образом, качество обработки этой земли каждой семьей затрагивало положительным или отрицательным образом всех членов деревни. ]

Поэтому деревня обладала очевидным правом запретить какое-либо нововведение, поскольку это могло помешать их планам коллективного производства и в конечном итоге поставить под угрозу стоимость земли и тем самым нанести им ущерб при наступлении сроков следующего перераспределения. В результате часто возникала сложная система правил, которая настолько опутывала каждого, кто обрабатывал землю, что он не мог руководствоваться собственными суждениями и решениями даже в отношении самых заурядных вопросов [ Ср. с описанием, которое приводит герцог Аргайллский в отношении обработки общинного клина в "Невидимых основах общества", гл. IX ("Unseen Foundations of Society").] . Вероятно, это явилось наиболее важным фактором, вызвавшим замедление развития духа свободного предпринимательства у всего человечества. Можно заметить, что коллективное владение собственностью отвечало тому духу квиетизма, которым пронизаны многие восточные религии, и его долгое сохранение среди индусов частично есть результат идеи покоя, которая насаждается в их религиозных писаниях.

Существует вероятность того, что, в то время как влияние обычаев на цены, заработную плату и ренту было переоценено, их воздействие на формы производства и общий экономический порядок в обществе недооценивалось. В первом случае их последствия очевидны, но не имеют кумулятивного характера, в другом же они не являются очевидными, но их результат накапливается. И почти повсеместное правило состоит в том, что, когда последствия какого-либо фактора, какими бы незначительными они ни были в данное время, действуют в одном направлении, их влияние оказывается значительно большим, чем кажется возможным на первый взгляд.

Но насколько бы ни было велико влияние обычаев в древней цивилизации, греки и римляне были преисполнены духа предпринимательства, и более интересным представляется исследование вопроса о том, почему они столь мало знали о тех социальных аспектах экономических проблем, которые представляют настолько большой интерес для нас, и столь мало уделяли внимания этим аспектам.

§ 3. Обителью большинства ранних цивилизаций были бассейны великих рек, долины которых, имеющие в достатке воду, редко посещал голод, поскольку в климате, где никогда нет нехватки тепла, плодородие почвы почти самым непосредственным образом зависит от количества влаги; реки также предоставляли удобные транспортные пути, которые благоприятствовали простым формам торговли и разделения труда и не препятствовали движению крупных армий, при помощи которых сохранялась деспотическая сила центрального правительства. Это правда, что финикийцы жили за счет моря. Эта великая семитская раса оказала большую услугу, проложив путь для свободного сношения между многими народами и распространив знания о письменности, арифметике и о весах и мерах, но основные свои усилия они посвятили коммерции и производству.

На долю жизнерадостных и полных свежих идей греков досталась возможность глубоко вдохнуть воздух свободы на морях и привнести в свою собственную свободную жизнь лучшие мысли и высочайшее искусство древнего мира. В их бесчисленных поселениях в Малой Азии, других местах и в самой Элладе свободно развивались свои собственные идеи под влиянием внезапно возникавших у них новых мыслей; постоянно осуществлялось общение между этими поселениями, а также с теми, кто держал в своих руках ключи от более старых учений; происходил обмен приобретенным опытом, но их не ограничивал ничей авторитет. Энергия и предприимчивость не угнетались под бременем традиционных обычаев, а направлялись на поиски новых колоний и неограниченную разработку новых идей.

Климат, в котором они жили, освободил их от необходимости изнурительной работы, весь тяжелый и нудный труд был возложен на рабов, поэтому греки могли беспрепятственно отдаться свободной игре своей фантазии. Жилища, одежда и топливо не требовали больших издержек; мягкая погода позволяла проводить много времени на свежем воздухе, давала возможность легко и без затрат осуществлять общение ради социальных и политических целей. И все-таки прохладные бризы Средиземноморья настолько содействовали поддержанию в них энергии, что в течение многих поколений они не теряли задора и гибкости характера, привезенных со своей родины на Севере. В этих условиях вызревало чувство прекрасного во всех его формах, тонкая фантазия и оригинальность рассуждений, активность в политической жизни и восторг в подчинении индивидуума государству: подобного мир больше никогда не знал [ Ср.: Нейман и Пар ч. Физическая география Греции, гл. I (Neumann and Рагtsсh. Physikalische Geographic von Griechenland) и Грот. История Греции, ч. II, гл. I (Gгоte. History of Greece). ] .

Во многих отношениях греки были более современными людьми, чем люди средневековой Европы, а в некоторых отношениях они обогнали наше время. Но они не дошли до концепции признания достоинства человека как такового, рассматривали рабство как нечто предопределенное природой; они терпимо относились к сельскому хозяйству, но рассматривали все другие виды производства в качестве приводящих к деградации, и они знали мало или совсем ничего не знали о тех экономических проблемах, на которых сосредоточивается внимание в наш век [ Так, даже Платон говорит: "Природа не создала ни сапожников, ни кузнецов; такие виды деятельности унижают людей, занимающихся ими, жалкие торговцы в силу самого своего положения лишаются политических прав" ("Законы", XII). А Аристотель продолжает: "В наилучшим образом управляемом государстве граждане... не должны вести жизнь мастеровых или торговцев, поскольку такая жизнь постыдна и противоречит добродетели" ("Политика", VII, 9; см. также III, 5). Эти высказывания дают ключ к мнению греков в отношении коммерции. Но поскольку в Древней Греции существовало немного независимых состояний, многие из ее лучших мыслителей были вынуждены принимать некоторое участие в коммерции.].

Они никогда не ощущали крайнего давления со стороны нищеты. Земля и море, солнце и небо в сочетании позволяли им легко получать материальные элементы, необходимые для совершенной жизни. Даже их рабы обладали значительными возможностями в отношении культуры, и если бы дело обстояло противоположным образом, ничто в греческом характере и в уроках, полученных миром к этому времени, не могло вызвать их серьезной озабоченности. Совершенство греческой мысли превратило ее в пробный камень, при помощи которого многие ведущие мыслители последующих веков проверяли свои исследования, а нетерпение, с которым академическая мысль часто относилась к изучению экономики, является результатом нетерпения, которое греки испытывали в отношении беспокойных забот и монотонной работы, связанных с коммерческой деятельностью.

И однако, можно извлечь урок из упадка Греции, вызванного отсутствием той откровенности в установлении цели, которую ни одна нация никогда не сохраняла в течение многих поколений, если не подчинялась дисциплине, обусловленной каким-либо видом постоянной производственной деятельности. С социальной и интеллектуальной точек зрения они были свободными, но они не научились правильно использовать свою свободу, у них отсутствовало самообладание, постоянная настойчивость, решительность. Они имели всю ту быстроту восприятия и готовность к новым идеям, которые являются элементами коммерческой предприимчивости, но не обладали присущей ей настойчивостью в достижении цели и терпеливой стойкостью. Мягкий климат постепенно привел к снижению их физической энергии; они не имели той гарантии силы характера, которая происходит от решительной и твердой настойчивости в выполнении тяжелой работы, и, наконец, они впали в легкомыслие.

§ 4. Цивилизация продолжала продвигаться на Запад, ее следующим центром оказался Рим. Римляне являлись скорее великой армией, чем великой нацией. В том, что они возлагали хозяйственную деятельность на рабов, они напоминали греков, но в основном они представляли собой их противоположность. В отличие от свежей полноты жизни в Афинах, юношеской радости, с которой они позволяли свободно проявляться всем своим способностям и развивали свой собственный склад ума, римляне проявили твердую волю, железную решимость, посвятили себя определенным серьезным целям зрелого человека. [ Эта фундаментальная противоположность между греческим и римским характером была выявлена Гегелем в его "Философии истории". "В отношении греков мы можем утверждать, что первая настоящая форма их свободы состояла в отсутствии совести; обычай жить для своей страны, не затрудняя себя дальнейшими рассуждениями и размышлениями, представлял собой их основной принцип... Субъективность превратила греческий мир в руины", а гармоничная поэзия греков проложила путь "прозе жизни римлян", которая была полна субъективности и "жестких, сухих рассуждений о некоторых добровольных целях". Высоко, хотя и специфически оценил услуги, косвенным образом оказанные Гегелем истории экономики, Рошер в "Истории национальной экономики" (Rоsсher. Gesch. der Nat. OEk. in Deutschland), § 188. Ср. также главы о религии в "Истории" Моммсена (Моmmsen. History), которая, видимо, испытала сильное влияние Гегеля, а также работу Каутца "Развитие национальной экономики", кн. I (Кautz. Entwikcelung der National-OEkonomie).]

Будучи каждый в отдельности свободным от ограничений, связанных с обычаем, они самостоятельно строили свою жизнь, пользуясь никогда ранее не известным преднамеренным выбором. Они были смелыми и бесстрашными, настойчивыми в достижении цели и находчивыми, подчинены дисциплине в своих привычках и проницательными в своих суждениях, и, таким образом, хотя предпочитали заниматься войной и политикой, они постоянно использовали те качества, которые необходимы для коммерческой предприимчивости.

Не остался без применения и принцип объединения. Некоторую деятельность вели ремесленные гильдии, несмотря на очень малое количество свободных ремесленников. Те методы совместных действий в коммерческих целях и крупномасштабного производства на основе труда рабов на фабриках, которым греки научились на Востоке, получили новую силу будучи привнесенными в Рим. Способности и характер римлян делали их особенно пригодными для управления акционерными компаниями, и сравнительно небольшое число очень богатых людей, при отсутствии среднего класса, были способны при помощи подготовленных рабов и свободных граждан осуществлять крупные сделки во внутренней и внешней наземной и морской торговле. Они вызвали ненависть к капиталу, но они сделали его могущественным и эффективным; они с большой энергией создавали инструменты денежного кредита; и частично вследствие единства имперской власти и широкого распространения языка римлян в некоторых важных аспектах существовала большая свобода коммерции и движения во всем цивилизованном мире во времена Римской империи, чем даже в наши дни.

Когда затем мы вспомним, насколько великим центром богатства был Рим, насколько чудовищными были состояния отдельных римлян (они только недавно были превзойдены) и насколько огромными были масштабы римских военных и гражданских дел, их материального обеспечения и механизма по доставке этих материальных средств, нам не следует удивляться, что многие авторы пришли к выводу относительно близкого подобия между экономическими проблемами, возникавшими перед римлянами, и нашими экономическими проблемами. Но это подобие является внешним и обманчивым. Оно распространяется лишь на формы, а не на живой дух национальной жизни. Оно не распространяется на признание значения жизни рядовых людей, которое в наши дни придает экономической науке наибольший интерес [ См. ранее, гл. I, § 2. Недоразумение в некоторой мере следует отнести за счет такого в целом проницательного и вдумчивого автора, как Рошер. Он с особым восторгом указывал на аналогии между древними и современными проблемами, и хотя он также отмечает различия, однако общее влияние его работ приводило к заблуждениям- (Его позиция подверглась обстоятельной критике со стороны Книса в "Политической экономии с исторической точки зрения", особенно с. 391 второго издания).].

В Древнем Риме промышленность и торговля не имели той жизненной силы, которой они достигли в более недавние времена. Он добивался импорта товаров при помощи меча, а не путем его оплаты продуктом искусной работы, которым граждане с достоинством гордились, как это было в Венеции или Флоренции либо в Брюгге. Как движение товаров, так и производство осуществлялось почти с единственной целью получения от них денежного выигрыша, а состояние коммерческой жизни определялось общественным презрением, находившим свое проявление в "правовом и практически эффективном запрещении" [ Friedlander. Sittengeschichte Roms, S. 225. Моммсен заходит настолько далеко, что утверждает ("История", кн. VI, гл. XI): "О ремеслах и производителях ничего нельзя сказать, кроме того, что итальянская нация в этом отношении оставалась в бездеятельности, граничащей с варварством... Единственной яркой стороной римской частной экономики были денежные операции и торговля". Многие абзацы "Рабской власти" Кернса (С a i г n e s. Slave Power) читаются как современный вариант "Истории" Моммсена. Даже в городах судьба бедных свободных римлян напоминала судьбу "бедных белых" южных рабовладельческих штатов. Latifundia perdidere Italian, но они были подобны фермам южных штатов, а не Англии. Слабость свободного труда в Риме показана в "Истории римских предприятий". (L i e b e n a m. Geschichte des romischen Vereinswesens). ] для сенаторов любой коммерческой деятельности, кроме той, которая связана с землей. Патриции больше всего наживались на откупе налогов, грабеже провинций, а позднее на благосклонности императоров и не обладали тем духом неподкупности и прилежности в работе, который необходим для создания крупной национальной торговли, и в конечном счете частная предприимчивость была задушена неизменно возраставшим могуществом вездесущего государства [ Один из аспектов этого описан Шмоллером в его коротком, но блестящем очерке торговых компаний древности. Показав, как торговые группы, все члены которых принадлежат к одной семье, могут процветать даже среди примитивных народов, он доказывает ("Iahrbuch fur Gesetzgebung", XVI, S. 740-742), что ни одна форма коммерческой ассоциации современного типа не могла долго процветать в тех условиях, которые существовали в Древнем Риме, если только она не имела привилегий или преимуществ, подобных тем, что предоставлялись Societates Puhlicanorum. Причину того, почему нам, современным людям, успешно удается объединить и держать много людей "под одной шляпой" с целью совместной работы, что не удалось в античные времена, "следует искать исключительно в более высоком уровне интеллектуальной и моральной силы и в большей возможности ныне, чем тогда, связать воедино эгоистическую коммерческую энергию людей узами социальной симпатии" . См. также: D е 1 о u m e. Les Manieurs d-Argent a Rome; статью о государственном контроле над производством в IV в. У.А.Брауна в "Political Science Quarterly", vol. II; Бланки. История политической экономии, гл. V и VI, и И н г р э м. История (В 1 a n q u i. History of Political Economy; I n g г а m. History).].

Но хотя римляне внесли лишь небольшой вклад непосредственно в развитие экономической науки, они оказали большое влияние на него, трудно сказать, положительное или отрицательное, заложив основы современной юриспруденции. Та философская мысль, которая существовала в Риме, относилась главным образом к школе стоиков, а большинство великих стоиков в Риме происходили с Востока. Когда их философия была перенесена на римскую почву, она приобрела огромную практическую силу, не потеряв эмоциональной напряженности, и несмотря на ее суровость, она заключала в себе многое, что оказалось в родстве с утверждениями современной общественной науки. Большинство великих юристов империи были среди приверженцев этой философии, и, таким образом, она задала тон позднейшему римскому праву, а через него - всему современному европейскому праву. Мощь же римского государства привела к тому, что государственные правовые нормы полностью вытеснили клановые и племенные нормы на более ранней стадии, чем это произошло в Греции. Но многие примитивные традиционные формы мышления арийских племен в отношении собственности еще долгое время продолжали существовать даже в Риме. Как бы ни велика была власть главы семьи над ее членами, собственность, которая находилась под его контролем, на протяжении долгого периода рассматривалась в качестве принадлежащей ему как представителю семьи, а не как отдельному лицу. Но когда Рим превратился в империю, его юристы превратились в основных толкователей правовых норм многих народов и под влиянием стоиков они занялись открытием естественных законов, которые, как они считали, в скрытом виде лежали в основе всех сводов законов. Этот поиск универсальных, а не случайных элементов в юриспруденции показал разрушительное воздействие на права совместного владения, существование которых можно было объяснить лишь местными обычаями. Поэтому позднее римское право постепенно, но неизменно приводило к расширению сферы действия контрактных отношений, придавало им большую точность, гибкость и силу. Наконец, почти все общественные институты оказались внутри этой сферы, были четко определены границы собственности индивидуума, и он мог обращаться с нею по своему усмотрению. От широты и благородства характера стоиков современные юристы унаследовали высокое чувство долга, а присущая стоикам строгость в собственных определениях вызвала у них стремление к четкой формулировке индивидуальных прав в отношении собственности. И поэтому на счет косвенного влияния римлян, а особенно стоиков, мы можем отнести многое из того хорошего и плохого, что имеется в нашей современной экономической системе: с одной стороны — большая часть неограниченной энергии, проявляемой индивидуумом в устройстве своих собственных дел, а с другой стороны — немалое жестокое зло, творимое под прикрытием прав, созданных системой законов, которая сохраняет свою силу, поскольку ее основные принципы мудры и справедливы.

Сильное чувство долга, принесенное стоицизмом с Востока, содержало также в себе нечто от восточного квиетизма. Хотя стоик и проявлял активность в отношении обеспечения своего здоровья, он гордился тем, что стоял выше мирских забот: он принимал участие в жизненной суете, потому что это было его долгом, но он никогда не мирился с нею, его жизнь оставалась унылой и суровой, отягощенной сознанием его собственных неудач. Это внутреннее противоречие, по словам Гегеля, не могло исчезнуть, пока внутреннее совершенство не было признано в качестве цели, которая может быть достигнута только через самоотречение, и, таким образом, стремление к ней примирялось с теми неудачами, что неизбежны в любой социальной деятельности. Путь к этим большим изменениям был проложен глубокими религиозными чувствами евреев. Но мир не был готов погрузиться в широту христианского духа, пока в нем не появилась новая тональность, привнесенная глубокими личными привязанностами германской нации. Даже среди германских народов истинное христианство медленно прокладывало себе дорогу, и в течение долгого времени после падения Рима в Западной Европе царил хаос.

§5. Для германца, каким бы решительным и сильным он ни был, оказалось очень трудным делом освободиться от уз обычаев и от невежества. Сердечность и преданность [ Гегель ("Философия истории", гл. IV) смотрит в корень лроблемы, когда он говорит об их энергии, их свободном духе, их самостоятельности (Eigensinn), их сердечности (Gemilth), и добавляет: "Преданность - их второй лозунг, в то время как первым является свобода".], которая придавала ему особую силу, склоняла его к тому, чтобы он чрезмерно дорожил институтами и обычаями своей семьи и своего племени. Ни одна другая великая раса завоевателей не продемонстрировала столь ограниченные способности к восприятию новых идей от более культурного, хотя и более слабого, покоренного ими народа, как германцы. Они гордились своей грубой силой и своей энергией, и они мало заботились о знаниях и искусствах. Но и то, и другое нашло себе временное прибежище на восточных берегах Средиземного моря, пока другая нация завоевателей, продвигавшаяся с юга, не оказалась способной вдохнуть в них новую жизнь и новую энергию.

Сарацины легко усваивали все лучшее, чему может научить побежденный. Они лелеяли искусства и науки, поддерживали огонь в очаге просвещения, когда христианскому миру было почти безразлично, погас он или нет, за что мы должны быть им благодарны. Но их моральная природа не была столь целостной, как у германцев. Теплый климат и чувственность их религии привели к быстрому упадку их энергии, и они оказали очень небольшое непосредственное влияние на проблемы современной цивилизации [Похвала их деятельности была блестящим образом воздала Дрейпером в кн. "Интеллектуальное развитие Европы" гл.XIII (Draper. Intellelctual Development of Europe).].

Просвещение среди германцев распространялось медленно, но верно. Они несли цивилизацию к северу, в климат, где непрерывная напряженная работа шла рука об руку с медленным ростом стабильных форм культуры, и они несли ее на запад, к Атлантике. Цивилизация, которая задолго до этого покинула берега рек ради берегов великого моря, окруженного со всех сторон сушей, должна была в конечном итоге отправиться через огромный океан. Но эти изменения происходили очень медленно. Первая представляющая для нас интерес проблема новой эпохи состоит в возрождении старого конфликта между городом и нацией, который был временно подавлен повсеместным владычеством Рима, представлявшим собой, по сути дела, армию со штабом, размещенным в городе, однако черпающую свою мощь на обширной территории.

§ 6. До недавних лет полное и прямое самоуправление людей было невозможно в рамках большой нации, оно могло существовать только в городах или на очень небольших территориях. Правление неизбежно находи лось в руках немногих, кто считал себя привилегированным высшим классом и рассматривал рабочих в качестве низших классов. Следовательно, рабочие, даже когда им позволялось управлять собственными местными делами, часто не имели достаточной смелости, уверенности в себе и достаточных навыков умственной деятельности, требующихся в качестве основы коммерческого предприятия. На деле как центральное правительство, так и местные магнаты самым непосредственным образом нарушали свободу промышленности, запрещая миграцию и устанавливая самые тягостные и вызывающие раздражение налоги и сборы. Даже те из низших классов, которые были номинально свободны ми, подвергались грабежу в результате произвольно установленных штрафов и сборов, а часто и в результате прямого насилия и открытого разбоя. Это бремя падало главным образом именно на тех людей, которые были более трудолюбивыми и более бережливыми, чем их соседи, на тех, в чьей среде, если бы страна была свободной, постепенно развился бы дух свободного предпринимательства, чтобы стряхнуть узы традиций и обычаев.

Совершенно иным было положение людей в городах. Там сила промышленных классов состояла в их численности, и, даже когда они оказывались совершенно не способными взять верх, к ним не относились, подобно их собратьям в сельской местности, как если бы они принадлежали к совершенно иным существам по сравнению с их правителями. Во Флоренции и в Брюгге, как и в древних Афинах, весь народ мог слышать, и иногда действительно слышал, от руководителей государственной политики заявления относительно их планов и их обоснование и мог выразить свое одобрение или неодобрение, прежде чем был предпринят следующий шаг. Весь народ иногда совместно обсуждал социальные и производственные проблемы своего времени, зная намерения друг друга, используя опыт друг друга, сов местно разрабатывая определенные решения и приводя их в жизнь своей собственною деятельностью. Но ничего подобного не могло быть осуществлено на обширной территории, пока не были изобретены телеграф, железные дороги и дешевая печать.

При их помощи нация может теперь утром прочесть то, что ее лидеры сказали в предшествующий вечер, и, прежде чем закончится еще один день, довольно хорошо будет известно о мнении нации. При их помощи совет крупного профсоюза может при небольших издержках представить на рассмотрение его членов во всех частях страны какой-либо трудный вопрос и через несколько дней получить их решение. Даже большая страна может ныне управляться ее народом, но до сих пор то, что называлось "народным правительством", в силу физических обстоятельств представляло собой правительство более или менее широкой олигархии. Только те немногие, кто сам мог часто посещать правительственный центр или по крайней мере постоянно получать из него сообщения, могли принимать непосредственное участие в правлении. И хотя значительно большее число людей знало достаточно о происходящем, чтобы обеспечить широкую эффективность своего волеизъявления путем выбора представителей, но даже и они составляли до самого последнего времени лишь незначительное меньшинство нации, представительная же система сама по себе является продуктом недавнего прошлого.

§ 7. В средние века история подъема и упадка городов есть история подъема и спада следующих друг за Другом волн прогресса. Как правило, средневековые города своим происхождением были обязаны торговле и промышленности и не презирали их. И хотя более богатые граждане могли иногда образовать правительство узкого круга, в котором работники не принимали участия, они в редких случаях сохраняли свою власть в течение длительного времени, широкий круг жителей часто обладал полными гражданскими правами, самостоятельно определяя внешнюю и внутреннюю политику своего города и в то же время работая своими руками и гордясь своей работой. Они самоорганизовались в гильдии, увеличивая тем самым свою сплоченность и расширяя свои навыки и опыт в области самоуправления, и хотя часто гильдии носили замкнутый характер, а их правила в конечном счете задерживали прогресс, однако они проделали великолепную работу, прежде чем проявилось это крайне отрицательное воздействие [ Что справедливо в отношении крупных вольных городов, которые были практически автономными, в меньшей степени справедливо и в отношении так называемых "вольных графств" в Англии. Их конституции были даже более разнообразными, чем причины происхождения их свобод, но сейчас представляется вероятным, что в целом они были более демократичными и менее олигархическими, чем одно время полагали. См., в част ности: Гросс. Купеческая гильдия, гл. VII (Gross. The Gild Merchant).].

Граждане повышали свою культуру, не теряя своей энергии, они приучались приобретать интеллектуальный интерес во многих вещах помимо своего коммерческого предприятия. Они занимали ведущее место в области изящных искусств и не были отсталыми в искусстве войны. Они гордились большими затратами на общественные цели и в равной мере были горды тщательным и экономным расходованием общественных ресурсов, четко составленными государственными бюджетами и справедливой системой налогообложения, основанной на разумных деловых принципах. Таким образом, они прокладывали путь к современной промышленной цивилизации и, если бы они двигались в своем направлении без помех и сохранили свою первую любовь к свободе и социальному равенству, они, вероятно, уже давно раз работали бы решение многих социальных и экономических проблем, с которыми мы только начинаем сталкиваться. Но после того как они в течение длительного времени испытывали на себе воздействие массовых вол нений и войн, они наконец уступили растущей мощи окружавших их стран, и действительно, когда они получали власть над своими соседями, их правление часто было жестоким и деспотичным; таким образом, то, что страна лишала их в конечном итоге власти, было в какой-то мере результатом справедливого возмездия. Они страдали за причиненное ими зло, но плоды их положительной деятельности остаются, и они являются источником многого из того, что является лучшим в социальных и экономических традициях, которые наш век унаследовал от своих предшественников.

§ 8. Феодализм, вероятно, был необходимой стадией в развитии германской нации. Он способствовал широкому росту политических способностей преобладающего класса и воспитывал рядовых людей в традициях дисциплины и порядка. Но под формами внешней красоты он скрывал много жестокости и физической и моральной нечистоты. Рыцарские порядки сочетали крайнее уважение к женщинам на людях с домашней тиранией; изысканные правила вежливости к соперникам в сражениях рыцарского ранга соблюдались одновременно с проявлением жестокости и вымогательства в отношениях с нижестоящими классами. От правящих классов ожидали, что они будут выполнять свои обязательства друг перед другом с откровенностью и щедростью [ Но предательство было обычным в итальянских городах и не было редким в северных замках. Люди ускоряли смерть своих знакомых покушениями и при помощи яда, от хозяина часто ожидали, что он попробует еду и питье, предложенные гостю. Подобно тому как художник должным образом запол няет свое полотно самыми благородными лицами, которые ему Удается обнаружить, и держит как можно дальше на заднем фоне то, что достойно презрения, так и популярный историк может быть оправдан в попытках вызвать зависть у молодежи историческими картинами, в которых резко выпячивается жизнь благородных мужчин и женщин, в то время как набрасы вается покров на основную массу окружающего порока. Но когда мы желаем составить представление о мировом прогрессе, мы должны учитывать зло прошлых времен в том виде, как оно существовало. Быть более чем справедливым к нашим предкам - значит быть далеким от справедливости в отношении лучших надежд ныне существующих людей.]. Их жизненные идеалы не были лишены благородства, и поэтому их личности будут всегда обладать некоторой привлекательностью для вдумчивого историка, как и для того, кто изучает историю войн, довольствуясь прекрасными сценами и романтическими событиями. Но их совесть была удовлетворена, когда они действовали в соответствии с кодексом чести, установленным для них их собственным классом, и одно из требований этого кодекса состояло в том, чтобы удерживать низшие классы в пределах отведенного для них места, хотя на деле они часто проявляли благосклонность и даже сердечную привязанность к тем вассалам, с которыми они жили в повседневном контакте.

Что касается невзгод в жизни отдельных людей, церковь стремилась защищать слабых и уменьшить страдания бедняков. Вероятно, те более утонченные натуры, которые были привлечены ее службами, были бы в состоянии оказать более широкое и более благотворное влияние, если бы они были свободны от обета безбрачия и могли бы вступить в мирскую жизнь. Но это не дает основания низко оценивать те выгоды, которые церковники, и особенно монахи, предоставили более бедным классам. Монастыри были работными домами и особенно способствовали применению научных методов в сельском хозяйстве, они являлись безопасными учебными заведениями для ученых, а также и больницами и домами призрения для страждущих.

Церковь выступала в качестве миротворца в крупных и мелких вопросах, проводимые под ее эгидой празднества и ярмарки обеспечивали свободу и безопасность торговли [ Мы, вероятно, склонны уделять чересчур много внимания осуждению церковью "ростовщичества" и некоторых видов торговли. В те времена существовали очень небольшие возможности для займа капитала с целью использования в коммерции, а когда они возникали, запрет можно было обойти многими способами, которые на деле были санкционированы самой церковью. Хотя святой Иоанн Златоуст и говорил, что "тот, кто приобретает какой-либо товар, чтобы получить прибыль, избавившись от него целиком и в неизменном виде, изгоняется из храма господнего", церковь все-таки побуждала купцов покупать и продавать товары в неизменном виде на ярмарках и в других местах. Авторитет церкви и государства в сочетании с предрассудками людей создавали трудности на пути тех, кто покупал большие количества товаров с целью их розничной продажи ради прибыли. Но хотя в значительной мере деятельность этих людей представляла собой законную торговлю, часть ее была аналогична "рингам" и "корнерам" на современных товарных рынках. Ср. с прекрасной главой о канонической доктрине в "Истории" Эшли и заметкой об этом Хьюиса в Economic Review, vol. IV.] . Кроме того, церковь постоянно протестовала против кастовой исключительности. Она была демократична по своей организации подобно армии в Древнем Риме. Она всегда стремилась поднять на наиболее высокие посты самых способных людей независимо от их сословного происхождения; священники и монастырские ордена делали много для физического и морального благополучия людей и иногда даже толкали их к открытому сопротивлению тирании их правителей. [Косвенным образом они содействовали прогрессу, поощ ряя крестоносцев, о чем удачно сказал Ингрэм ("История", гл. II) : "Они показали сильное экономическое воздействие, передав во многих случаях имущество феодальных вождей промышленным классам, в то же время осуществляя контакты между различными нациями и расами, расширяя кругозор и представления населения, а также создавая особые стимулы для мореплавания, они способствовали новой активизации международной торговли".]

Но, с другой стороны, церковь не преследовала цель помочь им в развитии таких качеств, как вера в собственные силы, самостоятельность, и в достижении истинной внутренней свободы. Хотя и стремясь к тому, чтобы люди, имеющие исключительные природные таланты, поднялись при содействии ее обрядов к самым высоким постам, она скорее помогала, чем препятствовала силам феодализма в их стремлении держать трудящиеся классы в целом в невежестве, лишенными предприимчивости и во всех отношениях зависящими от всех, кто стоит выше них. Германский феодализм проявлял не столь жестокие инстинкты, как военные власти Древнего Рима, и миряне вместе с церковниками находились под влиянием христианской религии, насколько бы неточно она ни истолковывалась в отношении понимания достоинства человека как такового. Тем не менее правители сельских районов в раннем средневековье соединили все наиболее влиятельные элементы восточной утонченности теократической касты с римской силой дисциплины и решительности и использовали такое объединенное могущественное воздействие, чтобы в целом задержать рост силы и независимости характера среди нижестоящих слоев населения.

Однако военная сила феодализма в течение длительного времени ослаблялась местными распрями. Эта сила была удивительным образом приспособлена гением Карла Великого для подчинения под единой властью огромной территории, но она также была склонна к распаду на составные элементы, как только исчез направлявший ее гений. Италия долгое время управлялась ее городами, один из которых, имевший римское происхождение, с римскими амбициями и твердыми целями оберегал свои водные пути от всех нападений вплоть до самого недавнего времени. И в Нидерландах, и других частях Европейского континента вольные города долго могли противостоять враждебности окружавших их королей и баронов. Но в конце концов стабильные монархии были установлены в Австрии, Испании и Франции. Деспотическая монархия, которой служило несколько способных людей, подготавливала и организовывала вооруженные силы из огромного числа невежественных, но упорных деревенских жителей; и предприимчивость вольных городов, их благородное сочетание ремесел и культуры прекратили свое существование, прежде чем смогли перерасти свои первоначальные ошибки.

Затем мир мог бы оказаться отброшенным назад, если бы как раз в это время не начали возникать новые силы, разрывавшие узы ограниченности и способствовавшие распространению свободы на широкой территории. На протяжении очень недолгого времени было изобретено книгопечатание, возродилась наука, наступила реформация и были открыты океанские пути в Новый Свет и Индию. Любого из этих событий было бы достаточно, чтобы составить целую историческую эпоху, но, наступив одновременно и действуя целиком в одном направлении, они привели к настоящей революции.

Мышление приобрело относительную свободу, и знания перестали быть совершенно недоступными народу. Возродился свободный характер, присущий грекам; могучий дух самостоятельности приобрел новую силу и оказался способен распространить свое влияние на других. А новый континент поставил новые проблемы перед вдумчивыми людьми, в то же время он предложил новые возможности для предприимчивости смелых авантюристов.

§9. Страны, занявшие ведущее место в новых морских авантюрах, находились на Пиренейском полуострове. Некоторое время казалось, что сначала ведущую роль в мире захватил самый восточный полуостров Средиземноморья, затем лидерство переместилось к полуострову, лежащему как раз посредине, и, наконец, это лидерство закрепилось за самым западным полуостровом, который принадлежит как Средиземноморью, так и Атлантике. Но мощь промышленности к этому времени уже была достаточной, чтобы обеспечивать существование богатства и цивилизации в северном климате. Испания и Португалия не могли долго противостоять более стабильной энергии и более щедрому духу северян.

Ранняя история народа Нидерландов — это поистине блистательная романтическая повесть. Заложив основу при помощи рыболовства и ткачества, жители этой страны соткали благородную ткань искусства и литературы, науки и правления. Но Испания поставила перед собой цель подавить возрождающийся дух свободы, как перед этим сделала Персия. Однако подобно тому как Персия, задушив ионийцев, вызвала еще более высокий подъем духа самой Греции, Австрийская и Испанская империи, подчинив Бельгийские Нидерланды, лишь только усилили патриотизм и энергию Голландии и Англии.

Голландия страдала от английской зависти в отношении ее коммерции, но еще в большей степени — от неумных военных амбиций Франции. Вскоре стало ясно, что Голландия защищает свободу Европы от французской агрессии. Но в критический момент ее истории она оказалась лишена помощи, на которую справедливо могла бы рассчитывать со стороны протестантской Англии, и, хотя после 1688г. такая помощь предоставлялась очень щедро, ее наиболее смелые и благородные сыновья уже полегли на поле боя и страна погрязла в долгах. Она оказалась в числе второразрядных стран, но англичане больше других должны быть признательны ей за ее свершения и за то, что она, возможно, сделала для свободы и предпринимательства.

Таким образом, Франция и Англия должны были довольствоваться океанской империей. Франция обладала большими природными ресурсами, чем какая-либо другая северная страна, и в течение некоторого времени она представляла собой самую могущественную державу мира. Но она безрассудно растратила в бесконечных войнах свое богатство и пролила кровь тех из своих лучших граждан, кто еще не был изгнан в результате религиозных преследований. Прогресс просвещения не принес благородного отношения правящих классов к тем, кем они правили, и не дал мудрости в расходах.

Основной импульс к восстанию порабощенных французов против своих правителей пришел из революционной Америки. Но французам в поразительной мере недоставало той сдержанной свободы, которая отличала американских колонистов. Их энергия и смелость вновь проявились в великих наполеоновских войнах. Но их амбиции оказались чрезмерными, и в конечном итоге лишь Англии досталось ведущее место в осуществлении предприятий на океанах. Таким образом, промышленные проблемы Нового Света решаются под прямым влиянием Старого Света, в то время как такие проблемы в Старом Свете в некоторой мере оказываются под воздействием английского характера. Поэтому мы можем вернуться назад, чтобы несколько более детально рассмотреть рост свободного предпринимательства в Англии.

§ 10. Географическое положение Англии привело к тому, что она оказалась населена наиболее сильными представителями наиболее сильных народов Северной Европы: процесс естественного отбора привел на ее берега тех членов каждой из последующих волн миграции, которые были наиболее решительными и кто боль. ше всех полагался на собственные силы. Здешний климат лучше, чем в какой-либо другой части северного полушария, приспособлен для поддержания энергии человека. Англия не разделена высокими горами, и ни одна часть ее территории не расположена далее чем в двадцати милях от судоходных путей, таким образом, отсутствуют естественные препятствия для общения между различными частями страны; в то же время сила и разумная политика норманнов и Плантагенетов, находившихся на престоле, не позволили создать местным магнатам искусственные барьеры.

Подобно тому как роль Рима в истории определяется главным образом тем, что он сочетал военную мощь великой империи с предприимчивостью и целеустремленностью пребывающей в одном городе олигархии, Англия обязана своим величием сочетанию, как это раньше в меньших масштабах имело место в Голландии, большой доли свободного характера средневекового города с силой и широкой основой нации. Города Англии меньше выделялись, чем в других землях, но она ассимилировала их с большей легкостью по сравнению с иными странами и поэтому в конечном итоге извлекала из них наибольшую пользу.

Обычай первородства склонял младших сыновей к самостоятельным поискам богатства, и, не обладая особыми кастовыми привилегиями, они легко попадали в среду рядовых людей. Это смешение людей различных сословий приводило к деловитости в политике, в то же время кровеносная система коммерческой предприимчивости согревалась благородными порывами и романтическими устремлениями благородной крови. Обладавшие решительностью, с одной стороны, в сопротивлении тирании, а с другой — в подчинении власти, когда это было обосновано их соображениями, англичане произвели множество революций, но ни одна из них не имела определенной цели. Пересматривая конституцию, они соблюдали Закон; только они, если не считать голландцев, знали, как следует сочетать порядок и свободу; только они соединили глубокое благоговение перед прошлым с могучим стимулом жить ради будущего, а не прошлого. Но сила характера, которая позднее превратила Англию в лидера промышленного прогресса, первоначально проявилась в политике, в войне и в сельском хозяйстве.

Английский лучник был предшественником английского ремесленника. Он таким же образом гордился превосходством своего питания и своих физических данных по сравнению с его континентальными соперниками; он имел такую же неукротимую настойчивость в приобретении совершенных навыков для использования собственных рук, такую же свободную независимость и силу самообладания, готовность противостоять неожиданностям; ту же привычку проявлять юмор в соответствующей обстановке и соблюдать дисциплину в критической ситуации даже перед лицом страданий и несчастий [Для статистического сравнения зажиточный йомен должен быть отнесен к сегодняшнему среднему классу, а не к ремесленникам. Дело в том, что число более состоятельных людей по сравнению с ним было невелико, в то же время огромная масса людей стояла гораздо ниже его и была почти во всех отношениях гораздо беднее, чем сейчас.].

Однако способности англичан к промышленной деятельности оставались скрытыми в течение длительного времени. Они не унаследовали широких знаний о благах и удобствах цивилизации, как и сильного стремления к ним. В производстве изделий всех видов они отставали от романских стран — Италии, Франции и Испании, — а также от свободных городов Северной Европы. Постепенно более состоятельные классы приобрели некоторый вкус к импортируемым предметам роскоши, и английская торговля начала медленно возрастать.

Но длительное время не появлялось внешних признаков будущего Англии в области торговли. Это в действительности является результатом специфических обстоятельств, а также, возможно, и в большей степени, природных склонностей ее людей. Первоначально, и сейчас, они не имеют той особой привязанности к сделкам и торгу, как и более абстрактной стороне финансового дела, которая обнаруживается среди евреев, итальянцев, греков и армян; торговля для них всегда приобретала скорее характер формы деятельности, чем игры и спекулятивной комбинации. Даже сейчас тончайшие финансовые спекуляции на Лондонской фондовой бирже осуществляются главным образом теми нациями, которые унаследовали такую же способность к торговле, какую англичане имеют к активному действию.

Качества, которые заставили англичан в более поздние времена в иных условиях исследовать мир, производить товары и везти их для других стран, заставили Англию даже в средние века впервые выступить с современной организацией сельского хозяйства и таким образом создать образец, в соответствии с которым создается большинство современных коммерческих предприятий. Она заняла ведущее место в замещении отработочной ренты денежными платежами — изменении, которое должно было увеличить возможности каждого определять направление своей жизни в зависимости от своего свободного выбора. Хорошо это или плохо, люди получили свободу обмениваться своими правами на землю и своими обязательствами по ней. Ослабление уз обычаев ускорилось также большим повышением реальной заработной платы, последовавшим после эпидемии чумы в XIV в., и огромным ее падением, которое в XVI в. произошло в результате обесценения серебра, порчи монет, незаконного присвоения доходов монастырей ради удовлетворения прихотей двора и, наконец, расширения овцеводства, заставившего многих рабочих покинуть свои старые дома, снизившего реальные доходы и изменившего образ жизни тех, кто остался. Процесс еще больше усилился в результате роста королевской власти в руках Тюдоров, положившей конец междоусобным войнам и сделавшей ненужными отряды вассалов, которые содержали бароны и земельная аристократия. Обычай оставлять недвижимость старшему сыну и распределять личную собственность между всеми членами семьи, с одной стороны, приводил к увеличению размеров земельных владений, а с другой — уменьшал размеры капитала, которым располагали землевладельцы для ее обработки [Роджерс утверждает, что в XIII в. стоимость пахотной земли составляла лишь третью часть капитала, требующегося для ее обработки, и он уверен, что, поскольку владелец земли обычно обрабатывал ее самостоятельно, старший сын, как правило, использовал различные инструменты для отчуждения части своей земли своим младшим братьям в обмен на часть их капитала. - "Шесть веков труда и заработной платы", с. 51, 52 ("Six Centures of Work and Wages").].

Эти причины привели к установлению в Англии отношений землевладельца и арендатора, в то же время зарубежный спрос на английские изделия и английский спрос на иностранные предметы роскоши привел, особенно в XVI в., к концентрации многих землевладений в крупные пастбища для овец, используемые капиталистическими фермерами. Это означает, что происходило большое увеличение числа фермеров, бравших на себя управление и риск в сельском хозяйстве, предоставлявших некоторую часть собственного капитала, но арендовавших землю за определенную годовую плату и нанимавших рабочую силу за денежную заработную плату; подобным же образом позднее новый слой английских коммерсантов принял на себя управление и риск промышленного производства, предоставив некоторый собственный капитал, но занимая остальную его часть под проценты и нанимая рабочую силу за денежную заработную плату. Свободное предпринимательство росло быстро и неудержимо, оно было односторонним в своих действиях и жестоким к беднякам. Но все-таки остается истиной, что крупная английская ферма, как растениеводческая, так и занимавшаяся пастбищным скотоводством, функционировавшая при помощи заемного капитала, являлась предшественницей английской фабрики точно таким же образом, как английский лучник был предшественником мастерства английского ремесленника [ Эта аналогия более широко проводится в кн. VI, особенно см. гл. IX, §5. ] .

§ 11. Тем временем происходило углубление основных черт английского характера. Природная серьезность и неустрашимость суровых наций, поселившихся на английских берегах, подталкивали их к восприятию доктрин Реформации, и последние оказали воздействие на жизненный уклад народа, задали тон его производственной деятельности. В соответствии с этими доктринами человек представал непосредственно перед своим создателем, без посредника в лице другого человека, и теперь впервые многочисленные массы грубых и некультурных людей испытали стремление к познанию таинств абсолютной духовной свободы. Изоляция религиозных обязанностей каждого отдельного человека от обязанностей его сограждан являлась необходимым условием для достижения высочайшего духовного прогресса. [ Реформация "была утверждением... индивидуальности... Индивидуальность не есть жизненная сумма, а представляет собой существенную часть жизни в любой сфере нашей натуры и нащей работы, в нашей работе как частично, так и полностью. Соответствует истине, хотя это не вся истина, что мы должны жить и умирать наедине, наедине с богом". - Уэскотт. Социальные аспекты христианства, с. 121 (W e s t с о 11. Social Aspects of Christianity). Ср. также: Гегель. Философия истории, ч. IV, раздел III, гл. 2.]

Но это понятие было новым для мира, оно выступало в обнаженном виде, не обросло еще привлекательными традициями, и даже у мягких по характеру людей индивидуальность проявлялась в очень резкой форме, в то время как более грубые натуры приобрели черты скрытности и эгоизма. Особенно в пуританской среде стремление придать логическую определенность и точность своим религиозным убеждениям стало всепоглощающей страстью, враждебной ко всем менее серьезным мыслям и развлечениям. При случае они могли предпринимать совместные действия, которые неизменно достигали успеха благодаря их решительной воле. Но они не испытывали удовольствия от общения, сторонились совместных развлечений и предпочитали тихое отдохновение домашней жизни; следует признать, что многие из них относились так же враждебно к искусству [ Распущенность, присущая некоторым формам искусства, создала у серьезных, но ограниченных людей предвзятость против всего искусства, и в отместку социалисты ожесточенно обвиняют ныне Реформацию в нанесении ущерба общественным и художественным инстинктам человека. Но можно поставить вопрос, не обогатила ли глубина чувств, порожденная Реформацией, искусство в большей степени, чем нанесла ему ущерб. Сторонники Реформации создали собственную музыку и литературу, и, если они и вызывали у людей пренебрежительное отношение к красоте изделий их собственных рук, они, безусловно, способствовали их восприимчивости к красоте природы. Не случайно, что пейзажная живопись наибольшее развитие получила в странах, где преобладала религия реформаторства.].

Происходивший тогда впервые рост сил содержал в себе нечто грубое и неотесанное, но эти силы были нужны для последующего этапа движения вперед. Необходимо было достигнуть чистоты и умеренности в результате многих страданий; следовало стать менее самоуверенными, но не более слабыми, прежде чем этот рост приведет к возникновению новых инстинктов, возрождающих в более высокой форме то, что было наиболее прекрасного и надежного в старых коллективных тенденциях. Усилилась привязанность к семье — наиболее богатое и полное среди земных чувств; возможно, никогда раньше не существовало столь крепкого и тонкого волокна, при помощи которого создавалась благородная ткань общественной жизни.

Голландия и другие страны вместе с Англией прошли через великие тяготы, начало которым было положено, таким образом, в результате религиозной смуты, которая завершала средние века. Но со многих точек зрения, и особенно с точки зрения экономиста, опыт Англии был наиболее поучительным и наиболее исчерпывающим, а также наиболее типичным для всех остальных. Англия прокладывала путь современной эволюции промышленности и предпринимательству своей свободной и самостоятельной энергией и волей.

§ 12. Особенности Англии в области промышленности и торговли усилились в результате того обстоятельства, что многие из людей в других странах, принявших новые доктрины, искали на ее берегах безопасного убежища от религиозных преследований. Вследствие некоего естественного отбора те из французов, фламандцев и представителей других наций, чей характер был наиболее близок к английскому и которые в силу этого характера самым тщательным образом освоили производственные навыки, смешивались с англичанами и обучали их таким навыкам, для которых их характер оказался полностью приспособленным [Смайлз показал, что Англия обязана этим иммигрантам гоораздо большим, чем полагали историки, хотя и они всегда высоко оценивали вклад иммигрантов.]. В течение XVII и XVIII вв. двор и верхние классы оставались более или менее легкомысленными и распущенными, но средний класс и некоторые слои рабочего класса стали строго подходить к жизни, они получали мало удовольствия от прерывавших работу развлечений и высоко ценили те материальные удобства, которые могли быть получены лишь упорной и тяжелой работой. Они стремились производить те вещи, которые имели постоянную и долговременную полезность, а не те, которые нужны были для празднеств и показного хвастовства. Эта тенденция, однажды проявившись, была усилена воздействием климата, поскольку, хотя и не очень суровый, он не способствовал легким развлечениям, а одежда, жилище и другие элементы, требующиеся для удобного существования в этом климате, являются особенно дорогими.

Таковы были условия, в которых в Англии происходило развитие современной промышленной жизни: стремление к материальному комфорту приводит к бесконечному напряжению с целью извлечения каждую неделю наибольшего количества работы, которое может быть за это время получено. Твердая решимость подчинить каждое действие целенаправленному суждению разума заставляет постоянно каждого спрашивать себя, не мог ли бы он улучшить положение, изменив свою область коммерции либо изменив способ ее осуществления. И наконец, полная политическая свобода и безопасность позволяет каждому изменять свое поведение, если он решает, что это соответствует его интересам, и безболезненно вовлекать себя лично и свою собственность в новые и рассчитанные на отдаленное будущее предприятия.

Короче говоря, те же самые причины, которые позволили Англии и ее колониям задать тон современной политике, привели к тому, что она задает тон современному предпринимательству. Те же самые качества, которые дали англичанам политическую свободу, дали им также свободное предпринимательство в промышленности и торговле.

§ 13. Свобода промышленности и предпринимательства, насколько далеко распространяется ее воздействие, заставляет каждого искать такого применения своего труда и капитала, при котором он может обратить их к наибольшей выгоде, это же вновь толкает его к попыткам приобрести навыки и способности в каком- либо конкретном виде деятельности, посредством которого он может заработать средства для приобретения того, что ему необходимо. А отсюда возникает сложная промышленная организация с большим и тонким разделением труда.

Определенный вид разделения труда неизбежно возникает в любой цивилизации, которая просуществует как единое целое достаточно долго, насколько бы примитивными ни были ее формы. Даже в очень отсталых странах мы находим весьма специализированные отрасли производства, но мы не можем обнаружить, чтобы труд внутри каждой отрасли был разделен таким образом, чтобы планирование и организация предприятия, управление им и ответственность за риск возлагались на одну группу людей, в то время как требующаяся для него ручная работа выполнялась наемным трудом. Эта форма разделения труда одновременно характерна для современного мира в целом, и в частности для английской нации. Она может представлять собой лишь про межуточную фазу в развитии человека, она может быть отброшена дальнейшим развитием свободного предпринимательства, которое ее и породило. Но в настоящее время, на благо или во зло, оно выделяется в качестве основного явления при существующей форме современной цивилизации, представляя собой ядро экономических проблем современности.

Наиболее важные изменения, до сих пор привнесен ные в промышленную жизнь, концентрируются вокруг такого роста числа коммерческих предпринимателей. [Этот термин, за которым стоит авторитет Адама Смита и который обычно используется в континентальной Европе, представляется наиболее приемлемым для обозначения тех, кто принимает на себя риск и управление предприятием в качестве своей доли в работе организованной промышленности.]

Мы уже видели, как предприниматель появился на ранней стадии развития английского сельского хозяйства. Фермер заимствовал землю у лендлорда и нанимал необходимую рабочую силу, принимая на себя ответственность и риск своего предприятия. Отбор фермеров на деле не определялся совершенной, свободной, конкуренцией, а был до некоторой степени ограничен наследственными отношениями и другими влияниями, а это часто приводило к тому, что ведущее место в сельском хозяйстве занимали люди, не имевшие в данной области особых талантов. Но Англия — единственная страна, где была предоставлена сколь-нибудь значительная свобода для естественного отбора: континентальная сельскохозяйственная система позволяла случайному фактору происхождения определять ту роль, которую человек должен был играть в обработке земли или в контроле за ее обработкой. Большая энергия и гиб кость, полученная за счет даже такого узкого воздействия отбора в Англии, оказались достаточными, чтобы вывести английское сельское хозяйство на первое место, и позволили получать ему значительно больший продукт, чем получала при равных затратах труда с равноценных почв какая-либо другая страна Европы [Во второй половине XVIII в. усовершенствования в сельском хозяйстве происходили особенно быстро. Улучшались инструменты всех видов, на научной основе производилось осушение, выращивание скота было революционизировано благодаря гению Бейкуелла; в повсеместное использование вошли турнепс, клевер, файграс многолетний и т. д., и это позволило планировать восстановление плодородия земли, оставляя ее под пар, после чего она использовалась в качестве "переменного пастбища". Эти и другие изменения постоянно увеличивали количество капитала, требующегося для возделывания земли, в то же время рост состояний увеличивал число тех, кто мог и был готов заплатить за свое место в сельском обществе путем приобретения крупной собственности. И таким образом всеми путями современный коммерческий дух получал распространение в сельском хозяйстве.].

Но естественный отбор наиболее подходящих людей для основания предприятия, его организации и управления им оказал гораздо большее воздействие в промышленности. Тенденция к увеличению числа предпринимателей в промышленности возникла до того, как произошло огромное развитие английской внешней торговли, фактически ее первые проявления обнаруживаются в шерстяной промышленности XV в. Открытие же крупных рынков в новых странах дало мощный толчок развитию в этом направлении, как непосредственно, так и в результате воздействия на размещение промышленности, т.е. размещение отдельных отраслей производства в определенных районах.

Сведения о средневековых ярмарках и о деятельности купцов показывают, что существовало множество вещей, каждая из которых изготовлялась лишь в одном или двух местах, а затем отправлялась на север и юг, запад и восток по всей Европе. Но товары, производство которых было локализовано и которые перевозились на большие расстояния, почти всегда имели высокую цену и небольшой объем, более дешевые и легкие вещи производились в пределах каждого района. В американских колониях, однако, люди не всегда имели возможность производить для себя готовые продукты, и им часто не позволялось изготовлять даже те, которые они могли бы произвести, поскольку, хотя отношение Англии к своим колониям было более либеральным, чем отношение какой-либо другой страны, она полагала, что производимые ею в этих колониях затраты оправдывали ее стремление заставить население колоний приобретать почти все виды товаров в Англии. Существовал также большой спрос на простые изделия для продажи в Индии и среди диких народов.

Эти причины вели к сосредоточению значительной части более тяжелых видов промышленного труда. В работе, требующей более высокой подготовки и квалификации, а также утонченной фантазии, организация иногда имеет второстепенное значение. Но организованная сила большого числа людей дает неоспоримое преимущество, когда существует спрос на партии товаров нескольких простых типов, заполняющие целый корабль. Таким образом, сосредоточение труда и рост системы капиталистических предпринимателей представляли собой два параллельных процесса, являвшихся результатом одной общей причины, и каждый из них содействовал развитию другого.

Фабричная система и использование дорогих инструментов в производстве имели место на более поздней стадии. Обычно считают, что они являются источником силы, которую английские предприниматели применяют в промышленности, и не подлежит сомнению, что они увеличили такую силу. Но эта сила определенно проявилась до того, как сказалось влияние таких инструментов. Во времена Французской революции не очень много капитала вкладывалось в машины, приводимые в действие водой или паром, фабрики не были крупными, и их было немного. Но почти все шерстяное производство в стране осуществлялось тогда на основе системы контрактов. Эта отрасль контролировалась сравнительно небольшим числом предпринимателей, которые стремились узнать, что, где и когда было наиболее выгодно купить и продать и какие вещи было выгоднее всего произвести. Затем они выдавали кон тракты на изготовление этих вещей для огромного числа людей, разбросанных по всей стране. Предприниматели обычно поставляли сырье, а иногда и используемые простые орудия; те, кто заключал с ними контракт, выполняли его при помощи собственного труда и труда своих семей, а иногда — но не всегда — при содействии нескольких помощников.

С течением времени прогресс в области изобретения механических средств привел к тому, что все больше и больше рабочих собирались в небольших фабриках, расположенных поблизости от источников водной энергии, и, когда пар пришел ей на замену, в более крупных фабриках, находившихся в больших городах. Таким образом, крупные предприниматели, которые принимали на себя основной риск, связанный с производством, не осуществляя непосредственного управления и надзора, стали уступать богатым нанимателям рабочей силы, осуществлявшим всю деятельность по крупномасштабному производству товаров. Новые фабрики привлекли внимание даже самых ненаблюдательных людей, и последний из указанных процессов не мог остаться не замеченным теми, кто не был непосредственно занят в данном виде деятельности, как это имело место с ранее происходившим процессом. [В течение четверти века начиная с 1760г. в промышленном производстве одно за другим происходили улучшения, даже более быстрыми темпами, чем в сельском хозяйстве. В этот период транспортировка тяжелых грузов стала дешевле благодаря каналам, которые построил Бриндлей, производство энергии подешевело благодаря созданию Уаттом паровой машины, а железа - из-за разработки Кортом операций пудлингования и проката, а также предложенного Робаком метода его выплавления при помощи каменного угля вместо древесного, которого стало не хватать; Харгривз, Кромптон, Аркрайт, Картрайтидр. изобрели, или сделали по крайней мере их применение экономически выгодным, прядильную машину "Дженни", мюль-машину, кардочесальную машину и станок с механическим приводом; Веджвудский завод дал большой толчок развитию фарфорового производства, которое уже росло быстрыми темпами, были также сделаны крупные изобретения в области печатного дела, отбеливания при помощи химических средств и других процессов. Впервые механизмы на хлопкоткацкой фабрике были приведены в движение непосредственно при помощи пара в 1785 г., последнем году указанного периода, В начале XIX в. появились первые пароходы, впервые были использованы паровые механизмы в печатном деле и был применен газ для освещения городов Железные дороги, телеграф и фотография появились несколько позднее. Более подробно см. в прекрасной главе, написанной проф. Клэфэмом в "Кембриджской современной истории", т. Х (С 1 а р h a m. Cambridge Modern History).]

Таким образом, наконец, всеобщее внимание было привлечено к уже давно происходившим изменениям в организации промышленности, и стало ясно, что система мелких предприятий, контролируемых самими рабочими, вытеснялась системой крупных коммерческих предприятий, управляемых с использованием специализированных способностей капиталистических предпринимателей. Изменение совершилось бы во многом таким же образом, даже если бы не существовало фабрик, и оно продолжало бы происходить, даже если бы поставка индивидуальным потребителям электроэнергии или других видов энергии привела бы к тому, что часть работы, ныне выполняемой на фабриках, могла бы выполняться рабочими у себя дома [См.: Held. Sociale Geschichte Englands, bk. II, ch. III.].

§ 14. Новое развитие, как в его более ранних, так и более поздних формах, постоянно ослабляло те связи, которые заставляли почти каждого жить в том же при ходе, где он родился, и это привело к возникновению свободных рынков труда, стимулировавших людей к попыткам найти новую работу. В результате такого изменения новый характер приобрели и факторы, определяющие стоимость труда. Вплоть до XVIII в. производительная рабочая сила, как правило, нанималась в розницу, хотя большой и мобильный рабочий класс, который можно было нанимать оптом, играл значительную роль в промышленной истории отдельных районов континентальной Европы и Англии и раньше. В этом веке действие закона изменилось коренным образом, по крайней мере в Англии, и цена труда не определялась более главным образом обычаем или путем торга на маленьких рынках. На протяжении последней сотни лет она все больше и больше определялась условиями спроса и предложения на большой территории — в городе, в сельской местности либо во всем мире.

Новая организация промышленности в огромной степени способствовала повышению эффективности производства, поскольку она сильно продвинулась к обеспечению того, чтобы труд каждого человека затрачивался на выполнение максимально сложной работы, на которую он способен, и эта работа проходила под умелым руководством и обеспечивалась наилучшими механическими и другими вспомогательными средствами, которые могут быть получены при существующем уровне богатства и знаний. Но эта организация принесла с собой и огромное зло. Мы не можем сказать, какой части этого зла можно было бы избежать. Дело в том, что, когда это изменение происходило наиболее быстро, Англию постигла серия катастроф, почти беспрецедентных в истории. Они явились причиной большой части — невозможно сказать, насколько большой, — страданий, которые обычно относят за счет внезапного взрыва неограниченной конкуренции. Вслед за потерей ее великих колоний возникла великая война с Францией, которая обошлась ей дороже, чем стоило все накопленное богатство, которым она обладала накануне войны. Беспрецедентно неурожайные годы, следовавшие один за другим, привели к устрашающему росту цен на хлеб. И что хуже всего, для реализации закона о бедных был принят метод, подорвавший независимость и энергию людей.

Таким образом, в первую половину предыдущего века в благоприятных условиях в Англии происходило самоутверждение свободного предпринимательства, при этом приносимое им зло усиливалось, а выгоды ослаблялись в силу неблагоприятных событий внешнего порядка.

§ 15. Профессиональные обычаи и правила гильдий, на основе которых в прошлом устанавливалась продолжительность рабочей недели, не подходили для новой промышленности. В некоторых местах от них отказались на основе общего согласия, в других они успешно сохранялись в течение некоторого времени. Но это был фатальный успех, поскольку новая промышленность не могла процветать в старых путах и переместилась из этих мест в другие, где она могла пользоваться большей свободой [Эта тенденция промышленности покидать места, где она подвергалась чрезмерному регулированию со стороны гильдий, существовала издавна и проявилась в XIII в., хотя тогда она была сравнительно слабой. См.. Гросс. Купеческая гильдия, т. I, с. 43 и 52 (G г о s s. Gild Merchant).]. Тогда рабочие обратились к правительству, чтобы то обеспечило выполнение старых парламентских законов, предписывавших способ ведения торговли, и даже возродило регулирование цен и заработной платы мировыми судьями.

Эти усилия были обречены на неудачу. Старые правила были выражением социальных, моральных и экономических идей своего времени; они были скорее продуктом чувств, чем мысли, представляли собой почти инстинктивный результат опыта людей, живших и умиравших при почти не изменявшихся экономических условиях. В новом веке изменения происходили настолько быстро, что для подобных вещей не было времени. Каждый человек должен был делать то, что казалось ему правильным, лишь в незначительной мере опираясь на опыт прошедших времен, те, кто пытался придерживаться старых традиций, оказались быстро вытесненными.

Новая нация предпринимателей состояла главным образом из тех, кто самостоятельно создал собственные состояния, т.е. из сильных, решительных, предприимчивых людей, которые, созерцая успешные результаты, полученные за счет своей собственной энергии, были склонны утверждать, что бедных и слабых следует считать виновными в их несчастьях, а не жалеть их. Под впечатлением от неразумности тех, кто пытался восстановить экономические порядки, подорванные потоком прогресса, они склонны считать, что не требуется ничего, кроме как обеспечить полную свободу конкуренции и предоставить возможность сильнейшим поступать по собственному усмотрению. Они славили индивидуальность характера и не спешили найти современную замену социальных и производственных связей, которые объединяли людей в прежние времена.

Тем временем неблагоприятные события привели к снижению общего чистого дохода англичан. В 1820г. десятая часть его была поглощена выплатой простых процентов на национальный долг. Товары, которые стали дешевле в результате новых изобретений, представляли собой готовые изделия, лишь в небольшом количестве потреблявшиеся трудящимися. Поскольку Англия в тот период обладала почти монопольным положением в производстве готовых изделий, она могла бы в действительности получать дешевые продукты питания, если бы производителям было позволено свободно обменивать свои готовые изделия на зерно, выращенное в других странах, но это было запрещено лендлордами, правившими в парламенте. Заработная плата работника, поскольку она затрачивалась на обычные продукты питания, была эквивалентна тому, что его труд произвел бы, если бы был затрачен на очень бедной почве, вынужденно вовлеченной в обработку для восполнения недостаточных поступлений продукта с более богатых земель. Он должен был продавать свой труд на рынке, где силы спроса и предложения обеспечивали ему лишь скудное жалованье, даже если они и действовали свободно. Но он не обладает полными выгодами от экономической свободы, он не имеет эффективного союза со своими коллегами; у него нет ни знания рынка, ни возможности прибегнуть к резервной цене, которыми обладают продавцы товаров, и его толкают к тому, чтобы он сам и его семья работали в течение многочасового рабочего дня в нездоровых условиях. Это оказало воздействие на производительность работающего населения и, таким образом, на чистую стоимость его труда, а поэтому привело и к снижению заработной платы. Найм очень маленьких детей для работы в течение долгих часов не был чем-то новым: он был распространен в Норидже и еще кое-где в XVII в. Но моральная и физическая нищета и заболевания, вызванные чрезмерной работой в плохих условиях, достигли высшего предела среди фабричных рабочих в первой четверти века. Они немного снизились во второй четверти, и этот процесс шел более быстрыми темпами впоследствии.

После того как работники признали бессмысленность попыток возродить старые правила, регулирующие промышленность, больше не появлялось каких-либо стремлений ограничить свободу предпринимательства. Наихудшие страдания англичан никогда не были сравнимы с теми страданиями, которые были вызваны отсутствием свободы во Франции перед Революцией, и утверждалось, что, если бы не мощь, приобретенная Англией за счет ее новых отраслей промышленности, она, возможно, уступила бы иностранному военному деспотизму, как это произошло с вольными городами до нее. Насколько бы небольшим ни было ее население, она иногда почти одна несла бремя войны против завоевателя, имевшего под своим контролем, за небольшим исключением, ресурсы всей континентальной Европы, а в другие времена субсидировала более крупные, но бедные страны, боровшиеся против него. Правильно это или нет, но иногда считали, что Европа могла попасть под постоянное господство Франции, как она попала в древние времена под господство Рима, если бы свободная энергия английской промышленности не питала мускулов войны против общего врага. Поэтому приходилось слышать не много жалоб против излишней свободы предпринимательства, но раздавалось много протестов против того ограничения, которое не позволило англичанам получать продовольствие из-за границы в обмен на готовые изделия, которые они могли теперь столь легко производить.

И даже тред-юнионы, которые тогда начинали свою блестящую, хотя и неровную, карьеру, которая представляет большой интерес и является более поучительной, чем почти все остальное в английской истории, вступили в такую фазу, когда они требовали от правительства немногое сверх того, чтобы их оставили в покое. На своем горьком опыте они убедились в безрассудности попыток навязать старые законы, посредством которых государство определяло развитие промышленности, и у них еще не сформировалось далеко идущих взглядов на регулирование торговли посредством своей собственной деятельности, их основное стремление состояло в увеличении собственной экономической свободы путем устранения законов, направленных против союзов работников.

§ 16. На долю нашего поколения досталось восприятие всех зол, которые возникли из-за внезапности этого увеличения экономической свободы. Теперь мы первыми начинаем понимать пределы, до которых капиталистический наниматель, не подготовленный к своим новым обязанностям, имел соблазн подчинить благосостояние своих работников собственному стремлению к выгоде; мы первыми начинаем убеждаться в важности доказательства того, что богатые как в своем личном, так и коллективном качестве имеют права и обязанности; впервые экономическая проблема нового времени предстает перед нами в своем истинном облике. Частично это есть результат более широких знаний и растущей искренности. Но насколько бы мудрыми и добродетельными ни были наши деды, они не могли видеть вещи так, как видим их мы, поскольку их подгоняли наиболее насущные потребности и ужасные катастрофы. [ В мирные времена никто открыто не рискует приравнивать деньги по степени важности к человеческим жизням, но при кризисных состояниях дорогие военные деньги могут всегда быть использованы для их спасения. Генерал, жертвующий в критическом положении жизнями ради спасения материальной части, утрата которой приведет к потере многих людей, считается совершившим правильный поступок, хотя никто не будет открыто защищать жертву нескольких солдатских жизней ради спасения нескольких армейских складов в мирное время.]

Мы должны подходить к себе с более строгой меркой. Ведь хотя Англии пришлось еще раз вести борьбу за национальное существование, ее производственная мощь возросла в огромной мере; свободная торговля и рост средств сообщения при помощи пара позволили значительно возросшему населению получать на благоприятных условиях достаточное количество продовольствия. Средний денежный доход людей почти удвоился, в то время как цена почти всех важных товаров, за исключением животных продуктов и жилья, снизилась наполовину или даже больше. Правда, даже теперь, если бы богатство было равномерно распределено, произведенного в целом страной хватило бы лишь, чтобы обеспечить необходимые вещи и самые необходимые жизненные удобства, и при существующем положении вещей многие едва обладают крайне необходимыми для существования вещами. Однако богатство нации, ее здоровье, образование и мораль возросли, и мы более не вынуждены подчинять почти любое другое соображение потребности увеличения общего производства в промышленности.

Этот рост успехов сделал нас достаточно богатыми, чтобы ввести новые ограничения на свободное предпринимательство, допускаются некоторые временные потери ради более высоких конечных выгод. Но эти новые ограничения отличаются от ранее существовавших. Они вводятся не в качестве средства классового господства, а с целью защиты слабых, и особенно детей и матерей с детьми, в вопросах, в которых они не могут использовать силы конкуренции для собственной защиты. Цель состоит в том, чтобы целенаправленно и быстро создать средства для исправления положения, приспособленные для условий современной промышленности, и таким образом сотворить добро, не причинив зла, в старом деле защиты слабых, которое в иные времена постепенно становилось частью обычая.

Даже когда промышленность оставалась в почти неизменном состоянии на протяжении многих поколений, обычай формировался слишком медленно и слепо, чтобы он мог оказывать давление только в тех случаях, когда такое давление приносило пользу, а на этой более поздней стадии обычай может принести лишь немного пользы и много вреда. Но при содействии телеграфа и прессы, представительного правительства и торговых ассоциаций становится возможным, чтобы люди сами находили решение своих собственных проблем. Рост знаний и уверенности в собственных силах дал им ту истинную самоконтролируемую свободу, которая позволяет налагать, исходя из своей свободной воли, ограничения на свои действия; и проблемы коллективного производства, коллективного владения и коллективного потребления вступают в новую фазу.

Проекты больших и внезапных изменений ныне, как и всегда, обречены на провал и неизбежно вызовут ответную реакцию; мы не можем двигаться безопасно, если мы движемся настолько быстро, что наши новые жизненные планы полностью обгоняют наши инстинкты.

Действительно, человеческая природа может быть изменена: новые идеалы, новые возможности и новые методы деятельности могут, как показала история, ее сильно изменить за несколько поколений, и такое изменение человеческой природы, возможно, никогда не захватывало столь большую область и не происходило столь быстро, как при ныне живущем поколении. Но это все-таки рост, и поэтому он постепенен, а изменения нашей общественной организации должны сопутствовать ему, и поэтому они также должны быть посте пенными.

Но хотя такие изменения сопутствуют подобному росту, они могут всегда идти немного впереди него, способствуя росту нашего возвышенного социального характера, толкая его к выполнению новых, более сложных задач, ставя перед ним в качестве цели устремлений некий практический идеал. Таким образом мы постепенно можем достичь такого порядка общественной жизни, при котором общее благо оказывается выше индивидуального каприза даже в большей степени, чем это было в ранние века, до того как начался рост индивидуализма. Но это бескорыстие тогда будет плодом преднамеренной воли, и, хотя дополненная инстинктом, индивидуальная свобода разовьется в коллективную свободу: счастливый контраст по сравнению со старым жизненным порядком, при котором индивидуальное рабство перед обычаем приводило к коллективному рабству и стагнации, нарушавшимися лишь капризом деспотизма или капризом революции.

§ 17. Мы посмотрели на это движение с английской точки зрения. Но и другие нации быстро продвигаются в том же направлении. Америка сталкивается с новыми практическими трудностями с таким бесстрашием и прямотой, что уже добилась лидерства в некоторых экономических вопросах, она дает много наиболее поучительных примеров новейших экономических тенденций нашего века, таких, как развитие спекуляции и торговых объединений самых различных форм, и, видимо, вскоре она займет ведущее место в мире в данной области.

Австралия также проявляет некоторые признаки силы, и она действительно имеет некоторое преимущество по сравнению с Соединенными Штатами в отношении большего единства состава ее населения. Ведь хотя австралийцы, почти то же самое можно сказать о канадцах, прибыли со многих островов и стимулируют мышление и предприимчивость друг друга разнообразием своего опыта и своих привычек в области мышления, почти все они принадлежат к одной нации, и развитие социальных институтов может происходить в некоторых отношениях легче и быстрее, чем если бы они должны были приспосабливаться к способностям, темпераментам, вкусам и потребностям людей, которые имеют мало общего между собой. На Европейском континенте возможности для получения важных результатов путем свободного объединения ниже, чем в англоговорящих странах, и вследствие этого имеются меньшие ресурсы и характерен менее тщательный подход к решению проблем в промышленности. Но решение этих проблем никогда не оказывается совершенно одинаковым в любых двух странах, и есть нечто характерное и поучительное в методах, принятых в каждой из стран, особенно в отношении действий правительства. В этом вопросе ведущее место занимает Германия. Для нее оказалось очень выгодным, что ее обрабатывающая промышленность развилась позднее, чем в Англии, и она смогла воспользоваться опытом Англии и избежать многих ее ошибок [Лист разработал весьма плодотворно представление о том, что отсталая страна должна извлекать уроки не из современного поведения более развитых стран, а из их поведения в то время, когда они находились в таком же состоянии, в каком сейчас находится эта страна. Но Книс хорошо показал ("Politische CEkonomie", II, 5), что рост торговли и улучшение средств связи вызывают тенденцию к синхронизации развития различных стран.].

В Германии исключительно большая часть лучших интеллектуальных сил нации стремится найти работу в правительственных учреждениях, и, возможно, ни одно правительство не включает в себя столь большого числа хорошо подготовленных высокоодаренных людей. С другой стороны, энергия, оригинальность и решительность, присущие лучшим коммерсантам в Англии и Америке, лишь в последнее время стали развиваться в Германии, в то же время немцы обладают огромными способностями к повиновению. Таким образом, они отличаются от англичан, чья сила воли позволяет проявлять им четкую дисциплину в серьезный момент, но которые не обладают природной склонностью к послушанию. Контроль над промышленностью со стороны правительства в своей наилучшей и наиболее привлекательной форме проявляется в Германии, в то же время специфические преимущества частной промышленности, ее энергия, гибкость, изобретательность начинают полностью проявляться там. Вследствие этого проблемы экономических функций государства изучались с большой тщательностью и были достигнуты результаты, которые могут быть поучительными для англоговорящих наций при условии, если они вспомнят, что организация, лучше всего подходящая для немецкого характера, возможно, не является лучшей для них, поскольку они не могут, если бы и попытались, соперничать с немцами в их непоколебимой покорности и их способности легко удовлетворяться недорогими видами пищи, одежды, жилья и развлечений.

В Германии находится также больше, чем в какой- либо другой стране, наиболее культурных представите лей той выдающейся нации, которая занимает ведущее место в мире по глубине религиозных чувств и остроте коммерческих спекуляций. В любой стране, но особенно в Германии, многое из того, что есть наиболее яркого и наводящего на размышления в экономической практике и в экономической мысли, имеет еврейское происхождение. И в частности, немецким евреям мы обязаны многими смелыми рассуждениями относительно конфликта интересов между индивидуумом и обществом и относительно их конечных экономических причин и возможных социалистических средств для их преодоления.

Но мы уже углубляемся в содержание Приложения В. Здесь мы видели, насколько недавним является рост экономической свободы и насколько новым является существо проблемы, с которой приходится иметь дело сейчас экономической науке; теперь мы перейдем к рассмотрению того, каким образом развитие событий и личные качества великих мыслителей оказали влияние на форму этой проблемы.

Приложение B. Развитие экономической науки

[См. т. 1,кн. 1,гл. I, § 5.]

§ 1.Мы видели, что экономическая свобода имеет свои корни в прошлом, но в основном она является продуктом совсем недавнего времени, теперь мы проследим параллельное с ней развитие экономической науки. Социальные условия, существующие в наши дни, представляют собой результат развития ранних арийских и семитских институтов при помощи греческой мысли и римского права, но современные экономические теории испытывали очень небольшое непосредственное влияние теорий античности.

Соответствует действительности, что современная экономическая теория имеет общее происхождение с другими науками, относящееся к тем временам, когда возрождалось изучение работ классических авторов. Но промышленная система, которая была основана на рабстве, и философия, которая рассматривала производство и коммерцию с презрением, содержали в себе мало такого, что было бы близким по духу работящим городским ремесленникам, которые были столь же горды своим мастерством и своим занятием, сколь и своим участием в управлении государством. Эти сильные, но малокультурные люди могли бы много выиграть от заимствования философского мышления и широкого кругозора великих мыслителей прошлого. Однако в действительности они самостоятельно занялись решением собственных проблем в собственных интересах, и современная экономическая теория имеет в своих истоках некоторую жестокость и ограниченность поля зрения, как и пристрастие к рассмотрению богатства скорее в качестве цели, чем средства обеспечения человеческой жизни. Непосредственным объектом интереса этой теории в целом были государственные доходы, а также результаты и выгоды налогообложения, и здесь государственные деятели свободных городов, как и великих империй, находили свои экономические проблемы все более настоятельными и все более трудными, по мере того как торговля становилась все более широкой, а война все более дорогостоящей.

Во все эпохи, но особенно в раннем средневековье государственные деятели и купцы старались обогатить государство путем регулирования торговли. Одной из основных целей их устремлений являлось обеспечение драгоценными металлами, которое они считали лучшим показателем, если не главным источником, процветания как отдельного человека, так и целой нации. Но путешествия Васко да Гамы и Колумба привели к возвышению значения некогда второстепенных проблем коммерции у наций Западной Европы и приобретению ими доминирующей роли. Теории относительно важности драгоценных металлов и лучших средств обеспечения источников их поступления в какой-то мере превратились в основу для суждения о достоинствах государственной политики, решения вопросов войны и мира и образования союзов, игравших главную роль в возвышении и падении наций; временами же эти теории оказывали большое воздействие на миграцию людей по поверхности земного шара.

Законодательные акты, касающиеся торговли драгоценными металлами, были лишь отдельной группой среди огромного числа юридических документов, которые с разной степенью детализации и строгости преследовали цель предопределить каждому индивидууму, что он должен производить и как он должен это делать, сколько он должен заработать и как он должен потратить свой заработок. Природная склонность тевтонцев к единству придала исключительную силу обычаям в начале средневековья. И эта сила оказалась на стороне торговых гильдий, местных властей и национальных правительств, когда они поставили перед собой задачу преодолеть беспокойную тенденцию к переменам, которая прямо или косвенно возникла в результате торговли с Новым Светом. Во Франции эта тевтонская предвзятость направлялась римской гениальностью в области систематизации, и патерналистское государство достигло своего зенита; торговое регулирование Кольбера вошло в легенды. Именно в это время впервые сформировалась экономическая теория, получила известность так называемая "меркантилистская" теория, и регулирование осуществлялось с невиданными доселе искусством и строгостью.

По мере того как шли годы, возникла тенденция к экономической свободе, и те, кто восставал против новых идей, привлекали на свою сторону авторитет меркантилистов предшествующего поколения. Но дух регулирования и ограничения, который можно обнаружить в их теориях, принадлежал прошлому, многие изменения, к осуществлению которых они сами стремились, были направлены на свободу предпринимательства. В частности, они утверждали в противовес тем, кто желал абсолютно запретить экспорт драгоценных металлов, что он должен быть разрешен во всех случаях, тогда торговля в конечном счете приведет к большему поступлению в страну золота и серебра, чем к их оттоку из страны. Но, подняв, таким образом, вопрос о том, не выиграет ли государство, позволив торговцу вести свое дело по своему усмотрению в каждом конкретном случае, они положили начало новому направлению мышления, и это направление незаметными шагами двигалось в сторону экономической свободы, и существовавшие тогда условия способствовали этому в не меньшей мере, чем умонастроения и характер западноевропейцев. Движение ширилось вплоть до того момента, когда во второй половине XVIII в. созрели условия для выдвижения доктрины, утверждавшей, что благосостояние общества почти всегда страдает, если государство пытается противопоставить свои собственные искусственные регулирующие нормы "естественной" свободе каждого человека вести свои дела по своему собственному усмотрению [Тем временем "камералистские" исследования способствовали развитию научного анализа общественной экономики, первоначально лишь ее финансовой стороны, а начиная с 1750 г. во все большей степени и материальных - в отличие от человеческих - условий существования богатства народов. ].

§2. Первая систематическая попытка сформировать экономическую науку на широкой основе была пред принята примерно в середине XVIII в. группой государственных деятелей и философов, которую возглавлял Кенэ, благородный лекарь Людовика XV. [Сочинение Кантильона "О природе торговли" (Сantil1оn. Sur la Nature de Commerce), написанное в 1755 г. и отличающееся широтой взглядов, не без оснований в какой-то мере может претендовать на систематичность. Оно отличается остро той и в определенных отношениях опережает свое время, хотя сейчас представляется, что в ряде важных вопросов оно было предвосхищено Николасом Барбоном, писавшим на шестьдесят лет раньше Кантильона. Каутц первым признал важность работы Кантильона, а Джевонс заявил, что он был истинным основателем политической экономии. Правильную оценку его места в экономической теории см. в статье Хиггса в: Quarterly Journal of Economics, vol. VI.] Краеугольным камнем их политики было повиновение Природе. [В течение двух предшествующих веков авторы, писавшие по экономическим вопросам, неизменно апеллировали к Природе, каждый участник споров утверждал, что его схема была более естественной, чем схема других, а философы XVIII в., некоторые из которых оказали огромное влияние на экономическую теорию, были склонны искать критерий правоты в соответствии Природе. В частности, Локк во многом предвосхитил работы французских экономистов в отношении общей направленности его апелляций к Природе и некоторых важнейших деталей его теории. Но Кенэ и других работавших с ним французских экономистов толкали к поиску естественных законов общественной жизни некоторые дополнительные обстоятельства по сравнению с теми, что существовали в Англии.

Роскошь французского двора и привилегии высших классов, разрушавшие Францию, демонстрировали худшую сторону искусственной цивилизации и заставляли вдумчивых людей стремиться к более естественному состоянию общества. Юристы, среди которых находилась большая часть лучших моральных и интеллектуальных сил страны, были преисполнены почтения к "естественному закону", разрабатывавшемуся юристами школы стоиков поздней Римской империи, а по мере приближения века к своему завершению сентиментальное восхищение "естественной" жизнью американских индейцев, разожженное Руссо, начало оказывать влияние на экономистов. Вскоре они получили название "физиократы", или приверженцы, или сторонники естественного закона; это наименование произошло от названия книги Дюпона де Немур "Физиократия или естественная конституция наиболее выгодного управления человеческим родом", опубликованной в 1768 г. (Dupont de Nemours. Physiocratie ou Constitution Naturelle de Gouvemement Ie plus avantageux an Genre Humain). Можно отметить, что их энтузиазм в отношении сельского хозяйства, а также естественности и простоты сельской жизни частично был заимствован у их учителей из школы стоиков.]

Они первыми провозгласили доктрину свободной торговли в качестве широкого принципа деятельности, продвинувшись в этом смысле даже дальше таких передовых английских писателей, как сэр Дадли Норт, и многое в общем духе и характере их подхода к политическим и социальным вопросам было пророческим по отношению к более поздним временам. Однако они допустили ошибку, которая была широко распространена в то время даже среди ученых-естественников, но которая после длительной борьбы была устранена из физической науки. Они путали этический принцип соответствия природе, который выражается в повелительном наклонении и предписывает определенные законы деятельности и те каузальные законы, которые наука открывает, задавая вопросы природе, и которые выражаются в изъявительном наклонении. В силу этой и других причин их деятельность представляла лишь небольшую непосредственную ценность.

Но ее косвенное влияние на современное положение в области экономической теории было очень большим. Во-первых, четкость и логическая состоятельность их доводов привели к тому, что они оказали большое влияние на последующее мышление. И во-вторых, основным мотивом их исследований не являлось, как это обстояло с большинством их предшественников, увеличение богатства купцов и пополнение казны королей: они стремились уменьшить страдания и унижения, которые приносила крайняя нищета. Таким образом, они придали экономической теории ее современную цель поиска таких знаний, которые могут повысить качество человеческой жизни. [Даже благородный Вобан (когда писал в 1717г.) был вынужден извиняться за свою заинтересованность в благосостоянии народа, утверждая, что его обогащение было единственным путем обогащения короля: "бедные крестьяне - бедное королевство, бедное королевство - бедный король" С другой стороны, Локк, оказавший большое влияние на Адама Смита, предвосхитил горячую филантропию физиократов, как это он сделал и в отношении их специфических экономических воззрений. Их любимая фраза Laissez faire, laissez alter повсеместно применяется в наши дни неправильно. Laissez faire означает, что каждому должно быть позволено заниматься, чем он хочет и как он хочет, что все виды деятельности должны быть открыты каждому, что государство не должно, как настаивали кольберисты, предписывать производителям, какую ткань они должны выпускать. Laissez aller (или passer) означает, что должно быть разрешено беспрепятственное движение людей и товаров из одного места в другое, и особенно из одного района Франции в другой, без взимания дорожных пошлин и налогов, а также без вызывающих раздражение правил. Следует заметить, что laissez aller являлось командой церемониймейстера в средние века начать сражение на турнире.]

§ 3. Следующий великий шаг вперед, самый великий шаг, когда-либо совершенный экономической теорией, был связан с деятельностью не школы, а отдельного человека. В действительности Адам Смит не был единственным выдающимся экономистом своего времени. Незадолго до него важный вклад в экономическую теорию был осуществлен Юмом и Стюартом, великолепные исследования экономических фактов были опубликованы Андерсоном и Янгом. Однако широта мышления А. Смита позволила ему включить все лучшее, что было у его современников, англичан и французов, и, хотя он, несомненно, заимствовал многое от других, чем больше сравниваешь его с теми, кто был до него, и с теми, кто появился после него, тем более утонченным представляется его гений, тем шире кажутся его знания и более последовательным — мышление. Он прожил длительное время во Франции, где встречался со многими физиократами; он внимательно изучал английскую и французскую философию своего времени и практически познал мир, совершив множество путешествий и установив тесные связи с шотландскими коммерсантами. Эти преимущества были дополнены непревзойденной наблюдательностью, рассудительностью и логичностью. В результате, в том, в чем он отличается от своих предшественников, он гораздо ближе к правде, чем они, в то же время вряд ли найдется экономическая истина, известная нам сейчас, о которой он не догадывался бы. Поскольку же он был первым, кто написал трактат о богатстве со всеми его основными социальными аспектами, только исходя из этого он мог претендовать на роль основоположника современной экономической теории [Ср. короткое, но убедительное изложение вопросов, по которым А. Смит мог претендовать на первенство, в кн. Wagner. Grundlegung, Ed. 3, S. 6, а также: Н а с b а с h. Untersuchungen iiber Adam Smith (в которой заметки о голландском влиянии на французов и англичан заслуживают особого внимания) , а также в статье Л. Л. Прайса "Адам Смит и его отношения с новейшей экономической теорией" в Economic Journal, vol. III. Каннингем в книге "История", § 306, убедительно говорит, что "его великое достижение заключено в обособлении концепции национального богатства, в то время как предшествующие авторы рассматривали его в сознательном подчинении национальной власти"; но возможно, это сопоставление носит слишком острый характер. Кэннан в своем введении к "Лекциям об Адаме Смите" показывает значение влияния, оказанного на него Хатчинсоном. ] .

Но открытая им область была слишком велика, чтобы ее мог исследовать один человек, и многие истины, которые порой попадали в его поле зрения, затем ускользали от него. Поэтому его авторитет можно привлекать в поддержку многих ошибочных взглядов, хотя при более тщательном изучении всегда становится ясно, что он продвигался в сторону истины. [Например, он не совсем избавился от преобладавшего в его время смешения законов экономической науки с этическим требованием соответствия природе. "Естественное" иногда означает для него то, что действительно создают существующие силы либо имеют тенденцию к созданию, иногда же то, что в соответствии с его желаниями, обусловленными его человеческой природой, должны были бы создать эти силы. Таким же образом он иногда считает сферой деятельности экономиста развитие науки, а в других случаях - продвижение вперед одной из областей искусства руководства. Но насколько бы ни был зачастую неточным его язык, при более внимательном изучении мы обнаруживаем, что он хорошо представлял себе, к чему он стремился. Когда он искал каузальные законы, т.е. естественные законы, как их называют теперь, он использовал методы естественных наук, когда же он занимался практическими наставлениями, он в целом знал, что излагает лишь свои собственные взгляды на то, что должно иметь место, даже если он, видимо, призывает авторитет природы в их защиту.]

Он развивал выдвинутую физиократами доктрину свободной торговли с такой большой практической мудростью и с такими обширными знаниями реальных условий коммерческой деятельности, что превратил эту доктрину в огромную силу в реальной жизни, и он известен самым широким образом как в Англии, так и за границей своим утверждением о том, что правительство, вмешиваясь в торговлю, повсеместно наносит вред. Приводя многие примеры того, как деятельность индивидуального предпринимателя только в собственных интересах может наносить ущерб обществу, он вместе с тем утверждал, что, даже если правительство поступает, руководствуясь самыми лучшими намерениями, оно почти всегда служит обществу хуже, чем предприятие частного владельца, насколько бы эгоистичным он ни оказался. Настолько велико было впечатление, произведенное на мир его защитой этой доктрины, что большинство немецких авторов имеют в виду главным образом ее, когда говорят о Smithianismus [Популярное использование этого термина в Германии подразумевает не только убежденность Адама Смита в том, что свободная игра частных интересов даст больше для общественного блага, чем может дать вмешательство правительства, но и то, что почти всегда она достигает идеально наилучших результатов. Но ведущие немецкие экономисты хорошо знали о том, что он всегда настоятельно доказывал наличие во многих случаях противоречий между частными интересами и общественным благом, и старое значение термина Smithianismus оказывается дискредитированным. См., например, длинный список подобных противоречий, имеющихся в "Богатстве народов", в работе Книса "Политическая экономия", гл. III, § 3, а также Фейлбоген "Смит и Тюрго" и работу Цейса (F e i 1 b о g e n. Smith und Turgot; Z с у s s. Smith und der Eingennutz).].

Но в конце концов, не в этом состояла его главная работа. Его важнейшей задачей являлось объединение и развитие рассуждений его английских и французских современников и предшественников о стоимости. Наибольшее значение его деятельности, приведшей к возникновению целой эпохи в экономической мысли, состояло в том, что он первым осуществил тщательное и научное исследование способа, посредством которого стоимость измеряет человеческую мотивацию, с одной стороны, давая количественную характеристику желаний покупателей получить благо, а с другой стороны - усилий и жертв (или "реальных издержек производства") со стороны его производителя [На связь стоимости с издержками производства указывали физиократы и многие ранние авторы, среди которых можно упомянуть Харриса, Кантильона, Локка, Барбона, Петти и даже Гоббса, который намекал, хотя и неопределенно, что многое зависит от труда и воздержания, применяемых человеком при обработке и накоплении даров природы, получаемых от земли и моря, - proventus terrce et aquae, labor et parsimonia.] .

Возможно, что он сам не понимал всего скрытого смысла своей деятельности; этого смысла определенно не улавливали и многие из его последователей. Но при всем этом лучшая экономическая работа, опубликованная после "Богатства народов", отличается от книги, вышедшей перед ней, более четким проникновением в сущность достижения равновесия и количественного определения посредством денег, желания к обладанию какой-либо вещью, с одной стороны, а с другой - всех различных усилий и самолишений, которые прямо или косвенно содействуют ее созданию. Сколь ни были бы важны шаги, предпринятые другими в этом направлении, прогресс, достигнутый им, был настолько велик, что в действительности он открывал новый взгляд на вещи и поэтому имел эпохальное значение. В данном вопросе он и экономисты, которые предшествовали ему и появились после него, не изобретали нового академического понятия, они просто добивались определенности и точности понятий, известных из повседневной жизни. В действительности обычный человек, не имеющий аналитического склада ума, склонен рассматривать деньги в качестве более непосредственного и точного измерителя мотивации и счастья, чем это имеет место на самом деле, и частично подобная ошибка связана с тем, что он не задумывается над способом, посредством которого происходит подобное измерение. Экономический язык кажется более техническим и менее реальным, чем язык повседневной жизни. Но в действительности он оказывается более реальным, поскольку он отработан более тщательно и в большей мере учитывает различие и трудности. [Адам Смит четко понимал, что, хотя экономическая наука должна основываться на изучении фактов, факты являются на столько сложными, что ничему непосредственно они научить не могут, их следует толковать на основе последовательных рас суждений и тщательного анализа. По словам Юма, "Богатство народов" настолько "обильно насыщено любопытными факта ми, что должно привлечь общественное внимание". Именно это и делал А. Смит - он не очень часто доказывал вывод при помощи детальной индукции. Данные, использованные им для доказательства, представляли собой главным образом факты, известные каждому, - факты физического, умственного и морального порядка. Но он иллюстрирует свои доказательства любопытными и поучительными примерами; таким образом он вдыхает в них жизнь и придает им силу, заставляет своего читателя почувствовать, что он имеет дело с проблемами реального мира, а не с абстракцией, и его книга, хотя и не удачная по структуре, является образцовой методологически. Превосходство Адама Смита и Рикардо, каждого по-своему, хорошо отражено в книге проф. Никольсона "Кембриджская новая история", т. X, гл. XXIV (N i с h о 1 s о п. The Cambridge Modem History).]

§ 4. Ни один из современников Адама Смита и его непосредственных последователей не обладал столь широким и гармоничным мышлением, как он. Но они проделали превосходную работу; каждый занимался определенным видом проблем, к которому его привлекала естественная склонность его дарования или особые события того времени, в которое он писал. На протяжении остальной части XVIII в. основные экономические работы носили исторический и описательный характер и касались условий трудящихся классов, особенно в сельскохозяйственных районах. Артур Янг продолжал неподражаемые описания своего путешествия, Иден писал историю бедняков, которая послужила одновременно исходной основой и образцом для всех последующих историков промышленности, в то время как Мальтус путем тщательного исследования истории показал, какие силы на деле управляли ростом населения в различных странах и в различное время.

Но в целом наиболее влиятельным среди непосредственных последователей Адама Смита был Бентам. Сам лично он мало писал об экономике, но во многом задал тон формировавшейся в начале XIX в. школе английских экономистов. Его логика была бескомпромиссной, и он враждебно относился ко всем ограничениям и регулирующим постановлениям, для существования которых не могло быть выдвинуто четкого обоснования, его же безжалостные требования о том, что они должны оправдывать свое существование, диктовались условиями его эпохи. Англия добилась своего исключительного положения в мире благодаря быстроте, с которой она приспосабливалась к любому новому экономическому движению, в то время как из-за приверженности к старомодным порядкам нации Центральной Европы не смогли воспользоваться большими природными ресурсами своих стран. Поэтому английские предприниматели были склонны считать, что влияние обычаев и сантиментов на деловые вопросы является вредным, что в Англии оно по крайней мере снижалось в прошлом, продолжает снижаться и в ближайшем будущем исчезнет полностью; приверженцы же Бентама не замедлили сделать вывод о том, что у них нет необходимости уделять большое внимание обычаям. Им казалось достаточным рассмотреть тенденции в деятельности отдельного человека, исходя из предположения, что этот человек всегда занят поиском того направления деятельности, которое лучше всего будет способствовать реализации его интересов, и он может беспрепятственно и быстро двигаться в этом направлении. [Другой путь воздействия на окружавших его молодых экономистов был связан с его страстным стремлением к безопасности. В действительности он был настойчивым реформатором. Он был врагом всех искусственных различий между разными классами людей; он подчеркивал, что счастье одного человека столь же важно, как и счастье любого другого, и что целью всякой деятельности должно быть увеличение общей суммы счастья; он допускал, что при прочих равных условиях эта общая сумма будет тем выше, чем более равномерно будет распределено богатство. Тем не менее его разум был настолько напуган Французской революцией и настолько большим злом казалась ему малейшая угроза безопасности, что, каким бы смелым аналитиком он ни был, он ощущал в себе и воспитывал в своих учениках почти суеверное благоговение перед существующими институтами частной собственности.]

Имеется некоторая доля правды в обвинениях, которые часто выдвигались против английских экономистов в начале XIX в., в том, что они пренебрегали достаточно глубоким изучением вопроса о том, нет ли возможности предоставить более широкое поле коллективным действиям в экономических и социальных сферах за счет действий индивидуальных, а также в том, что они преувеличивали силу конкуренции и быстроту ее воздействия; есть также некоторые основания, хотя и очень небольшие, для обвинений в том, что их работа омрачена излишней жесткостью схем и даже редкостью эмоций. Эти недостатки частично объяснялись непосредственным влиянием Бентама, частично они были связаны с духом той эпохи, выразителем которой он был. Но в некоторой мере они были вызваны и тем обстоятельством, что экономические исследования вновь во многом велись людьми, чья сила состояла скорее в энергичных действиях, чем в философских размышлениях.

§ 5. Государственные деятели и купцы вновь погружались в проблемы денег и внешней торговли, даже с еще большей энергией, чем они это делали в те времена, когда эти проблемы впервые были затронуты в начальный период великих экономических перемен, происходивших на закате средневековья. На первый взгляд могло показаться вероятным, что их связь с реальной жизнью, их широкий опыт и их огромные знания действительности должны были бы привести их к широкому изучению человеческой природы и использованию обширной базы для обоснования их доказательств. Однако те, кто получил образование лишь в практической жизни, зачастую склонны к чересчур быстрым обобщениям на основании своего личного опыта.

Пока они не выходили за рамки своей собственной сферы, их работы были великолепными. Теория денежного обращения представляет собой именно ту часть экономической науки, в которой лишь небольшой ущерб может быть нанесен отказом принимать во внимание какие-либо человеческие мотивы, кроме стремления к богатству, и блестящая школа дедуктивного доказательства, возглавлявшаяся Рикардо, оказывалась в данном случае в безопасной зоне. [О нем часто говорят как о типичном англичанине, но именно таковым он и не был. Его могучая конструктивная оригинальность есть признак высшей гениальности для всех наций. Но его отвращение к индукции и его восторги перед абстрактными доказательствами есть результат не его английского воспитания, а, как это отмечает Бейджгот, его семитского происхождения. Почти каждая ветвь семитской расы имела некий специфический гений, позволявший обращаться с абстракциями, и некоторые из них имели склонность к абстрактным расчетам, связанным с профессией финансовых дельцов и ее современным развитием, а способность Рикардо, не спотыкаясь, прокладывать свой путь по скрытым тропинкам к новым и неожиданным результатам никогда не была превзойдена. Но даже для англичанина трудно идти таким путем, и его зарубежные критики, как правило, не смогли определить действительное направление и цель его работы. Дело в том, что он никогда не пытался объяснить свою позицию, он никогда не показывал, какова его цель в разработке сначала одной гипотезы, а затем -другой и как путем надлежащего сочетания результатов его различных гипотез можно осветить множество разнообразных практических вопросов. Первоначально он не задавался целью публиковать свои работы, а стремился лишь устранить собственные сомнения и, возможно, сомнения нескольких своих друзей по особо сложным проблемам. Подобно ему они были практичными людьми, обладавшими огромными знаниями в области жизненных реалий, и в этом состоит одна из причин его предпочтения широких принципов, созвучных общему опыту, по сравнению с частными индуктивными выводами, сделанными на основе избирательной группировки фактов. Однако его симпатии были на стороне рабочего человека, и он поддерживал своего друга Юма в его защите права рабочих объединяться в интересах взаимопомощи таким же образом, как это могли делать их наниматели. См. ниже. Приложение I.]

Затем экономисты занялись теорией внешней торговли и устранили из нее многие недостатки, оставшиеся после Адама Смита. Нет другого раздела экономики, за исключением теории денег, который бы столь строго соответствовал рамкам чисто дедуктивного мышления. Действительно, всестороннее рассмотрение политики свободной торговли должно учитывать многочисленные соображения, не являющиеся чисто экономическими, однако большинство их, хотя и важны для стран с аграрной экономикой, особенно для молодых государств, имеют несущественное значение для Англии.

На всем протяжении этого периода в Англии не пренебрегали и изучением экономических фактов. Статистические исследования Петти, Артура Янга, Идена и других были умело продолжены Туком, Маккуллохом и Портером. И хотя, возможно, соответствует действительности, что в их работах необоснованно большое внимание уделяется тем фактам, которые представляют непосредственный интерес для торговцев и других капиталистов, этого нельзя сказать о великолепной серии парламентских запросов относительно условий существования трудящихся классов, которые были сделаны под влиянием экономистов. Фактически сбор государственными органами и частными лицами статистических данных и сведений об экономической истории, который осуществлялся в Англии в конце XVIII и в начале XIX вв., может рассматриваться как зарождение систематических исторических и статистических исследований в области экономики.

Тем не менее их работе присуща определенная ограниченность: она была действительно исторической, но в своей основной части она не была "сравнительной". Юм, Адам Смит, Артур Янг и другие, руководствуясь своим инстинктивным провидением и примером Монтескье, иногда сравнивали социальные факты, относящиеся к различным эпохам и различным странам, и извлекали уроки из таких сравнений. Но никто не уловил идеи о систематическом подходе к сравнительному изучению истории. В результате авторы того времени, насколько бы способными и добросовестными они ни были в своих поисках реальных жизненных фактов, вели свои исследования наугад. Они упускали из поля зрения целые группы фактов, которые, как мы теперь видим, имеют жизненно важное значение, и зачастую не могли наилучшим образом использовать собранные ими факты. И эта узость подхода еще больше усиливалась, когда они переходили от сбора фактов к общим рассуждениям относительно этих фактов.

§ 6. Ради упрощения аргументации Рикардо и его последователи часто рассматривали человека в качестве постоянной величины и никогда не давали себе труда изучить возможные вариации. Люди, которых они знали самым тесным образом, были жителями больших городов, и они иногда настолько небрежно излагали свои мысли, как если бы подразумевали, что другие англичане были в очень большой степени подобны тем, которых они знали в больших городах.

Они знали, что обитатели других стран имели собственные специфические особенности, заслуживающие изучения, но, видимо, считали такие различия поверхностными и неизбежно подлежащими устранению, как только другие нации ознакомятся с лучшим образом жизни, которому англичане были готовы их научить. Тот же самый образ мышления, который толкнул наших юристов к навязыванию английского гражданского права индийцам, заставил наших экономистов разрабатывать свои теории, подразумевая, что мир состоит из горожан. И хотя это нанесло небольшой ущерб, пока речь шла о рассмотрении проблем денег и внешней торговли, они впали в заблуждение в вопросе об отношениях между различными промышленными классами. Это заставило их говорить о труде как о товаре, не пытаясь осмыслить точку зрения рабочего и не останавливаясь ради того, чтобы учесть его человеческие страсти, инстинкты и привычки, симпатии и антипатии, его классовую ненависть и привязанность, его стремление к знаниям и к получению возможностей для свободных и решительных действий. Поэтому они приписывали силам спроса и предложения гораздо более сильное механическое и систематическое воздействие, чем можно было обнаружить в реальной жизни, и выдвигали законы, касающиеся прибыли и заработной платы, которые оказывались недейственными даже для Англии их собственного времени. [Что касается заработной платы, то в выводах, которые они делали из своих собственных посылок, возникали даже логические ошибки. Если вернуться к источникам этих ошибок, то они представляют собой не что иное, как последствия небрежной формы изложения. Но ими охотно воспользовались те, кто мало заботился о научном изучении экономики и стремился лишь к цитированию этих доктрин ради того, чтобы добиться сохранения неизменного положения рабочего класса, и, возможно, ни одна другая великая школа мыслителей не пострадала в такой мере от способа, посредством которого ее "паразиты" (если использовать термин, который обычно применяют к ним в Германии) , делая вид, что они идут по пути упрощения экономических доктрин, на деле провозглашали их в отсутствии условий, необходимых для того, чтобы эти доктрины оказались действенными. Мисс Мартино придала некоторое правдоподобие этим заявлениям своими едкими выступлениями против фабричных законов, в этом же духе писал и Сениор. Но мисс Мартино не была экономистом в прямом смысле этого слова, она признавалась, что никогда не прочитывала более одной главы в какой-либо экономической книге, прежде чем взяться за работу над статьей, иллюстрирующей экономические принципы, поскольку боялась, что ее мышление окажется под чрезмерным влиянием, а незадолго до своей смерти она выразила справедливое сомнение относительно какой бы то ни было обоснованности принципов политической экономии (в том виде, как она их понимала). Сениор выступил против фабричных законов, когда он лишь начал изучать экономическую теорию, через несколько лет он официально отрекся от своей точки зрения. Иногда говорят, что Маккуллох был противником законов, на деле же он горячо поддерживал их. Тук руководил подкомиссией, доклад которой относительно использования женского и детского труда на шахтах привел к решительным выступлениям общественности за его запрещение.]

Но их наиболее серьезная ошибка состояла в том, что они не видели, насколько подвержены изменениям обычаи и институты, существующие в промышленности. В частности, они не видели, что нищета бедняков является основной причиной их слабости и неумелости, которые и являются причиной их нищеты, они не обладали присущей современным экономистам верой в возможность огромного улучшения положения рабочего класса.

Социалисты решительно отстаивали тезис о совершенстве человека. Но их взгляды не основывались на обширных исторических и научных исследованиях, и излагались настолько экстравагантным образом, что вызывали презрение со стороны деловитых экономистов того времени. Социалисты не изучали доктрин, на которые сами же нападали, и не составляло трудности доказать, что они не понимали природы и эффективности существующей экономической организации общества. Поэтому экономисты не давали себе труда тщательно рассмотреть какую-либо из их доктрин, особенно это относилось к их рассуждениям относительно человеческой природы. [Некоторое исключение следует сделать в отношении Мальтуса, чьи исследования проблем населения были подсказаны очерком Годвина. Но он, если говорить строго, не принадлежал к рикардианской школе и не был деловым человеком. Полвека спустя Бастиа, яркий писатель, но не глубокий мыслитель, выдвинул экстравагантную доктрину о том, что естественная организация общества под влиянием конкуренции представляет собой не только лучшее, что может быть практически осуществлено, но и лучшее, что можно себе представить теоретически.]

Но социалисты были людьми, которые остро ощущали скрытые пружины человеческих действий и кое-что знали о них, экономисты же не принимали их во внимание. В глубине их страстных, напыщенных разглагольствований были скрыты тонкие наблюдения и плодотворные предложения, из которых экономисты и философы могли многому научиться. И постепенно влияние социалистов начало сказываться. Конт многим обязан им, а жизненный кризис Джона Стюарта Милля, как он сообщает в своей биографии, наступил в результате чтения их работ.

§ 7. Когда мы сравниваем современную точку зрения на жизненно важную проблему распределения богатства с точкой зрения, преобладавшей в начале XIX столетия, мы обнаруживаем, что наряду со всеми изменениями в деталях и улучшениями в научной точности исследований имеет место фундаментальное изменение в подходе, поскольку, если раньше экономисты исходили в своих доводах из того, что характер человека и его производительность должны были рассматриваться в качестве фиксированной величины, современные экономисты постоянно помнят о том, что это является продуктом обстоятельств, в которых он жил. Отчасти причина такого изменения точки зрения экономистов состояла в том, что перемены в человеческой природе в течение последних пятидесяти лет происходили настолько быстро, что привлекали к себе внимание; частично причина состояла в непосредственном воздействии отдельных авторов, социалистов и т.д., а частично — в косвенном действии схожих изменений в некоторых областях естественных наук.

В начале XIX в. происходило быстрое развитие физико-математических наук, а эти науки, как бы значительно ни отличались они друг от друга, имеют общую черту, состоящую в том, что предмет их изучения постоянен и неизменен во всех странах и во все времена. Люди имели представление о прогрессе науки, но им мало что было известно о ее сущности и развитии. Столетие спустя начали медленно прокладывать себе путь биологические науки, и человечество более четко представило природу развития органической жизни. Люди узнали о том, что, если предмет науки проходит через различные стадии развития, законы, применяемые к одной стадии, в редких случаях могут применяться в неизменном виде в отношении других стадий: законы науки должны развиваться соответственно развитию тех вещей, которые рассматривает эта наука. Влияние этого нового понятия постепенно распространилось на науки, имеющие отношение к человеку, и проявилось в работах Гёте, Гегеля, Конта и других.

Наконец биологическая теория совершила качественный скачок, ее открытия приковали внимание всего мира, как это было в свое время с открытиями в области физики, заметное изменение уровня имело место в этических и исторических науках. Экономическая теория не осталась в стороне и с каждым годом все больше внимания уделяла изменчивости человеческой природы и тому, каким образом характер человека воздействует на преобладающие методы производства, распределения богатства и сам подвергается их воздействию. Первым важным проявлением нового движения явилась публикация великолепной книги Джона Стюарта Милля "Основы политической экономии" [Джеймс Милль воспитывал своего сына в строгом соответствии с принципом Бентама и Рикардо, он выработал у него активное стремление к ясности и определенности. В 1830 г. Джон Милль написал очерк о методах экономической теории, в котором он предлагал установить более четкие границы научных абстракций. Он столкнулся с неявным предположением Рикардо, что никакой мотив деятельности, за исключением стремления к богатству, не должен в большой мере приниматься во внимание экономистом; он утверждал, что такое предположение представляется опасным лишь до тех пор, пока оно не будет четко сформулировано, и он почти решился написать трактат, который должен был сознательно и определенно базироваться на нем. До того как он опубликовал в 1848 г. свою великую работу по экономике, в тональности его мышления и чувств произошли изменения. Милль назвал свою работу "Основы политической экономии и некоторые аспекты их приложения к социальной философии" (важно, что он не сказал "к другим отраслям социальной философии"; ср.: In gram. History, р. 154), и он не сделал в ней попытки провести четкую грань между рассуждениями, которые предполагают, что единственным мотивом человека является стремление к богатству, И рассуждениями, которые этого не предполагают. Изменение в его позиции представляло собой часть великих изменений, происходивших в окружавшем его мире, хотя он полностью не осознавал их влияние на себя самого.].

Последователи Милля продолжали, подобно ему, удаляться от позиции, занятой непосредственно последователями Рикардо, и человеческий элемент в противопоставлении механическому элементу занимал все более выдающееся положение в экономической теории. Не говоря о еще живущих авторах, новый характер проявился в исторических исследованиях Клиффа Лесли и многообразной деятельности Бейджгота, Кернса, Тойнби и других, но прежде всего в работах Джевонса, который обеспечил себе постоянное и заметное место в экономической истории благодаря редкому сочетанию в этих работах многочисленных высочайших достоинств самого различного порядка.

Высокое понятие социального долга получает повсеместное распространение. В парламенте, в печати и с трибун провозглашение человечности звучит все более четко и откровенно. Милль и следовавшие за ним экономисты содействовали поступательному развитию этого общего движения, и в свою очередь это движение способствовало их прогрессу. Частично в силу этой причины, частично вследствие современного развития исторической науки проводившееся ими исследование фактов имело более широкий и философский характер. Соответствует действительности, что исторические и статистические работы некоторых более ранних экономистов были превзойдены лишь в редких случаях, если это вообще имело место. Однако большим количеством недоступной им информации в наши дни может воспользоваться любой, и экономисты, не обладающие ни знаниями Маккуллоха в области практической коммерции, ни его огромной исторической эрудицией, получают возможность составить более широкое и более ясное, чем он, представление о соотношении экономической доктрины и реальных жизненных фактов. В этом им содействует общий прогресс, который имеет место в методах всех наук, включая историю.

Таким образом, экономическое мышление теперь является более точным, чем в прошлом: предполагаемые в любом исследовании посылки излагаются с более жесткой определенностью, чем раньше. Однако подобная возросшая точность в некоторых аспектах оказывает разрушительное воздействие — она демонстрирует, что многие из более старых применений общих рассуждений были несостоятельными, поскольку не было предпринято попыток продумать все подразумевавшиеся предположения и выяснить, могли ли они обоснованно выдвигаться при данных конкретных обстоятельствах. В результате были разрушены многие догмы, казавшиеся простыми только потому, что они были неопределенно выражены, но которые именно в силу этой причины использовались сторонниками одной из враждующих сторон (главным образом класса капиталистов) в качестве оружия в их борьбе. На первый взгляд может показаться, что эта разрушительная работа снизила ценность для экономической теории процесса общих рассуждений, в действительности же она привела к противоположным результатам. Она расчистила почву для более нового и мощного механизма, который создается настойчиво и терпеливо. Он позволил нам бросить более широкий взгляд на жизнь, увереннее, хотя и медленнее, продвигаться вперед, занимать более научную и гораздо менее догматичную позицию, чем те добрые и великие люди, которые первыми взяли на себя тяготы борьбы с трудностями, создаваемыми экономическими проблемами, и благодаря чьим пионерским исследованиям мы можем ныне продвигаться более легким путем.

Это изменение, возможно, следует рассматривать как движение вперед от той ранней стадии в развитии научного метода, на которой природные процессы представлялись заведомо упрощенными, с тем чтобы эти процессы могли быть описаны короткими доступными фразами, к той более высокой стадии, на которой они исследуются более тщательно и изображаются в большем соответствии с реальностью, даже за счет некоторой потери простоты и определенности, как и доступности. И вследствие этого общая теория в экономической науке быстро прогрессировала и завоевывала более прочные позиции при жизни того поколения, при котором она на каждом шагу подвергалась враждебной критике, чем во времена, когда она достигла пика своей популярности и ее авторитет редко подвергался сомнению.

До сих пор мы рассматривали недавний прогресс лишь с точки зрения Англии, но прогресс в Англии явился лишь одной из сторон более широкого движения, распространившегося на весь западный мир.

§ 8. У английских экономистов было много критиков и много последователей в других странах. Французская школа непрерывно развивалась начиная с деятельности ее великих мыслителей XVIII в. и избежала многих ошибок и заблуждений, особенно в отношении заработной платы, которые были распространены между второстепенными английскими экономистами. Со времен Сэя она проделала большую полезную работу. В лице Курно она имела конструктивного мыслителя высочайшего ранга, в то время как Фурье, Сен-Симон. Прудон и Луи Блан выдвинули многие наиболее ценные, как и многие наиболее необузданные, идеи социализма.

Вероятно, наибольшего относительного продвижения вперед на протяжении последних лет добились американцы. В предшествующем поколении, как предполагалось, "американская школа" экономистов состояла из группы сторонников протекционизма, следовавших за Кэри. Однако в настоящее время формируется новая школа энергичных мыслителей, и имеются признаки того, что Америка выдвигается на ведущие позиции в области экономической теории, подобно тому как она уже заняла такие позиции в области экономической практики.

Имеются признаки пробуждения новых сил в двух старых обителях экономической науки — Голландии и Италии. В еще большей мере это относится к активной аналитической работе австрийских экономистов, привлекающей большое внимание во всех странах.

Но в целом наиболее важная экономическая работа на Европейском континенте за последнее время была проделана в Германии. Признавая ведущую роль Адама Смита, немецкие экономисты больше, чем кто-либо другой, были раздражены, как они считали, островной узостью и самоуверенностью рикардианской школы. Особое возмущение у них вызывал способ, посредством которого английские защитники свободы торговли неявно предполагали, что положение, которое было выдвинуто в отношении промышленно развитой страны, какой была Англия, может быть без изменений применено к сельскохозяйственным странам. Блестящий ум и национальный энтузиазм Листа позволил опровергнуть это предположение, и Лист показал, что рикардианцы лишь в очень небольшой мере учитывали косвенные эффекты свободной торговли. Пока речь идет об Англии, пренебрежение таким воздействием не может нанести большого ущерба, поскольку в основном такие эффекты являются положительными, и поэтому усиливают прямой эффект свободной торговли. Но Лист отметил, что в Германии и тем более в Америке многие косвенные последствия имеют негативный характер, и утверждал, что наносимый ими вред перевешивает прямые выгоды. Многие из его доводов оказались недействительными, но некоторые из них были состоятельными, и, поскольку английские экономисты с презрением отказались от ведения терпеливой дискуссии, способные и ориентирующиеся на общественные интересы люди, находившиеся под впечатлением силы тех доводов, которые были разумными, вынуждены были пойти на их использование в интересах широкой пропаганды других аргументов, не являвшихся научными, но обладавших большой притягательной силой для трудящихся классов. Американские фабриканты привлекли Листа в качестве своего адвоката, и начало его славы, как и систематической защиты протекционистских доктрин в Америке, было положено в результате широкого распространения этими фабрикантами написанного Листом специально для них популярного трактата. [Уже отмечалось, что Лист упустил из виду тенденцию к синхронизации развития различных наций, вызываемую их взаимосвязью в современных условиях. Его патриотическая горячность во многом исказила его научные суждения, но немцы охотно прислушивались к его доводу о том, что каждая страна должна пройти через те же самые этапы развития, которые прошла Англия, и что эта страна защищала своих производите лей, когда осуществляла переход от сельскохозяйственного к промышленному этапу. Он искренне стремился к постижению истины, его метод совпадал со сравнительным методом исследований, который активно использовался всеми категориями ученых в Германии, но особенно историками и правоведами, прямое же и косвенное воздействие его мыслей было очень большим. Его "Очерки новой системы политической экономии" появились в Филадельфии в 1827 г. ("Outlines of a New System of Political Economy"), а его работа "Национальная система политической экономии" ("Das nationale System der Politi- schen CEkonomie") вышла в 1840 г. Вопрос о том, действительно ли Кэри многое заимствовал у Листа, является спорным - см. кн. мисс Хирст "Жизнь Листа" ("Life of List"), гл. IV. Что касается общего соотношения их доктрин, см.: К н и с. Политическая экономия, 2-е изд., с. 440 и след.]

Немцы любят говорить о том, что физиократы и школа Адама Смита недооценивали значение национальной жизни; что они имели тенденцию жертвовать ею ради эгоистичного индивидуализма, с одной стороны, и ради вялого филантропического космополитизма — с другой. Они утверждали, что Лист оказал огромную услугу стране, стимулируя чувство патриотизма, которое является более щедрым, чем чувство индивидуализма, и более твердым и определенным, чем космополитизм. Можно усомниться в том, что космополитические симпатии физиократов и английских экономистов были столь сильны, как это считают немцы. Но совершенно ясно, что недавняя политическая история Германии усилила националистические настроения среди немецких экономистов. Окруженная могущественными и агрессивными армиями Германия может существовать, только опираясь на горячие национальные чувства, немецкие же авторы энергично, может быть, чересчур энергично, настаивали на том, что альтруистические чувства имеют более ограниченное влияние в экономических отношениях между странами, чем в экономических отношениях между индивидуумами.

Однако, хотя немцы испытывают националистические симпатии, они проявляют в своих исследованиях благородный интернационализм. Они захватили ведущее место в "сравнительном" исследовании экономики, как и всеобщей истории. Они сопоставили социальные и производственные явления в различных странах и в разные века; упорядочили их таким образом, что они проливают свет друг на друга и способствуют толкованию каждого из них в отдельности, их изучение проводилось в связи с наводящей на размышления историей юриспруденции. [Преимущества этой работы частично могут быть отнесены на счет объединения правовых и экономических исследований, проводившихся одновременно многими учеными в Германии и других странах континентальной Европы. Прекрасным примером этому может послужить вклад Вагнера в экономическую теорию.] Работы нескольких членов этой школы имеют оттенок преувеличения и даже узколобого презрения к доводам рикардианской школы, направление развития и цели которой они сами не смогли понять, что привело к гораздо более ожесточенным и нудным спорам. Но почти все без исключения лидеры этой школы были свободны от подобного узкого подхода. Трудно переоценить значение работы, которую они и их соратники в других странах проделали, чтобы проследить и объяснить историю экономических обычаев и институтов. Это одно из самых больших достижений нашего века и важное дополнение к нашему реальному богатству. Эта работа почти в непревзойденной степени расширила наши идеи, увеличила наши знания о самих себе и помогла нам понять эволюцию этической и социальной жизни человека, как и божественного принципа, воплощением которого она является. Основное внимание они уделили исторической трактовке науки и ее применению к условиям немецкой общественной и политической жизни, особенно к обязанностям германской бюрократии в области экономики. Но, возглавляемые блистательным Германном, они проделали тщательный и глубокий анализ, значительно расширивший наши знания, и в большой мере раздвинули границы экономической теории. [В таких вопросах англичане, немцы, австрийцы и поистине любая нация претендуют на большее, чем другие готовы им позволить. Частично это объясняется тем, что каждая нация имеет собственные интеллектуальные добродетели и теряет их в писаниях иностранцев, в то же время она не совсем понимает претензии, которые другие нации предъявляют в отношении ее недостатков. Однако основная причина заключается в том, что, поскольку любая новая идея развивается постепенно и зачастую разрабатывается более чем одной нацией одновременно, каждая из этих наций, вероятно, будет претендовать на нее и, таким образом, склонна недооценивать оригинальность других.]

Немецкая мысль дала также толчок изучению социализма и функций государства. Именно от немецких авторов, некоторые из которых были по происхождению евреями, мир получил наибольшую часть самых радикальных среди выдвинутых за последнее время предложений относительно использования мировой собственности на благо общества, лишь с незначительным учетом существующих свойств собственности. Правда, при более близком рассмотрении их работы оказываются менее оригинальными и менее глубокими, чем кажется на первый взгляд, но они получают огромную силу от их диалектической оригинальности, блестящего стиля и в некоторых случаях от далеко идущей, хотя и неравномерной исторической эрудиции.

Наряду с революционными социалистами в Германии существует большая группа мыслителей, пытающихся настаивать на недостаточности авторитета, который может быть получен из истории институтом частной собственности в его современной форме, и призывающих на основе широких научных и философских доказательств к пересмотру прав общества в отношении индивидуума. Политические и военные институты немецкого народа за последнее время усилили присущую им естественную тенденцию к опоре в большей, чем англичане, степени на государственное правление и в меньшей — на индивидуальную предприимчивость. И во всех вопросах, касающихся социальных реформ, английская и германская нации могут многому научиться друг у друга.

Однако среди всей этой исторической эрудиции и реформаторского энтузиазма возникает опасность, что трудная, но важная часть деятельности в области экономической науки может остаться незамеченной. Популярность экономической теории в какой-то мере привела к пренебрежительному отношению к тщательному и строгому доказательству. Всевозрастающее воздействие так называемого биологического взгляда на науку привело к оттеснению на задний план понятий экономического закона и измерения, как если бы такие понятия были чересчур трудными и строгими для применения в отношении живого и постоянно изменяющегося экономического организма. Но сама же биология учит нас, что позвоночные организмы достигли наивысшей степени развития. Современный экономический организм обладает позвоночником, и наука, которая имеет с ним дело, не должна быть бесхребетной. Она должна обладать той утонченностью и чувствительностью, которые требуются, чтобы она была в состоянии приблизиться к реальным явлениям окружающего мира, тем не менее необходим ей и прочный позвоночник тщательных логических доказательств и анализа.

Приложение С. Предмет и метод экономической науки

[См. кн. I, гл.II.]

§ 1. Кое-кто утверждает вслед за Контом, что границы любого полезного исследования человеческой деятельности в обществе должны совпадать с границами общественной науки в целом. Они доказывают, что все аспекты общественной жизни настолько тесно взаимосвязаны, что специальное исследование любого из них неизбежно будет бесполезным, и призывают экономистов отказаться от их специфической роли и посвятить себя общему развитию объединенной и всеохватывающей общественной науки. Но весь диапазон человеческих действий в обществе слишком обширен и слишком разнообразен, чтобы он мог быть проанализирован и объяснен за счет единственного интеллектуального усилия. Сам Конт и Герберт Спенсер использовали для решения этой задачи свои непревзойденные знания и великие умы, своими широкими исследованиями и возбуждающими воображение намеками они создали целые эпохи в развитии общественной мысли, но едва ли даже можно утверждать, что они положили начало возведению здания единой общественной науки.

Физические науки претерпевали медленное развитие до тех пор, пока выдающийся, но нетерпеливый гений греков настойчиво искал единую основу для объяснения всех физических явлений, а быстрый прогресс этих наук в современную эпоху происходит благодаря разделению широких проблем на их составные части. Не подлежит сомнению, что существует единая основа всех сил природы, но какой бы прогресс ни был достигнут в ее открытии, он зависел от знаний, полученных в результате настойчивых специализированных исследований, не в меньшей мере, чем от нерегулярных широких исследований природы как единого целого. Подобная же терпеливая обстоятельная работа требуется для получения материалов, которые позволят будущим векам лучше нас понять силы, которые управляют развитием общественного организма.

Но с другой стороны, следует полностью согласиться с Контом, что даже в физических науках обязанность тех, кто посвящает свою основную деятельность ограниченной области, состоит в поддержании тесной и постоянной связи с теми, кто занимается соседними областями. Специалисты, которые никогда не бросают взгляда за пределы их собственной сферы, склонны видеть вещи в искаженных пропорциях, значительная часть полученных ими совместно знаний оказывается относительно мало полезной, они детально разрабатывают старые проблемы, которые в основном потеряли свою значимость и были дополнены новыми вопросами, возникающими из новых точек зрения, и они упускают возможность воспользоваться преимуществом широкого освещения проблемы, которое создается в результате прогресса каждой отрасли науки на основе осуществления сравнений и аналогий с близлежащими областями. Поэтому Конт делал доброе дело, настоятельно доказывая, что общность социальных явлений должна еще больше снизить результативность работы специалистов в области общественных наук по сравнению с физическими науками. Соглашаясь с этим, Дж. Милль далее писал: "Маловероятно, что человек будет хорошим экономистом, если он ничем, кроме экономики, не занимается. Поскольку социальные явления воздействуют и реагируют друг на друга, они не могут быть правильно поняты в отдельности, но это ни в коей мере не доказывает, что материальные и производственные явления в обществе сами по себе не поддаются полезным обобщениям, это доказывает лишь то, что та кие обобщения необходимо должны быть соотнесены с данной формой цивилизации и с данной стадией общественного развития". [Дж. Милль. "О Конте", с. 82 ("On Comte"), Нападки Конта на Милля иллюстрируют общее правило, что в дискуссии относительно метода и предмета человек почти наверняка окажется прав, когда доказывает полезность применяемой им процедуры, и будет ошибаться, отказывая в этом другим. Современное движение к социологии в Англии, Америке и других странах признает потребность в интенсивном изучении экономической теории и других отраслей общественной науки. Но, возможно, использование термина "социология" является преждевременным. Он содержит претензию на то, что объединение общественных наук уже близко, и, хотя некоторые превосходные интенсивные исследования были опубликованы под названием социологических, сомнительно, чтобы предпринятые до сих пор усилия в области объединения достигли сколь-нибудь большого успеха, помимо подготовки пути и обозначения опасных мест для грядущих поколений, чьи ресурсы будут в большей степени соответствовать потребностям выполнения этой гигантской задачи по сравнению с нашими ресурсами. ]

§ 2. Соответствует действительности, что силы, с которыми сталкивается экономическая наука, имеют одно преимущество для применения дедуктивного метода, связанное с тем обстоятельством, что способ их сочетания, как заметил Милль, соответствует принципам скорее механики, чем химии. Это означает, что, когда мы знаем об отдельном воздействии двух экономических сил — как, например, увеличение заработной платы и снижение тягости труда в отрасли будут по отдельности оказывать влияние на предложение рабочей силы в этой отрасли, — мы можем довольно точно предсказать результаты их совместного воздействия, не дожидаясь приобретения специфического опыта [Милль преувеличивал масштабы, в которых это может быть сделано, и поэтому он переоценивал роль дедуктивных методов в экономической науке. См. последний раздел его "Очерков о политической экономии" ("Essays"), кн. VI "Логики" ("Logic"); особенно ее гл. XI, а также с. 157 - 161 "Автобиографии" ("Autobiography"). Его практическая деятельность, подобно многим другим авторам, писавшим о методе экономической науки и придерживавшимся самых различных мнений, не отличалась такими крайностями, как его убеждения.].

Но даже в механике длительные цепи дедуктивных рассуждений непосредственно могут быть применены только к событиям, происходящим в лаборатории. Сами по себе они в редких случаях являются достаточным ориентиром для работы с гетерогенными материалами, а также сложными и неопределенными комбинациями сил, существующими в реальном мире. С этой целью их необходимо дополнить специфическим опытом и применять в согласовании с непрестанным изучением новых фактов, с непрестанным поиском новых индуктивных выводов, а зачастую и в подчинении им. Например, инженер может рассчитывать с приличной точностью угол, при котором броненосец потеряет свое равновесие в спокойной воде, но прежде чем предсказать, как он будет себя вести при шторме, инженер ознакомится с наблюдениями опытных моряков, которые наблюдали движение броненосца при нормальном состоянии моря; силы же, которые должна учитывать экономическая наука, являются более многочисленны ми, менее определенными, не столь хорошо известными, чем механические силы, в то время как материал, на который они воздействуют, является более неопределенным и менее гомогенным. Далее, случаи, когда экономические силы сочетаются таким способом, который внешне ближе к произвольным процессам химии, чем к простой регулярности чистой механики, не являются ни редкими, ни малосущественными. Например, небольшое увеличение дохода человека в целом немного увеличит его затраты на все цели, но крупная прибавка может изменить его привычки, возможно, увеличит степень его самоуважения и заставит полностью отказаться от заботы о некоторых вещах. Распространение моды от высоких социальных слоев к более низким может привести к отказу от этой моды в более высоких слоях. И далее, более серьезное отношение к нашим заботам о бедняках может привести к более обильной благотворительности или вызвать полное исчезновение потребности в существовании некоторых ее форм.

Наконец, материя, с которой имеет дело химик, всегда остается той же самой, но экономическая наука, подобно биологии, имеет дело с материей, внутренняя природа которой и строение, как и ее внешняя форма, постоянно изменяются. Предсказания химика целиком основываются на латентной гипотезе, что образец, над которым ведется работа, - это именно то, чем он предположительно является, или по крайней мере содержащиеся в нем загрязнения лишь таковы, что ими можно пренебречь. Но даже он, когда имеет дело с живыми существами, в редких случаях может отплыть на сколь-нибудь значительное расстояние от твердой земли конкретного опыта; он должен опираться главным образом на такой опыт, чтобы узнать, каким образом новое лекарство будет воздействовать на здорового человека, а также как оно повлияет на больного той или иной болезнью, и даже при наличии некоторого общего опыта он может обнаружить неожиданные результаты его воздействия на лиц различного сложения или в новом сочетании с другими лекарствами.

Если мы, однако, бросим взгляд на историю таких чисто экономических отношений, как отношения коммерческого кредита и банковские, тред-юнионистские союзы или кооперации, мы увидим, что те методы работы, которые были повсеместно успешными в одно время и в каком-либо месте, оказались полностью непригодными в другие времена и в другом месте. Иногда различия могут объясняться просто как результат колебаний в общем уровне просвещения или моральных качеств и привычек в отношении взаимного доверия. Но иногда объяснение оказывается связанным с большими трудностями. В одно время или в одном месте люди могут зайти далеко в оказании доверия друг другу и в самопожертвовании ради общего благосостояния, но только в определенных направлениях; в другое же время и в другом месте будет существовать подобное ограничение, но направления будут иными, и любое изменение этого рода ограничивает сферу применения дедукции в экономической науке.

Для целей нашего исследования в данный момент более важными являются изменения, происходящие в нации в целом, чем изменения отдельного индивидуума. Соответствует действительности, что в характере отдельного человека происходят изменения, частично внешне непредсказуемые, а частично — в соответствии с хорошо известными закономерностями. Например, соответствует истине, что средний возраст рабочих, участвующих в трудовом споре, является важным элементом для предсказания направления, в котором будет развиваться этот спор. Но поскольку, если говорить в общем, и среди старых, и среди молодых людей лица с жизнерадостным и пессимистическим характером оказываются примерно в одинаковой пропорции как в одном месте, так и в другом, как в одно время, так и в другое, индивидуальные особенности характера и изменения характера оказываются меньшим препятствием для общего применения индуктивного метода, чем это кажется на первый взгляд. Таким образом, путем терпеливого опроса природы и совершенствования анализа достигается вторжение правления закона во все новые области как терапии, так и экономической науки, и некоторый способ предсказания, независимый от специфического опыта, становится возможным в отношении индивидуального и совместного воздействия всевозрастающего разнообразия факторов.

§ 3. К тому же функция анализа и дедукции в экономической науке состоит не в создании нескольких длинных цепей логических рассуждений, а в правильном создании многих коротких цепочек и отдельных соединительных звеньев. Однако это совсем не простая задача. Если экономист быстро и не задумываясь делает выводы, он будет неправильно выявлять взаимосвязи на каждом этапе своей работы. Ему следует внимательно применять анализ и дедукцию, поскольку только при их помощи он может отобрать правильные факты, надлежащим образом сгруппировать их и сделать пригодными для использования в качестве основы теоретического мышления и практических рекомендаций, и поскольку если любая дедукция неизбежно должна опираться на индуктивные выводы, то столь же неизбежно любой индуктивный процесс должен затрагивать и включать в себя анализ и дедукцию. Или, иными словами, объяснение прошлого и предсказание будущего — это не различные операции, а одна и та же деятельность, осуществляемая в противоположных направлениях; в одном случае — от результата к причине, в другом - от причины к результату. Как удачно говорит Шмоллер, чтобы получить "знание об индивидуальных причинах, нам требуется индукция, окончательный вывод которой представляет собой не что иное, как инверсию силлогизма, который используется в дедукции... Индукция и дедукция основываются на тех же самых тенденциях, тех же верованиях, тех же потребностях нашего разума".

Мы можем полностью объяснить событие, лишь выявив сначала те события, которые могли оказать на него воздействие, и пути, посредством которых каждое из них в отдельности могло это сделать. До тех пор пока наш анализ любого из этих фактов или отношений является неполным, наше объяснение будет предрасположено к ошибкам, а скрытые в нем выводы будут направлены к индуктивному построению, которое, хотя и может показаться правдоподобным, является ложным. В то же время, поскольку наши знания и наш анализ являются полными, мы можем посредством простого обращения нашего мыслительного процесса сделать дедуктивный вывод и предсказать будущее почти столь же достоверно, как мы могли бы объяснить прошлое на основе подобной исходной суммы знаний. Только когда мы выходим за пределы первого шага, возникает большая разница между достоверностью предсказания и достоверностью объяснения: ведь любая ошибка, допущенная на первом этапе предсказания, будет накапливаться и усиливаться на втором этапе, в то время как при трактовке прошлого маловероятно, что будет происходить накопление ошибок, поскольку наблюдения или исторические свидетельства, возможно, будут способствовать проведению дополнительной проверки при осуществлении каждого шага. Такие же процессы, как дедуктивные, так и индуктивные, используются почти аналогичным образом при объяснении известного факта в истории приливов и в предсказании какого-либо неизвестного факта. [Ср.: Д ж. М и л л ь. Логика, кн. VI, гл. III.]

Следует всегда помнить: хотя наблюдение или история могут сообщить нам, что одно событие произошло одновременно с другим или после него, они не могут сказать нам, является ли первое из них причиной второго. Это может быть сделано только путем рационального осмысления фактов. Когда говорится, что определенное историческое событие учит нас тому-то или тому-то, формально не учитываются все условия, которые были налицо в момент события, некоторые из них неявно, если не бессознательно, предполагаются в качестве не имеющих отношения к событию. Такое предположение может быть обоснованным в каком-либо конкретном случае, но может и не быть. Более широкий опыт, более тщательное изучение могут показать, что причины, которыми объясняют это событие, не могли самостоятельно привести к его возникновению; возможно, даже они препятствовали этому событию, которое было вызвано вопреки им другими причинами, оставшимися незамеченными.

Эта трудность попала в центр внимания в результате недавних споров о современных событиях в нашей собственной стране. Когда из этих событий делается вывод, наталкивающийся на возражения, происходит нечто вроде судебного разбирательства: выдвигаются конкурирующие объяснения, выявляются новые факты, старые факты перепроверяются и систематизируются иным образом, а в некоторых случаях приводятся для доказательства вывода, противоположного тому выводу, в обоснование которого они первоначально были упомянуты.

Трудность осуществления анализа и необходимость его проведения одновременно возрастают в связи с тем обстоятельством, что никакие два экономических события не являются во всех аспектах полностью идентичными. Конечно, может быть близкое подобие между двумя простыми случаями: условия аренды двух ферм могут определяться почти одними и теми же причинами; два обращения в арбитражный суд по вопросам заработной платы могут привести к возникновению существенно совпадающих вопросов. Однако не существует точного совпадения даже в деталях. Какой бы тесной ни была аналогия между двумя случаями, мы должны решить, можно ли пренебречь различиями между ними как несущественными, это может оказаться нелегким делом, даже если оба случая относятся к одному и тому же месту и времени. Если мы имеем дело с фактами отдаленного времени, мы должны учитывать изменения, которые произошли за истекший период в целом в характере экономической жизни: насколько бы сильно сегодняшняя проблема ни напоминала по своим внешним проявлениям другую имевшую место в истории проблему, вероятно, что при более тщательном рассмотрении будет обнаружено фундаментальное различие в их действительном существе. До того как это будет сделано, ни один довод, основанный на одном событии, не может иметь силы в отношении другого события.

§ 4. Это подводит нас к рассмотрению отношения экономической науки к фактам отдаленного прошлого. Изучение экономической истории, может преследовать различные цели и, соответственно, опираться на различные методы. Рассматриваемая в качестве одной из дисциплин всеобщей истории, она может быть призвана оказать нам содействие в понимании, "какова была институционная структура общества в отдельные периоды, каково было строение различных социальных классов и их соотношение; она может выяснять, каков был материальный базис общественного существования, какие производились предметы первой необходимости и жизненные удобства, посредством какой организации обеспечивалось поступление рабочей силы и руководство ею, как распределялись произведенные таким образом товары, что представляли собой институты, основанные на этом руководстве и распределении, и т. д.". [A s h 1е у. On the Study of Economic History.]

А для этой работы, какой бы интересной и важной она ни была, не требуется осуществления большой аналитической деятельности, и основная часть необходимого материала может быть самостоятельно получена человеком, обладающим активным и пытливым умом. Обладая знаниями о религиозных и моральных, интеллектуальных и эстетических, политических и социальных условиях, специалист по экономической истории может расширить границы наших знаний и выдвинуть новые и ценные идеи, даже если он довольствуется наблюдением тех совпадений и причинных связей, которые лежат близко от поверхности.

Но даже вопреки его собственным желаниям его цели наверняка выйдут за пределы этих рамок и будут включать некоторые попытки раскрыть внутренний смысл экономической истории, разгадать тайны возникновения и исчезновения обычаев и других явлений, в отношении которых мы более не довольствуемся восприятием их в качестве конечных и необъяснимых фактов, данных нам природой; маловероятно также, что он полностью откажется от формулировки выводов, вытекающих из событий прошлого и имеющих значимость для понимания настоящего. Ведь воистину человеческий разум испытывает отвращение к вакууму в используемых им понятиях, касающихся причинных связей между событиями, живо предстающими перед его взором. Лишь простым расположением вещей в определенном порядке рядом друг с другом и сознательным или бессознательным утверждением post hoc ergo procter hoc историк принимает на себя некоторую ответственность в качестве проводника на пути к их пониманию.

Например, за введением долгосрочной аренды при фиксированной денежной ренте в Северной Британии последовали большие улучшения в сельском хозяйстве и общих условиях, в которых находилось там население; но прежде, чем сделать вывод о том, что это была единственная или даже основная причина улучшения, мы должны выяснить, какие другие изменения происходили в то же самое время и в какой мере улучшение должно быть отнесено на счет каждого из них. Мы должны, например, учесть результаты изменений цен на сельскохозяйственную продукцию и наведения гражданского порядка в приграничных районах. Для выполнения этого требуется тщательный подход и применение научного метода, до тех же пор, пока это не будет иметь места, невозможно достигнуть сколь-нибудь надежного вывода относительно общей тенденции, присущей системе долгосрочной аренды. И даже когда это будет сделано, мы не сможем извлечь из этого опыта доводы в пользу введения в наши дни системы долгосрочной аренды, скажем, в Ирландии, если не будут учтены различия в характере местных и мировых рынков различных видов сельскохозяйственной продукции, вероятные изменения в производстве и потреблении золота и серебра и т. д. История землепользования содержит много интересного для антиквара, но до тех пор, пока она не будет тщательно проанализирована и истолкована при помощи экономической теории, она не сможет достаточно надежно осветить вопрос о том, какие лучшие формы землепользования должны быть приняты в данное время и в какой-либо стране. Так, некоторые утверждают "что, поскольку в примитивном обществе земля обычно находилась в общем владении, частная собственность на землю должна представлять собой неестественный и временный институт". Другие с не меньшей уверенностью говорят о том, что, поскольку частная собственность на землю расширялась по мере развития цивилизации, она является необходимым условием дальнейшего прогресса. Но чтобы вырвать у истории истину в данном вопросе, необходимо проанализировать последствия совместного владения землей таким образом, чтобы выявить, насколько долго будет, возможно, сказываться воздействие каждого из них в неизменном виде, как они будут трансформированы в результате изменений в привычках, знаниях, богатстве и общественной организации человечества.

Еще более интересной и поучительной является история профессий, возникших под воздействием гильдий и других корпораций и монопольных объединений в промышленности и во внешней и внутренней торговле с точки зрения использования их общих преимуществ на благо общества. Но чтобы вынести окончательный приговор по данному вопросу и вдобавок на его основе путем логических рассуждений дать разумные рекомендации для нашей собственной эпохи, необходимы не только широкие общие знания и тончайшее инстинктивное чутье историка-практика, но и способность быстро понимать многие формы наиболее трудного анализа и рассуждений, касающиеся монополий, внешней торговли, сферы налогообложения и т. д.

Если затем специалист в области экономической истории направит свои усилия на выявление скрытных пружин, определяющих мировой экономический порядок, на то, чтобы найти в прошлом источник света, освещающий пути в современном мире, он должен получить в свое распоряжение все средства, которые могут содействовать ему в определении реальных различий, скрытых совпадением названий или внешнего вида, и реальных аналогий, скрытых внешними различиями. Он должен стремиться к отбору истинных причин каждого события и определению действительного влияния каждой из них и прежде всего — к выявлению более отдаленных факторов изменений.

Можно заимствовать аналогию из истории военно-морского флота. Подробности сражения с применением исчезнувшего вида оружия могут представлять огромный интерес для исследователя общей истории того времени, но из них можно извлечь немного полезных pекомендаций для сегодняшнего командующего военно-морским флотом, который должен иметь дело с совершенно иной материальной частью. И поэтому, как великолепно это продемонстрировал капитан Мейхом, современный флотоводец уделит больше внимания стратегии, чем тактике прошлых времен. Он займется изучением не столько обстоятельств конкретных сражений, сколько практических иллюстраций тех определяющих принципов действий, которые позволят ему держать все его силы в своих руках и тем не менее предоставить каждой из составных частей, входящей в эти силы, необходимую инициативу; иметь широкие коммуникации и все же обладать возможностью для быстрой концентрации и выбора направления атаки, которое позволит ему достичь подавляющего преобладания в силах.

Подобным же образом человек, обладающий большими знаниями в области всеобщей истории какого-либо периода, может представить живую картину боевой тактики, которая будет правильной в общих чертах и почти не нанесет вреда, даже если случайно окажется неверной, поскольку маловероятно, чтобы кто-нибудь копировал тактику, основанную на ушедшем в прошлое оружии. Но чтобы понять стратегию, применяемую в военной кампании, отделить действительные мотивы, двигавшие великими генералами прошлого, от кажущихся, необходимо самому быть стратегом. А если встает вопрос об ответственности за извлечение, пусть скромных, уроков из истории, на которых должен учиться настоящий стратег современности, то необходимо тщательным образом проанализировать нынешние условия деятельности флота, как и условия его деятельности во времена, о которых идет речь, и никак нельзя пренебрегать помощью, которая может быть получена с этой целью от работ многих мыслителей в разных странах, исследующих трудную проблему стратегии. Так обстоит дело с историей военно-морского флота, так же обстоит дело и с историей экономики.

Только недавно, и в значительной мере благодаря здоровому влиянию критики, направленной против исторической школы, стало придаваться большое значение тому различию в элементах экономической науки, которое соответствует различию между стратегией и тактикой в военном искусстве. Тактике соответствуют те внешние формы и случайные обстоятельства экономической организации, которые зависят от временных или местных возможностей, обычаев и классовых отношений, от воздействия отдельных лиц или изменяющихся инструментов и потребностей производства. В то же время стратегии соответствует та более фундаментальная сущность экономической организации, которая зависит от таких потребностей и видов деятельности, предпочтений и антипатий, которые повсеместно могут быть обнаружены в человеке; они в действительности не всегда тождественны по форме и даже не совсем тождественны по своей сути, но тем не менее они содержат достаточный элемент постоянства и универсальности, позволяющий свести их в определенной мере к общим формулировкам, посредством которых опыт одного времени и одной эпохи может пролить свет на трудности другой эпохи.

Это различие родственно различию между использованием механических и биологических аналогий в экономической теории. Оно не было в необходимой мере признано экономистами начала прошлого века. Бросается в глаза его отсутствие в работах Рикардо, если же обратить внимание не на принципы, которые воплощены в его методах исследования, а на конкретные выводы, достигаемые им, то, когда эти выводы превращаются в догмы и непродуманным образом применяются в иных временных или пространственных условиях, чем его собственные, они почти целиком оказываются порочными. Его мысли подобны острым резцам, которыми особенно легко обрезать пальцы, поскольку у них такие неудобные рукоятки.

Но современные экономисты рафинируют его грубый способ выражения, извлекая самую сущность его идей и дополняя ее, отбрасывая догмы, но развивая принципы анализа и доказательства, они находят многообразие в единстве и единство в многообразии. Они убеждаются, например, что его принцип анализа ренты неприменим к значительной части того явления, которое выступает под названием ренты в наши дни, а также к еще гораздо большей части тех вещей, которые обычно, но неправильно описываются как рента историками средних веков. Однако применение этого принципа расширяется, а не сокращается. Дело в том, что экономисты убеждаются в возможности его применения при надлежащей осторожности к великому множеству вещей на разных стадиях развития цивилизации, которые на первый взгляд вовсе не обладают природой ренты.

Но, конечно, ни один исследователь стратегии не может игнорировать тактику, И хотя ничьей жизни не хватит для детального изучения всех битв, которые человек вел со своими экономическими трудностями, все же ни одно исследование широких проблем экономической стратегии, видимо, не будет иметь большой ценности, если оно не сочетается с глубоким знанием как тактики, так и стратегии борьбы человека с его трудностями в определенную эпоху и в определенной стране. И далее, каждый исследователь должен осуществить путем личного наблюдения подробное изучение какого-либо конкретного комплекса отдельных элементов, не обязательно для публикации, но для совершенствования своих собственных навыков, и это во многом поможет ему в трактовке и оценке фактического материала, получаемого им в печатном или рукописном виде, идет ли речь о современности или о прошедших временах. Конечно, каждый вдумчивый и наблюдательный человек всегда получает из разговоров и текущей литературы сведения об экономических фактах своего времени, и особенно о своем окружении, а запас полу чаемых им таким неуловимым способом фактов иногда оказывается более полным и подробным в некоторых специфических отношениях, чем если бы он был получен путем отбора данных из всех существующих письменных источников, относящихся к некоторым категориям фактов, происшедших в отдаленные времена и в отдаленных местах. Но независимо от этого непосредственное и формальное изучение фактов, возможно главным образом относящееся к его собственной эпохе, потребует от любого серьезного экономиста гораздо больше времени, чем изучение простого анализа и "теории", даже если он будет относиться к числу тех, кто значительно выше оценивает важность идей по сравнению с фактами, даже если он будет считать, что не столько сбор новых фактов, сколько лучшее изучение уже собранных является нашей наиболее настоятельной потребностью в данное время либо что оно лучше всего поможет нам в совершенствовании тактики, как и стратегии борьбы человека со стоящими перед ним трудностями.

§5. Является несомненной истиной, что большая часть этой работы нуждается не столько в утонченных научных методах, сколько в остром природном уме, здравом чувстве пропорций и большом жизненном опыте. Но, с другой стороны, значительная доля работы лишь с большим трудом может быть выполнена без подобного механизма. Природный инстинкт позволит быстро отобрать и обоснованно сочетать соображения, имеющие отношение к рассматриваемой проблеме, но они будут отобраны главным образом среди тех, которые известны; инстинкт в редких случаях позволит человеку проникнуть на большую глубину от поверхности явления либо далеко за пределы его собственного опыта.

И как это случается в экономической науке, ни те результаты известных причин, ни те причины известных результатов, которые наиболее заметны, не являются в целом самыми важными. "То, что невидимо", зачастую более достойно изучения, чем то, "что видно". Особенно это справедливо, когда мы имеем дело не с каким-то вопросом, представляющим лишь локальный или временный интерес, а стремимся найти руководящие идеи для разработки долгосрочной политики в интересах общества либо в силу какой-то другой причины мы меньше заинтересованы в непосредственных причинах, чем в причине причин — causoe causantes. Ведь опыт показывает, как это и можно было ожидать, что здравый смысл и инстинкт не достаточны для этой работы, что даже коммерческое образование не всегда толкает человека к поиску этой причины причин где-то далеко за пределами его непосредственного опыта и оно не всегда способствует выбору правильного направления таких поисков, даже если он и предпринимает попытки найти эту причину. Для помощи в этом деле каждому волей-неволей приходится опираться на могучий механизм мышления и знаний, который был постепенно построен предшествующими поколениями. Ведь действительно, та роль, которую систематическое научное доказательство играет в производстве знаний, напоминает роль машины в производстве товаров.

Когда одна и та же операция должна вновь и вновь повторяться неизменным образом, создание машины для выполнения работы, в общем, оказывается выгодным, хотя в том случае, когда речь идет о столь сильно изменяющемся разнообразии деталей, что применение машины не приносит прибыли, товары приходится производить вручную. Подобным же образом обстоит дело и в отношении знаний, когда имеет место какой-либо процесс исследования или логичных рассуждений, где одинаковый вид работы должен вновь и вновь осуществляться одним и тем же образом, тогда целесообразно свести процессы к системе, создать организованные методы рассуждений и формулировки общих положений, подлежащих использованию как механизма Для обработки фактов и в качестве "механического захвата" для фиксации фактов в процессе их обработки. И хотя соответствует действительности, что экономические факторы переплетены с другими факторами столь многообразными способами, что строгие научные рассуждения в редких случаях дадут нам возможность далеко продвинуться в направлении требующихся нам выводов, было бы неразумно отказываться от их содействия, если оно позволит сколь-нибудь приблизиться к цели, как неразумна была бы и другая крайность — предположение, что одна наука может выполнить всю работу и ничего не останется для осуществления за счет практического инстинкта и тренированного здравого смысла. Архитектор с неразвитой практической мудростью и эстетическим инстинктом построит плохой дом, насколько обширными бы ни были его знания механики, но если у него нет таких знаний, он построит ненадежное здание, произведя при этом массу ненужных затрат. Бриндлей, не имея академического образования, может проделать какую-то инженерную работу лучше, чем человек, обладающий не столь высокими природными способностями, как бы хорошо он ни был подготовлен. Умная медицинская сестра, которая определяет состояние своих пациентов, исходя из своего инстинктивного сочувствия, по некоторым вопросам даст лучшие советы, чем дипломированный врач. Но инженер не должен пренебрегать изучением теоретической механики, как и специалист-медик не должен гнушаться изучением физиологии.

Ведь умственные способности, как и данные к физическому труду, исчезают вместе со смертью человека, обладающего ими, но усовершенствования, которые каждое поколение вносит в производственный механизм или в систему научного познания, переходят к следующему поколению. Может быть, сейчас не найдется более способных скульпторов, чем те, кто работал над Пантеоном, более одаренных мыслителей, чем Аристотель. Но способы применения человеческой мыс ли последовательно накапливаются, как и способы материального производства.

Идеи, относятся ли они к искусству или науке либо воплощены в практических инструментах, представляют собой наиболее "реальный" дар, который каждое поколение получает от своих предшественников. Материальное богатство мира было бы быстро восстановлено, будь оно уничтожено, если бы были сохранены идеи, на основе которых оно создавалось. Если бы, однако, были утрачены идеи, а не материальное богатство, оно начало бы убывать, и мир вновь погрузился бы в нищету. А большинство наших знаний о чистых фактах при их утрате может быть быстро восстановлено, лишь бы сохранились конструктивные идеи в мышлении, погибнут эти идеи — и мир вновь погрузится в средневековье. Таким образом, поиск идей представляет собой не менее "реальную" работу, в самом высоком смысле этого слова, чем сбор фактов, хотя послед нее может быть в некоторых случаях правильно названо немецким термином Realstudium, т. е. исследованием, особенно пристойным для Realschulen. В самом высоком смысле этого слова то исследование в какой-либо области обширного царства экономической науки является наиболее "реальным", в котором сбор фактов, анализ и конструирование связывающих их идей сочетаются в таких пропорциях, которые наилучшим образом обеспечивают рост знаний и развитие прогресса в данной конкретной области. Какова же эта пропорция, нельзя определить экспромтом, это можно сделать лишь на основе тщательного исследования и конкретного опыта.

§ 6. Экономическая наука добилась большего продвижения вперед, чем какая-либо другая отрасль общественных наук, поскольку она является более определенной и точной, чем все другие отрасли. Но каждое расширение ее сферы исследования заключает в себе некоторую потерю ее научной точности, и вопрос о том, является ли эта потеря меньшей или большей по сравнению с выигрышем в результате расширения поля зрения, не может быть решен на основе некоего нерушимого правила.

Существует обширная спорная территория, на которой экономические соображения имеют значительное, но не доминирующее влияние, и каждый экономист может сознательно решить для себя, насколько далеко он распространит свою деятельность на эту территорию. Он сможет говорить с тем меньшей и меньшей уверенностью, чем дальше он будет удаляться от своего главною оплота и чем больше он будет заниматься условиями жизни и мотивами деятельности, которые по крайней мере частично не могут быть охвачены научным методом. Когда бы он ни занимался условиями и мотивами, проявления которых не удается свести к какому-либо определенному стандарту, он вынужден будет отказаться почти полностью от помощи и поддержки со стороны наблюдений и идей других исследователей в его стране и за рубежом, принадлежащих к его или предшествующим поколениям, он должен полагаться главным образом на свои собственные инстинкты и догадки, ему следует высказываться со всей скромностью, присущей индивидуальному суждению. Но когда, забредя в менее познанные и плохо познаваемые области социальных исследований, он тщательно выполнит свою работу и будет полностью сознавать ее ограниченность, он совершит благое дело. [Подобно тому как имитаторы Микеланджело копировали только его недостатки, Карлейль, Рескин и Моррис находят сегодня готовых имитаторов, у которых отсутствует их тонкое вдохновение и интуиция.]

Приложение D. Использование абстрактных рассуждений в экономической науке.

[См. кн. I, гл. III.]

§ 1. Индукция, дополненная анализом и дедукцией, соединяет вместе соответствующие классы фактов, упорядочивает их, анализирует и выводит из них общие формулировки, или законы. Затем на некоторое время главную роль приобретает дедукция: она ассоциирует некоторые из этих обобщений друг с другом, выводит из них гипотетически новые и более широкие обобщения или законы и затем вновь прибегает к индукции, чтобы выполнить основную долю работы по сбору, отсеиванию и упорядочению этих фактов таким образом, чтобы проверить и "верифицировать" новый закон. Ясно, что в экономической науке нет места для длинных рядов дедуктивных рассуждений, ни один экономист, даже Рикардо, не пытался их использовать. На первый взгляд может показаться, что частое использование математических формул в экономических исследованиях свидетельствует о противоположном. Но при более тщательном рассмотрении станет очевидно, что такое впечатление обманчиво, возможно, за исключением случая, когда чистый математик использует экономические гипотезы ради развлекательных упражнений в математике, поскольку в этом случае его цель состоит в том, чтобы показать возможности математических методов, предполагая, что материал, предназначенный для использования в этих целях, был получен в результате экономических исследований. Он не несет ответственности за материал и часто не сознает, насколько далека прочность этого материала от того, чтобы он мог выдержать напряжения, возникающие в используемом им могучем механизме. Однако подготовка в области математики полезна тем, что она позволяет овладеть максимально сжатым и точным языком для ясного выражения некоторых общих отношений и некоторых коротких процессов экономических рассуждений, которые действительно могут быть выражены обычным языком, но без равноценной четкости схемы. И, что гораздо более важно, использование опыта в работе над проблемами физики дает возможность, как никакой другой путь, постигнуть взаимодействие экономических изменений.

Непосредственное применение математического обоснования в открытии экономических истин в последнее время оказало большую помощь специалистам-математикам при изучении статистических средних и вероятностей, а также при измерении степени совпадения между коррелирующими статистическими таблицами.

§ 2. Если мы закроем наши глаза на реальность, нам удастся построить посредством воображения величественное здание из чистого хрусталя, которое отражениями от своих граней бросит свет на реальные проблемы, и, возможно, оно представит интерес для существ, которые вовсе не сталкиваются с экономическими проблемами, подобными нашим. Такие воображаемые путешествия могут подсказать неожиданные идеи, они дают хорошие упражнения для ума и, видимо, приносят пользу, пока существует четкое представление об их назначении.

Например, утверждение о том, что доминирующее положение денег в экономике является результатом скорее их существования в качестве меры мотивации, чем цели устремлений, может быть проиллюстрировано тем соображением, что почти исключительное использование денег в качестве меры мотивации является, так сказать, случайным и, возможно, такая случайность не наблюдается ни в каком ином мире, помимо нашего. Когда мы хотим побудить человека сделать что-нибудь для нас, мы обычно предлагаем ему деньги. Правда, мы можем апеллировать к его щедрости или чувству долга, но это будет означать введение в действие уже существующей скрытой мотивации, а не создание новой. Если мы должны дать новый мотив, мы обычно рассуждаем о том, сколько денег хватит для возмещения усилий данного лица. Иногда благодарность, или уважение, или честь, выдвигаемые в качестве побуждения к действию, реально могут выступить в качестве нового мотива, особенно если он может выкристаллизовываться в некотором определенном внешнем проявлении, как, например, в праве выступать в качестве кавалера ордена Бани третьей степени или носить звезду или орден Подвязки. Подобные отличия относительно редки и связаны лишь с немногими сделками; они не используются в качестве меры обычных мотивов, определяющих действие людей в повседневной жизни. Но политические услуги чаще вознаграждаются такими почестями, чем каким-либо другим путем, поэтому у нас сложилась привычка измерять их почестями, а не деньгами. Мы говорим, например, что старания А ради блага ею партии или страны были, в зависимости от реального случая, справедливо вознаграждены присвоением дворянского звания, в то время как дворянство было недостойным вознаграждением Б, который заслужил титул баронета.

Весьма возможно, что существуют миры, где никто никогда не слыхал о частной собственности на материальные предметы или богатстве, как его повсеместно понимают, но общественные почести отмеряются при помощи градуированных таблиц за каждое действие, предпринятое ради блага других. Если такие почести могут быть переданы от одного лица другому без вмешательства какого-либо внешнего авторитета, они могут служить в качестве меры силы мотивации столь же удобно и точно, как это у нас выполняют деньги. В таком мире может существовать трактат об экономической теории, очень похожий на наш трактат, даже если в нем окажется мало упоминаний о материальных вещах и совсем не упоминаются деньги.

Может показаться почти тривиальным настаивать на этом, но здесь нет тривиальности. Дело в том, что в представлениях людей возникла ложная ассоциация между тем измерением мотивации, которое занимает ведущее место в экономической науке, и исключительным вниманием к материальному богатству, приводящим к пренебрежению другими и более высокими объектами устремлений. Единственное требование, предъявляемое к мере экономических целей, состоит в том, что она должна представлять из себя нечто определенное и поддающееся передаче. Приобретение этой мерой материальной формы дает практические удобства, но не имеет существенного значения.

§ 3. Погоня за абстракциями—хорошее дело, когда она осуществляется в надлежащем месте. Но широта тех проявлений человеческого характера, с которыми имеет дело экономическая наука, была занижена некоторыми авторами работ по экономической теории в Англии и других странах, и немецкие экономисты оказали большую услугу, подчеркнув это. Однако они, видимо, ошибались, предполагая, что основоположники английской экономической науки не видели этого обстоятельства. По традиции английские авторы рассчитывают на то, что во многом их произведения будут дополнены за счет здравого смысла читателей; в данном же случае сдержанность авторов зашла слишком далеко и привела к частым недоразумениям как в собственной стране, так и за рубежом. В результате у людей сложилось мнение, что основы экономической науки уже и менее тесно связаны с реальными жизненными условиями, чем это обстоит на самом деле.

Так, большую известность получило утверждение Милля о том, что "политическая экономия рассматривает человека как занятого лишь приобретением и потреблением богатства" ("Essay", p. 138), а также "Логика" ("Logic", bk. VI, ch. IX, § 3). Однако при этом забыли, что в данном случае он имел в виду абстрактный подход к экономическим вопросам, над которым он действительно некогда задумывался, но который никогда не реализовал, предпочитая писать о "политической экономии с некоторыми ее приложениями к социальной философии". Забыли также, что он далее говорил: "Не существует, возможно, ни одного действия в человеческой жизни, когда человек не находился под непосредственным или косвенным воздействием какого-либо импульса, кроме простого стремления к богатству", не вспоминают и о том, что в его подходе к экономическим вопросам постоянно учитывались многие мотивы, помимо стремления к богатству (см. ранее, Приложение В, § 7). Однако его анализ экономических мотивов уступает в отношении его существа и метода анализу его немецких современников, и особенно Германцу. Поучительные рассуждения о том, что удовольствия, которые нельзя купить, измерить, оказываются различными в разные времена и имеют тенденцию к росту по мере прогресса цивилизации, можно найти в "Политической экономии" Книса гл. III. §3 (К n i e s. Politische CEkonomie); английский читатель может обратиться к "Очеркам промышленной науки" Сайма (S у m e. Outlines of an Industrial Science).

Возможно, было бы целесообразно привести здесь основные наименования, использованные при анализе экономических мотивов (Motive im wirthschaftlichen Handein} в третьем издании монументального трактата Вагнера. Он подразделяет их на эгоистические и альтруистические. К эгоистическим относятся четыре мотива. Первый и наиболее постоянный по своему действию состоит в стремлении к собственной экономической выгоде и боязни собственного экономического обнищания. Затем идет опасение перед наказанием и надежда на вознаграждение. Третья группа состоит из чувства чести и стремления к признанию (Geltungsstreben), включая стремление к моральному одобрению со стороны других и боязни стыда и презрения. И последним из эгоистических мотивов является стремление к занятию, удовольствие от деятельности и удовольствие от самой работы и связанных с ней обстоятельств, включая "удовольствие от погони". Альтруистический мотив является "принуждающей силой" (Trieb) внутренней потребности в моральном действии, давления со стороны чувства долга и боязни собственной внутренней силы, т. e. угрызений совести. В своем чистом виде этот мотив представляется в качестве "категорического императива", которому человек подчиняется, поскольку чувствует в своей душе потребность действовать тем или иным образом и считает, что такая потребность справедлива... Следование этой потребности, несомненно, постоянно связывается с чувством удовольствия (Lustgefuhle), а отказ от нее - с чувством боли. Может случиться, и часто случается, что эти чувства действуют столь же сильно, как и категорический императив, или даже более сильно, заставляя нас или способствуя тому, чтобы заставить нас сделать что-то либо оставить что-то несделанным. И до тех пор, пока дело обстоит таким образом, этот мотив содержит в себе эгоистический элемент или по крайней мере входит в один из них".

Читайте также: