Худший закон России

Действующий Закон о банкротстве развратил страну. Пока он не отменен, ничего полезного - ни поднять экономику, ни улучшить судебную систему - сделать заведомо не удастся

Александр Волков (Учебная корпорация "Минфин"), Александр Привалов, 22 октября 2001

Тошно быть Кассандрой. Каждый раз, говоря о какой-нибудь гнусности, о том, что она угрожает разрастись и уже на глазах разрастается, всс веришь, что дело поправимо, что разумные же вокруг люди, что увидят, ужаснутся и исправят... Но что-то не срабатывает: то ли видят, но не ужасаются, то ли ужасаются, но не исправляют. То ли мешают исправить - те, кто уверен, что данная гнусность им на руку. Если так, то ошибаются: иные гнусности никому не на руку долго.

Черная дыра

Без малого два года назад мы опубликовали анализ причин повальной коррупции в России, дали диагноз - и рецепт лечения этой болезни ("Ворующие по закону", N7 за 2000 год). Вот краткая суть этих диагноза и рецепта.

Россия продолжает быть чиновничьим царством: "плановое" чиновластие советских времен сменилось "рыночным" чиновластием. Чиновник распоряжается всеми видами активов, без него не делается никакое дело, не выживает никакой бизнес. Работает самовоспроизводящаяся махина: государство считает необходимым, чтобы его чиновники рулили тем и сем, пятым и десятым; поэтому чиновников разводится все больше; бюджет мал, поэтому им платят гроши - и они все более активно занимаются самообеспечением; этот процесс надо вводить в какие-то рамки, поэтому приходится увеличивать количество чиновников... Ничего нового здесь нет - и мы, привычно вздыхая, говорим о коррупции, что не совсем точно. "Коррупция" по-латыни - порча; между тем вмешательство чиновника в распределение всевозможных активов бывает вредоносно и тогда, когда именно этот чиновник ничуть не испорчен и лично честен. Поэтому вернее говорить о государственном рэкете. Это даже не метафора: обычный рэкет - это насильственное встраивание в бизнес бандита, государственный - чиновника. Таков диагноз.

Для лечения мы предлагали осознать, что львиная доля воровства осуществляется в России по закону. Закон фиксирует точки соприкосновения чиновника с теми или иными активами и дает ему некий простор для маневра - в определенном проценте случаев чиновник решает, что этот простор позволяет и воровать. Поэтому для избавления от коррупции нужна работа прежде всего не правоохранительного, а правоустанавливающего толка. Эффективная борьба с чиновным воровством должна основываться не на устрожении наказаний, а на ревизии действующих законодательных норм: следует неуклонно отыскивать в законодательстве нормы (или отсутствие таковых), дающие право чиновникам любого уровня на распределение активов любого качества и любого объема, - и переформулировать их, ликвидируя такое право.

Федеральный закон "О несостоятельности (банкротстве)" мы в той давней статье приводили в качестве одного - правда, самого опасного - примера закона с щелями для чиновников. Мы обстоятельно показывали, как он подпускает к серьезным активам - и значит, содержит огромный потенциал коррумпирования - чиновников сразу двух властей: и исполнительной, и судебной. Но степени разложения, в которое один только этот закон способен завести всю страну, мы тогда еще себе не представляли; действительность далеко превзошла наши худшие опасения.

Итоги - предварительные: процесс-то идет! - трех с половиной лет работы Закона о банкротстве в его действующей редакции таковы. "Нечестные" банкротства (то есть использование механизма банкротства для наглого отъема собственности) захлестнули страну. Степень сохранности любого бизнеса в определяющей мере зависит от наличия у его хозяев административного ресурса. Продажность судей перестала удивлять. Капитализация экономики упорно отказывается дорастать до пристойных значений.

Все это, как нам кажется, достойно рассмотрения.

Феноменология процесса

Уже практически ни от кого не услышишь ритуальных заклинаний о том, что механизм банкротства необходим рынку: эту сущую правду стало неловко произносить. Все слишком хорошо знают, что банкротство по ныне действующему закону - это никакое не оздоровление, а денной грабеж. "Нечестные" банкротства - не разрозненные прыщики, это проказа. "Примерно тридцать процентов всех банкротств в России приходится на заказные банкротства", - заявила руководитель Федеральной службы России по финансовому оздоровлению (ФСФО) Татьяна Трефилова. "Примерно треть кредиторов была заинтересована не в получении денег, а в смене собственника", - сказала она. ("НГ" от 28.09.01). Если говорить о серьезных предприятиях, попадающих в эту мясорубку, то "нечестных" банкротств будет не треть, а гораздо больше. Скажем, недавно был опубликован "Эксперт-200" - список крупнейших предприятий России. Так вот, из предприятий, входящих в две сотни, только в металлургии на момент публикации рейтинга восемь находились под внешним управлением (всего металлургов в рейтинге - 51). Более чем вероятно, что с банкротством в прямом смысле слова, с настоящей несостоятельностью, ни один из этих восьми случаев не имеет ничего общего; там просто идет "черный передел".

Смешно было бы думать, что каждый из этих бесчисленных случаев получился в результате какого-то неповторимого сочетания находок поглощающей стороны и ошибок поглощаемой. Банкротства пекутся как блины, стоит только заказать - не зря г-жа Трефилова называет их заказными. А уж где и как заказывать - на то есть стандартные правила.

У пользователей Закона о банкротстве две столбовые дороги. Одна из них ведет в центральный офис или территориальное агентство ФСФО, а вторая - в областной арбитражный суд. Предпринимательская схема чиновников-оздоровителей до недавнего времени (Верховный суд только что прикрыл эту малину - см. ниже) строилась на введенной ими же иерархии категорий управляющих: известная шутка с лицензиями третьей категории позволяла им в любое время получить контроль над финансовыми потоками любого предприятия - нужно было только потрудиться назвать его социально значимым. И ведь Верховный суд предотвратил только дальнейшее расширение оздоровительного бизнеса - он не прекратил уже начатых и успешно проводимых "социально значимых" банкротств.

Судейский бизнес основан на принятии управленческих макрорешений: судья отстраняет гендиректора на этапе наблюдения, за ним последнее слово в формировании реестра кредиторов и распоряжении имуществом. Это право судьи вытекает из бесчисленных норм Закона о банкротстве (кстати говоря, сама множественность таких норм делает этот закон практически неулучшаемым).

В совокупности оба эти бизнеса и составляют основу пресловутого административного ресурса. И тут уже сам черт не разберет, то ли агрессивные бизнес-группировки используют этот ресурс на благородном поприще передела собственности, то ли сам ресурс использует их названия как свои псевдонимы. Как бы то ни было, каждая из них имеет свои предпочтения среди конкретных схем манипуляций с чужой (до времени) собственностью. Одни предпочитают работать с оздоровителями и продавать себе ликвидное имущество банкротов на стадии конкурсного производства - другие вносят имущество жертв в новые общества и погашают себе долги контрольными пакетами. Одни предпочитают пережевывать одну за другой отрасли - другие перепахивают отведенные им регионы.

Динамика "черного передела" поразительна: с начала года возбуждено 12 тысяч дел о банкротстве, а всего сегодня рассматривается почти тридцать тысяч таких дел. Если верить оценке г-жи Трефиловой - десять тысяч грабежей. И конца этому не будет.

Капитализация всей страны

А сейчас, пожалуй, самое время привести первый пример того, как обсуждаемый нами закон возымел последствия, совершенно несоразмерные статусу - ведь, в конце-то концов, формально он регулирует всего лишь частный случай корпоративных отношений.

Случившееся в 1997 году осенне-азиатское падение акций оказалось окончательным только для России - рынки всех прочих затронутых им стран давно восстановились. Потому что только нам повезло своевременно принять новую редакцию Закона о банкротстве. Именно он плотно придавил в начале 1998 года капитализацию всей страны. С тех пор она, капитализация, неизменно оценивается сверху по формуле:

K=Sa_ij + SW_k

где a_ij - взятка за назначение управляющего (i = 1, N - предприятия, подлежащие банкротству, то есть практически все сколько-нибудь привлекательные предприятия страны (Именно все - запущенные долги иметь не обязательно: существующая индустрия банкротств без труда обанкротит предприятие, не проведшее вообще ни одной коммерческой операции); j = 1, 2, 3 - соответственно временный, внешний и конкурсный управляющий), W_k (k = 1, М, где М совсем не велико) - отдельно исчисленная капитализация предприятий, банкротство которых невозможно без решения на высшем политическом уровне.

Не верите? Давайте порассуждаем. Допустим, вы заинтересованы в покупке какого-нибудь предприятия. У этого предприятия существует контрольный пакет акций, который в принципе можно купить. Нынешние владельцы оценивают пакет - исходя, например, из годового оборота - в определенную сумму. Но вам, как и всему деловому сообществу, прекрасно известны упомянутые в предыдущей главе стандартные схемы использования Закона о банкротстве. Поэтому вы знаете, что вашей цели можно достигнуть и другим путем: дать три взятки за назначение своих людей временным, внешним и конкурсным управляющим, получив в результате те же активы. Вы сравниваете цену контрольного пакета с суммой взяток и, если эта последняя на порядок меньше - а дело обычно обстоит именно так, - как разумный инвестор выбираете менее затратный путь: идете покупать чиновников. Тот легко наблюдаемый факт, что некоторые финансово-промышленные группы, осуществляя поглощения, скупают и акции, и долги, дела не меняет: ключевым - в том числе и для стоимости поглощения - остается механизм банкротства. Сначала запускается именно он, а уж потом, когда до прежних владельцев доходит, что их имущество уже, в общем-то, пропало, за бесценок скупается контрольный пакет. Так что, к великому сожалению, эта мрачная формула - верна. Ее и практика подтверждает - взгляните на индекс РТС...

Многих, вероятно, шокирует употребляемое в столь тотальном контексте слово "взятка". Следует признать, что оно действительно тут не вполне уместно, мы употребляем его исключительно для краткости. На самом-то деле следует говорить о доходе чиновника. Поскольку эта терминологическая тонкость тесно связана с обсуждаемой проблематикой, рассмотрим ее чуть внимательнее.

Предприниматель П приходит к чиновнику Ч и говорит: мне позарез нужно то-то и то-то (речь не обязательно идет о банкротстве - о чем угодно), поставь вот здесь подпись и на тебе конверт. Тут действительно имеет место взятка, а в терминах начала статьи - встраивание чиновника Ч в бизнес предпринимателя П. Но что происходит дальше? Дальше Ч начинает размышлять: "Что же мне теперь, ждать прихода П₂? Но он то ли придет, то ли нет, и, главное, нет никакой гарантии, что он не будет засланным. Не нужен мне такой избыточный риск - я ведь уже и сам знаю, в каком бизнесе могу оказываться ключевой частью схемы. Так что позову-ка я племянника жены или тещу одноклассника - они вполне справятся с ролью П; так будет понадежнее". Теперь уже нельзя говорить о взятке - речь следует вести о (не будем искать нового слова) предпринимательском доходе чиновника. В терминах же начала статьи это будет выглядеть так: встраивание dummy-предпринимателя (Dummy - в программировании - "затычка" на месте несуществующей процедуры или переменной; нечто вроде пиджака, оставленного на стуле) dП в бизнес чиновника-предпринимателя. ЧП - вот только ничего чрезвычайного описанная история, увы, не содержит. Дело обыкновенное. Настолько обыкновенное, что нынешние чиновники первую стадию инициации часто пропускают.

Возвращаясь к капитализации, следует обратить внимание еще на одну проблему. Сейчас модно говорить о том, что росту капитализации российских предприятий сильно мешает недостаточно высокий уровень корпоративного управления и что повышение этого уровня - насущнейшая наша задача. Все это было бы голой правдой, если бы не обсуждаемый здесь закон. Беда в том, что механизмы банкротства настолько грубы и настолько действенны, что совершенно подавляют все более тонкие и цивилизованные механизмы - прежде всего механизмы Федерального закона "Об акционерных обществах", задающие в нашей стране стандарты корпоративного управления. В самом деле, много ли найдется желающих разбиваться в лепешку, шлифуя отношения менеджмента с акционерами или совета директоров с правлением, если известно, что, по Закону о банкротстве, после введения внешнего управления все полномочия и собрания акционеров, и совета директоров, и правления полностью переходят в руки одного человека - внешнего управляющего?

Более того, само наличие всеподавляющего механизма банкротства - в его нынешнем виде - прямо толкает владельцев предприятий к борьбе за непрозрачность своих компаний: сколько-нибудь надежной защиты от враждебного поглощения они не имеют, а потому просто вынуждены по возможности прятать любую информацию о себе. Если, скажем, миноритарный акционер, опираясь на нормы Закона об АО, требует у владельца контрольного пакета информацию, первое, что тому приходит в голову, - эта информация может быть использована при враждебном поглощении (что, в общем-то, правда). Значит, владелец должен сделать все, что в его силах, чтобы законные права миноритарных акционеров - во всяком случае, их права на информацию - нарушать. Владельцы так и делают - чему тут удивляться? Хоть дюжину "Кодексов корпоративного управления" прими, ничего принципиально не изменится.

Что стало с судами

Индустрия банкротств, порожденная действующим законом, сформировала устойчивые финансовые потоки. А ведь известно, что особенности устойчивых финансовых потоков отражаются на корпоративной этике обслуживающих эти потоки людей. Так, этика линейной корпорации Министерства по налогам и сборам существенно отличается от этики матричных корпораций аудиторских партнерств. Требования к соблюдению этических норм корпораций бывают чрезвычайно жестки. В советское время в теле Морального кодекса строителя коммунизма сформировался негласный кодекс чиновников, обслуживающих очень устойчивый хлопковый финансовый поток. Неподчинение нормам процесса возгонки взяток было в этой среде сродни смертному приговору. То же вышло и с корпорациями, обслуживающими банкротства.

Уже регионализация имущества, достигшая пика в 1999 году, была невозможна без губернаторского девиза: "Дайте мне суд и терагентство ФСФО - и я поменяю титул собственника у всего, что шевелится на захваченной территории". Названные органы неизбежно приобретали политический статус, в них сколачивались команды единомышленников - присутствие в такой команде инородцев с чуждой этикой (даже на уровне секретарши или курьера) резко снижает его эффективность в бою. Много ли там могло остаться инородцев? В случае-то с ФСФО, в конце концов, все ожидаемо: ущербный Закон о банкротстве искорежил ведомство, занимающееся банкротствами. Труднее было предположить, что этот закон, один из очень многих, покалечит всю судебную систему страны. Но случилось и это.

Не один Закон о банкротстве виноват в том, что перед судьями открылись возможности предпринимательской деятельности, заведомо не совместимой с судейским статусом, - возникли и другие такого рода соблазны (см. "Ворующие по закону"). Но именно банкротства - напомним, даже по скромнейшей оценке официального лица, на треть заказные - во-первых, шли потоком, а во-вторых, поток этот бил концентрированно: для рассмотрения дел о несостоятельности повсеместно выделены специальные составы судов. Коррумпирование этих составов было, по существу, предопределено; мы готовы поверить в существование единиц, не поддавшихся коррупции, но большего предположить нельзя. А ведь корпорация судей замкнутая и - изнутри - прозрачная: всем всс про всех известно. Разлагающий пример оказался нестерпимо нагляден.

Репутация суда - не отдельных судей, а российского суда как такового - в деловых кругах катастрофически низка. Да и трудно было бы ожидать иного при столь широком распространении судебного предпринимательства. Это непосвященная общественность была шокирована, узнав только из скандала вокруг НТВ, что один и тот же судья очень даже может по одному и тому же делу в течение суток вынести два взаимоисключающих определения, - бизнесменам-то это давно известно.

И не только своим бизнесменам - и чужие уже знают. Представитель канадской Norex Petroleum, хлебнувший передела через банкротство, выражается так: "Мы знаем, как рассматриваются судебные вопросы с участием ТНК, а особенно в судах ХМАО под председательством г-на Янченко. Поэтому мы хотим, чтобы наши вопросы были рассмотрены в судах любой юрисдикции за рубежом" ("Новые Известия" от 07.08.01). Оцените - любой юрисдикции!

В наших судах стали происходить такие вещи, каких и в восемнадцатом веке поди поищи. Вот совсем свежая история. В Московском арбитражном суде к одному из судей - как раз из числа специализирующихся на делах о банкротстве - попало непрофильное для него дело о споре по хозяйственному договору на довольно крупную сумму. Истец и ответчик до суда пришли к подписанию мирового соглашения, с каковым и явились в суд в назначенный для слушания час. На лице судьи ясно написалось: "Вы тут договорились, а где же я?!" Решение: отложить слушание на месяц. Через месяц непонятливые стороны опять пришли с тем же соглашением без всяких внесудебных аргументов, чем вконец оскорбили судью. Отказавшись утверждать мировое соглашение, суд приступил к рассмотрению дела по существу. Произошло дословно следующее. Судья: "Истец, вы поддерживаете иск?" - Истец: "Поддерживаю". - Судья: "Ответчик, вы возражаете против исковых требований?" - Ответчик: "Нет, не возражаю". - Судья: "В иске отказать".

(Если кто-нибудь, скажем, в прокуратуре заинтересуется только что рассказанным случаем, мы готовы назвать и судью, и свидетелей. Только ведь никто не заинтересуется. И правильно: такое ли наблюдаем! Вот 15 октября "Ведомости" рассказали о том, как "Северстали" и Магнитогорскому металлургическому комбинату понадобилось остановить в Арбитражном суде Кемеровской области иски о банкротстве четырех шахт "Кузбассугля": "Предотвращение банкротства шахт было одной из основных тем на переговорах губернатора с руководителями 'Северстали' и ММК в конце прошлой недели. После встречи Тулеев сообщил журналистам, что договоренность достигнута и банкротств не будет". Прямо так и сообщил. Конечно, губернатора Тулеева по-человечески можно понять: эти банкротства и ему не нужны; но ведь он же практически заявил журналистам о своей подсудности как минимум по 286-й статье УК РФ "Превышение должностных полномочий". Угадайте с трех раз, пришел ли к А. Г. Тулееву прокурор.)

Из судов потоком идут аресты акций и запреты на проведение акционерных собраний; суды могут по сюрреалистическому поводу перекрыть доступ к трубе, как недавно "ЛУКойлу", а могут и вообще выдать исполнительные листы с запретами как на совершение неких действий, так и на препятствование таковому совершению (недавняя история с Валом Гамбурцева). Как хотите, но все это суть доказательства неизбежной и очень скорой судебной реформы. Театр абсурда хорош только изредка и только со стороны, и успех любых судебных реформ обеспечен - в общем-то, независимо от их авторов. Потому что описанный поток неправосудных решений судьи извергают практически безнаказанно - и общество от этого устало.

Что будет с судами

Все бы хорошо, но усиление ответственности судей за принимаемые решения - вопрос чрезвычайно деликатный, затрагивающий фундаментальнейшие проблемы устройства общества. Нам кажется, что в этой части законодательство не следует подвергать ни хирургическому, ни даже терапевтическому воздействию, - лечение должно быть выверенным и в гомеопатических дозах: тут слишком легко качнуть маятник в обратную сторону с еще большей амплитудой. И, судя по опубликованным законопроектам, разработанным под руководством замруководителя администрации президента Дмитрия Козака, власть намеревается поступить именно так.

Если вспомнить историю наших судов после 1917 года, то сначала царило революционное правосознание. Потом его заменило правосудие по Вышинскому. Оно, в свою очередь, после оттепели и вплоть до окончания периода развитого социализма эволюционировало в допускаемых однопартийной системой пределах. Судебная реформа начала девяностых была глубокой и цельной - и жить бы нам да радоваться, но не предусмотрела эта реформа защиты от беды судейского предпринимательства, приключившейся в самые последние годы. Как из абсолютной независимости судей вычленить и удалить независимость от ответственности за принимаемые решения? Вот какого ответа мы ждали от реформаторов. Они же предлагают нам вместо автоматически регулирующих юридических механизмов надежду на доброго президента и его наместников. Спасибо.

"Эксперт" уже не раз обращался к теме судебной реформы (см., например, "Третья недовласть", N1; "Уязвимая неприкосновенность", N10; "А судьи что?", N38) и еще не раз обратится впредь, поэтому мы не будем здесь вовлекаться в подробную дискуссию - лишь коротко выскажем наше мнение. Предлагаемая ответственность судей вкупе с порядком назначения судейских начальников всех уровней поставит крест на независимости третьей власти - и так пока более чаемой, чем реальной. Оно бы и не диво: законодательная ветвь власти у нас сейчас тоже не больно-то независима от исполнительной, но тут есть разница. Там слияние ветвей проистекло от совпадения ряда неформальных обстоятельств и, вообще говоря, может оказаться краткосрочным - например, до очередных выборов; судебная же вертикаль перестанет быть независимой по закону и, стало быть, надолго. А из этого с неотвратимостью последует позвоночная этика судейской корпорации времен КПСС.

Правда, одну из обсуждавшихся проблем предполагаемая реформа с легкостью решит: мы говорим о повышении капитализации российской экономики. В самом деле, сегодня судья-предприниматель выступает как многоразовый инструмент передела собственности. Если появится административная ли, уголовная (а лучше бы всего - гражданско-правовая) ответственность судей за принимаемые решения, он станет инструментом одноразовым. Соответственно, цена его услуг резко пойдет вверх - а с ростом слагаемых в приведенной выше формуле будет резко расти и сумма. Так, глядишь, и фондовый рынок оживет...

Хотя, честно говоря, шутки на эту тему как-то не слишком уместны.

Что делать?

Надо признать, кое-что уже делается, но - мало и поздно.

В марте этого года КС признал две нормы Закона о несостоятельности неконституционными. Сгоряча многим добромыслящим гражданам померещилось, что закон этим постановлением полностью обезврежен. Ведь суд признал неконституционным следующий текст: "Статья 56. Введение наблюдения. С момента принятия арбитражным судом заявления о признании должника банкротом вводится наблюдение, если иное не предусмотрено настоящим Федеральным законом", - то есть, казалось бы, разрушил всю конструкцию рокового закона, выбив из-под нее фундамент, первое действие, совершаемое по отношению к потенциальному банкроту. Если отменить срок наступления совершеннолетия, то за развратные действия с несовершеннолетними можно будет судить либо всех, либо никого; и то и другое противно любой морали...

Но отменив автоматический порядок введения первой стадии процедуры банкротства, Конституционный суд, естественно, не установил другой законной нормы: это не в его компетенции. Законодатель тоже молчит до сего дня. Зато практикующие судьи об это постановление даже не споткнулись - просто срок введения наблюдения был произвольно отодвинут ими в среднем на 20-25 дней.

Попытка Верховного суда цивилизовать бизнес чиновников-оздоровителей за счет отмены категорий лицензий (см. "Эксперт", N36) тоже явно запоздала. Закон уже оказал действие такой разрушительной силы, что среди практикующих управляющих, работников ФСФО, судей почти перестали встречаться профессионалы, искренне готовые следовать духу закона. А ведь процессы совращения и раскаяния, как известно, протекают с разной скоростью. Поэтому, ограничившись упомянутыми мерами, общество долго будет ждать добрых новостей с фронта банкротств.

Делать, на наш взгляд, нужно ровно одно: немедленно накладывать мораторий на применение действующего Закона о банкротстве. Сейчас, как известно, в Думе идут долгие препирательства вокруг проектов нового закона, но ждать, пока они придут к чему-то реальному, не стоит: слишком уж мощные лоббистские силы прямо заинтересованы в том, чтобы ничего реального не получилось как можно дольше. Да и вообще - терпеть нынешнее положение уже просто преступно. Отменять нынешний закон к чертовой матери - пусть снова действует старый, работавший до 1 марта 1998 года. Конечно, он был далеко не идеален, но по сравнению с нынешним - несравнимо менее вредоносен; пусть те две трети кредиторов, которые не "нечестные", перекантуются пока с ним.

Кое-что отмена закона преобразит немедленно: сразу исчезнет верхняя граница капитализации, сразу вернут себе актуальность вопросы корпоративного управления. Благие результаты этих перемен не замедлят сказаться. Кое-что отмена закона одним махом не преобразит - чуть выше мы уже говорили, что люди исправляются дольше, чем портились. Но и в этих вопросах жизнь начнет налаживаться.

Поэтому-то, на наш взгляд, и не следует торопиться с переменами в статусе и порядке назначения судей. Отмена Закона о банкротстве перерубит главные корни судейского предпринимательства; законодательные перемены еще буквально в нескольких точках (практикующие юристы без труда их назовут) могут убрать и другие самые могучие соблазны, чем окончательно переведут коррупцию в судах из положения почти не прячущейся отрасли народного хозяйства в подобающее ей положение личной и крайне рискованной авантюры отдельных судей. Через некоторое время вопрос об ответственности судей станет возможно обсудить более взвешенно - и решить более правильно.

Пока Закон о банкротстве не отменен, любые другие шаги будут паллиативами - или будут лечить кровотечение из носу накладыванием жгута на шею.

Карфаген должен быть разрушен - Закон о банкротстве должен быть отменен.

Эксперт, #39 (299) от 22 октября 2001

[ публикации | подшивки | прочие темы | экономика России ]